Каждый из этих проектов имеет право на существование и заслуживает внимания профессионалов. Но все вместе они выстраиваются в генеральную стратегию экономического развития, которая показательна как экспликация напряженного стремления общества жить на ренту. Россиян не вдохновляет пример Голландии и не привлекает путь лишенной ресурсов Японии. Российская мысль озабочена поисками утилитарных комбинаций, которые позволили бы обществу, с минимальным вложением труда, энергии и ресурсов, создать механизм, обеспечивающий постоянную и гарантированную прибыль. Эта установка, присущая обществам эпохи раннего государства, в силу ряда причин не была изжита. Россияне не готовы признать, что общество, экономика которого базируется вокруг Панамского или Суэцкого канала, обречено оставаться в третьем мире.
Иными словами, существует два уровня самосознания российского общества. На внешнем, декларативном уровне Россия представляет себя высокоразвитой промышленной державой, которая переживает временные трудности. Но на некотором глубинном, скрытом от чужих глаз уровне, где вызревает реальное понимание происходящего и формируются планы дальнейшего развития, российское сознание ищет спокойной жизни и прикидывает, как бы устроиться таким образом, чтобы можно было существовать, пусть не слишком комфортно, но зато с минимальными усилиями. Перед нами выраженно антиинтенсивный сценарий, обеспечивающий тихий сход российского общества с исторической арены. Нельзя утверждать, что эта тенденция доминирует в сознании общества, но она, очевидно, существует, и мы должны отдавать себе в этом отчет.
Россия может вступить в интенсивную эпоху в качестве сырьевого придатка развитых стран. Поясним, речь идет не о традиционной экстенсивной сырьевой периферии, но о создании интенсивной экономики, ориентированной на экспорт сырья. В таком случае неизбежна депопуляция до уровня в 40–60 млн человек, необходимых для добычи сырья и обслуживания сырьевого комплекса. Однако подобная трансформация приведет к коррекции территории, занимаемой российским государством, которая поставит под вопрос сырьевые возможности России. Если же Россия желает и способна в качестве полноправного члена вступить в клуб динамично развивающихся обществ, ей необходима вся палитра соответствующих социальных институтов. Стране необходимы наука, промышленность, система образования, эффективное государство (аппарат) и гражданское общество. Все эти сущности, за вычетом гражданского общества, существовали в СССР.
Генеральная проблема состоит в том, что нельзя сохранить и развивать наследуемые институции, ибо в их системном ядре заложено тупиковое экстенсивное качество. Задача состоит в том, чтобы похоронить перечисленные реалии, сохранив при этом нацию и государство, деструктировать отмирающие организмы на кирпичики и сложить заново на качественно иных основаниях.
Поддержка институтов советской науки представляется делом стратегически бесперспективным. Эта наука была порождением экстенсивного государства и не смогла обеспечить решение коренной задачи, стоявшей перед Россией, — перехода от экстенсивного к интенсивному бытию153. Сфера науки должна быть переструктурирована. В российской научной среде сохранились прекрасные кадры (наряду с балластом), однако всем, в том числе и самым лучшим, надо многое менять в психологии и ориентирах. Необходимо изменять социальные институты и экономические механизмы функционирования науки.
Поддержка умирающей советской промышленности в буквальном смысле смерти подобна. Советская промышленность — овеществленное в «железе» и социальных отношениях воплощение экстенсивной стратегии индустриальной эпохи. Она огромна, безгранично ресурсоемка и обладает чудовищной инерцией. Все экономически неэффективные производства должны либо пережить необходимые структурные преобразования, либо пойти с молотка. Населенные пункты и инфраструктура, базирующаяся на неэффективных производствах, обречены на санацию, переструктурирование, программы переселения населения и экологического оздоровления оставленных территорий. Новую российскую промышленность должно создавать не исходящее из чиновничьего усмотрения государство, а бизнес, руководствующийся коммерческой логикой и отвечающий своим кошельком.
Доставшаяся в наследство от прежней эпохи система образования создавала экстенсивно ориентированного, традиционного в своей сущности человека. Она нуждается в коренной перестройке. Надо заметить, что в этой сфере процессы качественного преобразования идут наиболее интенсивно. Сказывается интеллектуальная насыщенность системы образования, ее относительно низкая капиталоемкость, способность к быстрым изменениям. За прошедшие 15 лет высшая школа пережила кризисный отток абитуриентов 1992–1996 гг. резко изменила номенклатуру специальностей, программы обучения, приблизив их к европейским стандартам и запросам потребителя, энергично осваивает новые механизмы финансирования. В итоге, по крайней мере, высшая школа вышла из кризиса. Со средней школой положение сложнее, но не безнадежно. По мере осознания обществом (т. е., потребителем услуги, выполняемой школой) новых требований к человеку, входящему в жизнь, меняется и средняя школа.
Доставшийся от советской эпохи управленческий аппарат пережил значительную эволюцию, организационную и психологическую, освоился в новых условиях, научился управлять обществом с рыночной экономикой. Однако эволюция аппарата демонстрирует исключительно опасные тенденции. Аппарат последовательно идет по пути приватизации государства. Граждане отчуждаются от власти и проблем управления обществом. Система норм и установившихся практик формируется таким образом, что любые проблемы решаются через чиновника. В результате расцветает коррупция и злоупотребления. Власть последовательно насаждает так называемую управляемую демократию, принимающую все более фарсовые формы. Идет отчуждение гражданина от государства. Тупиковая историческая инерция торжествует, освоив новые политические формы.
Наконец, Россия нуждается в становлении гражданского общества. Формирование институтов гражданского общества, утверждение присущих ему традиций и вызревание особого духа активной гражданственности, опирающейся на человека независимого экономически, от «власти предержащей», воспринимающей эту власть как служебную функцию, как сущность, производную от воли и интересов общества — дело будущего. Процессы идут, но с огромным трудом, встречая отчаянное сопротивление на всех уровнях. Массовая пассивность, генетический страх перед «начальством», убеждение в бессмысленности любых усилий — реальность, выражающая тысячелетнюю историческую инерцию.
Решение всех этих задач упирается в культуру общества, в качественные характеристики массового человека. Между тем, сама проблема не осознана, или осознается превратно. Отчасти это объясняется тем, что на пути осознания реальности стоят эмоционально-ценностные и гносеологические барьеры. Культурологам хорошо известна ценностная и гносеологическая аберрация, закладываемая культурой в сознание своего носителя. Всякая культура создает положительный, глубоко разработанный образ себя Самой и смазанный, существенно менее позитивно окрашенный образ других культур. При этом, образ исторической/(социальной) альтернативы формируется как выражено негативный. Здесь царствует априорное отторжение, что объяснимо: всякая культура (или субкульутра) постоянно конкурирует с другими культурами за людей; а человек осознанно или Неосознанно выбирает культуру. Поэтому в культуре и психологии кочевника образ копошащегося в земле крестьянина предстает как негативный и недостойный настоящего мужчины, крестьянин настороженно относится к «городским», а горожане свысока смотрят на «деревенского» В этой логике экстенсивно ориентированная культура формирует установку на профанирование и отторжение своей исторической альтернативы. Интенсивно ориентированный человек предстает смешным и пошлым. Мир его радостей и забот — неприемлемым, недостойным “нашего” человека и т. д. Эти априорные установки заложены глубоко в сознание, сплавленные с эмоциями. Их сложно “ухватить” и осознать, а еще сложнее преодолевать.
Когда нет понимания причин и готовности изменяться, возникает широкая феноменология психотерапевтических практик и техник ухода от реальности. Здесь мы обнаруживаем грезы, пустые надежды, бахвальство, прыжки от самовозвеличивания и аффектированной радости к отчаянию; поиск врагов и недоброжелателей, которые мешают жить нашему замечательному народу.
В ряду психотерапевтических практик лежат пустые надежды. К примеру, можно привести достаточно типичное рассуждение: Япония вступила в процессы модернизации во второй половине XIX в. Японцы совершили гигантский рывок и выйти в лидеры мировой динамики. Мы — ничем не хуже. Наша модернизация разворачивается с начала XVIII в. А значит, нас ожидают не менее радужные перспективы. Авторы подобных рассуждений старательно обходят вопрос — почему Япония, включившаяся в модернизацию на полтора века позже, во второй половине XX в. обогнала Россию в качественном отношении? Теоретическая модель, предложенная в настоящей работе, позволяет снять противоречия и дает ответы на эти вопросы. Дело в том, что Япония давно прошла фазу перехода от экстенсивного к интенсивному типу культуры. Традиционное японское общество было интенсивным. Японцы решали задачу перехода к индустриальным технологиям интенсивно ориентированного общества. Отсюда и поразительные успехи японцев.
