Критика логического позитивизма и фальсификационизм
Первая половина ХХ века — период переосмысления значения и роли метафизики. Позитивистские атаки на метафизику стали причиной необходимости прояснения отношений и пропорций между метафизикой и наукой. Венский кружок и позитивисты в целом обвинили метафизику в неспособности ставить реальные проблемы, а ее принципы и понятия охарактеризовали как бессмысленные.
Но Карл Поппер выстраивает свою доктрину как раз в полемике с логическими позитивистами [295]. В первую очередь, Поппер не соглашается с позитивистским принципом верификации как с главным критерием научности или ненаучности теории. Согласно Попперу, научность теории, наоборот, определяется ее опровержимостью опытом. Знания являются научными тогда и только тогда, когда они потенциально опровержимы. Философия и наука тесно переплетены и для определения границ между ними необходимо пристальное внимание к анализу фальсифицируемости знания.
Научная теория должна быть выстроена так, чтобы она запрещала определенные виды событий. В таком случае обнаружение таких событий фальсифицирует теорию. Научный текст должен строиться из трех видов суждений:
1 — единичные экзистенциальные высказывания или фиксация факта,
2 — чисто экзистенциальные высказывания,
3 — универсальные высказывания или научные законы (их особенность в том, что они формулируются в виде запрета на определенные эмпирические факты).
Чисто экзистенциальные высказывания из науки исключаются.
Эти принципы Поппера в целом пока еще не противоречат Бергсону, так как он настаивает как раз на отказе от приведения всего многообразия научных фактов к иным критериям, нежели строгий интеллект позитивистов. Фальсификационизм Поппера и следующего за ним Имре Лакатоса расширяет понятие научности. Теперь для того, чтобы быть научной, гипотеза должна быть доступна рациональной критике. Такие понятия как Бог, Благо, Воля и т. д., на которых строится метафизика, невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. И именно поэтому они ненаучны.
Критическую оценку «историцизму» Карл Поппер дает в работе «Нищета историцизма» [296] и «Открытое общество и его враги» [297].
Поппер рассуждает так. — Историцистский подход к анализу истории предполагает, что история трактуется как процесс, находящийся под действием естественных или сверхъестественных законов, не зависящих от человека и неподвластных ему, что позволяет говорить о некоей логике истории, разделять ее на фазы, периоды, формации, вычленять парадигмы, которые можно изучать, предвидеть, формируя проекты будущего. К приверженцам «историцизма» Поппер относил философов различных эпох, включая Бл. Августина, Маркса, Шпенглера, Тойнби и др. Историцизм может быть основан на принципах экономической или теистической детерминации истории, общим при этом является лишь вера в «историческую необходимость» и выявление в истории «тенденций» или «законов» развития.
Критикуя историцизм, Поппер, естественно, негативно относится к историцистским предсказаниям будущего, которые некорректны и напоминают неудачные попытки пророчеств прошлого.
Подмена «законов» «тенденциями»
«Надежда на то, что можно найти «законы движения общества», подобные Ньютоновым законам движения физических тел, зиждется именно на недоразумениях. Поскольку не существует движения общества, в любом смысле подобного или аналогичного движению физических тел, не существует и законов его движения,» [298] — пишет Поппер. И далее: «Не хотелось бы, чтобы меня неправильно поняли. Конт и Милль несомненно внесли величайший вклад в философию и методологию науки; в особенности это касается Контова анализа законов и научного предсказания, критики им эссенциалистской теории причинности и совместной с Миллем концепции единства научного метода. Но что касается исторических законов последовательности, то это просто набор плохих метафор» [299].
Заблуждением сторонников историцизма, Поппер считает принятие «тенденций» за универсальный «закон». Тенденции важны, однако они являются лишь материалом для дальнейшего исследования и могут быть рассмотрены как единичные «экзистенциальные» суждения, но не универсальные законы.
В критике историцизма и сциентизма в понимании общества Поппером можно увидеть призыв к той же открытости, которую мы встречаем у Бергсона. Отсюда и тождество тезиса у обоих философов об «открытом обществе». Но тут есть важное отличие. В подходе к науке Поппер защищает нечто, вполне аналогичное «жизненному порыву», и отказывается от предписательной догматики. И в этом он последователен. Но перенося этот принцип на общество и формулируя идеологию либерализма, он сталкивается с парадоксом: отказ от того, чтобы предписывать кому бы то ни было запрет или ограничения на те или иные взгляды (а именно в этом состоит сущность классического либерализма), незаметно переходит у него в запретительные меры против тех, кого он относит к категории «врагов открытого общества». Получается, что свободным может быть только тот, кто согласен с базовыми установками либерализма, то есть с вполне определенным толкованием свободы. Те же, кто считает иначе, заведомо помещаются в категорию лишенных всякий прав. Таким образом, протест против любой предписательности и любого историцизма заканчивается жестким указанием следовать нормам либеральной идеологии, при том, что сама она воспринимается как венец исторического прогресса и развития.
Позднее этот парадокс тоталитарности «открытого общества» еще более обострялся, и в случае ученика Поппера Джорджа Сороса приобрел по-настоящему экстремистский характер. Так — на сей раз в либеральной среде — реализовалось пророчество из Бесов Достоевского, где один из героев, утопист Шигалев рассуждал так: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом.» [300]
В Поппере важный парадокс либерализма достигает точки максимума. Открытость, постулируемая изначально, у Поппера, как и у Бергсона, ориентирована на то, чтобы не создавать на пути «жизненного потока» искусственных препятствий. Прежде всего через абсолютизацию рационального, чисто интеллектуального знания или проекта. В своих представлениях о философии науки и критериях научности Поппер еще следует за этим толкованием открытости. Здесь как раз между двумя философами острого противоречия нет.
Но когда Поппер переходит к обществу и проецирует на него те законы, которые он отстаивает в отношении открытости научного метода (фальсификационизм, существенно расширяющий рамки научности по сравнению с фальсификационизмом), то вся картина меняется. Бергсон в своем идеале «интуитивного общества» как апогея открытости вообще отказывается придавать ему какую бы то ни было нормативность. Жизнь может повернуть так, а может иначе. Дробление на индивидуумы (гражданское общество) может не обязательно является венцом социального прогресса. Как множество в шестой гипотезе платоновского диалога «Парменид» [301] может сложиться в новое целое из частного, так и общество может от буржуазной демократии перейти к какой-то холистской системе — например, к социализму, а, теоретически, и к национализму. Движение жизни не подчинено рациональности, и членение может быть фазой перед следующим витком интеграции.
Поппер же, следуя за критикой самой идеи «проекта» у своего учителя Хайека, отвергает любой холизм как искусственный и насильственный, то есть «тоталитарный» проект. В этом
