Сергей Клычков - Стихотворения

Среди потерь последних шестидесяти-семидесяти лет, уже невосполнимых для культуры нескольких поколений русских людей, — творчество Сергея Клычкова. Совокупными усилиями врагов русского крестьянства в 20—30-е годы нашего века было сделано все, чтобы это имя, как и имена С. Есенина, Н. Клюева и других сопесенников «крестьянской купницы», вычеркнуть из литературы, — к концу тридцатых годов даже «их запах выдрали из книг» (Н. Панченко). Судя по многочисленным материалам нашей теперешней печати, возвращение в общественное сознание имен и произведений, насильственно преданных забвению, вроде бы идет сейчас полным ходом. Но в этом благом деле, оказывается, существует избирательность: к примеру, лирика Клычкова, еще в 1985 году (после пятидесятипятилетнего перерыва) выпущенная в виде двух авторских сборников ничтожным общим тиражом 35 000 экземпляров, не удостоилась ни одного массового отдельного издания до сих пор…

Ныне почти все стихи, написанные Клычковым в 1909–1937 годах, собраны в книгу, которая лежит перед тобой, читатель. Какой удивительно нежный, чистый, и одновременно таинственный и несказанный, свет исходит от нее!.. Даже ее последние, самые драматические страницы пронизаны этим светом. Тайна его — тайна творческой личности большого поэта: она всегда останется тайной, сколько бы ни стремились мы постичь ее… И все же попытаемся чуть-чуть прикоснуться хотя бы к ее покрову — с надеждой, что помогут нам в этом не только поэзия Клычкова, но и его проза, письма, отклики и воспоминания современников.

В автобиографии начала 30-х годов, от которой сохранилось только начало, поэт пишет: «…я родился в малиннике около густой елки 3 или 4 июля <18>89 года в Чертухинском лесу, которого в настоящее время уже не имеется матушка моя… принесла меня домой в кузову с малиной, втайне от соседей и от отца, страдавших излишней строгостью и страхом перед лешей и нечистой силой…» (АК[1]). И далее (по другому варианту текста):

«…Написать свою биографию мне действительно трудно… что ж: желающие могут не верить! Единственно, что я могу сделать, это — посоветовать прочесть мои романы и стихи, которые я сам считаю очень правдивыми документами, почти стоящими живых свидетелей.

Лет до 10–11 я прожил с глазу на глаз с бабкой Авдотьей Клинихой, родители мои швагрили (т. е. сапожничали. — С. С.) в Москве, сначала у хозяев, потом и своим кустом. Надо признаться, что лучшей поры в моей жизни не было: изба наша стояла с самого краю деревни крыльцо выходило прямо в болото, шагах в трех от дорожки стояли высоченные кочки со вздыбленными, как у индейцев на картинках, зелеными волосьями, по вёснам по-за кочкам в янтарных блюдцах придорожных канав очень рано зацветали желтые болотные бубенчики, из которых я делал себе „часы“, с этакой цепочкой на обе стороны, как у купца, а по зимним вечерам лениво и доверчиво позанеподалёку от крыльца проходили рогатые лоси, на которых бабка Авдотья почему-то всегда истово крестилась.

— „Милые же вы мои!“ — приговаривала она и провожала их долго и умиленно» (АК).

так кончается одно из стихотворений 1910 года: память детства жила в поэте и постоянно воскресала в его произведениях.

«…Еще в сельской школе, — рассказывал Клычков, — я уже пописывал стишки, больше про домовых и про леших…» Маленький Сережа считал лешего самым что ни на есть живым существом. Позже, уже в Москве, когда ему было 12–13 лет и он учился в известном в то время реальном училище И. И. Фидлера, на уроке естественной истории произошло вот что: «Во время объяснения учителем Кречетовичем классификации животных я со всей детской серьезностью спросил: к какому классу относится леший? Кречетович обомлел и не сразу ответил: дурак!»[2] После такой «аттестации» педагога мальчик сжег свои прежние стихотворные опыты. Вспомнив об этой утрате в автобиографии 1926 года, Клычков с горечью заметил: «…о чем сейчас очень жалею, потому что теперь так не написать».

И всё же леший Антютик вернулся к поэту как раз в 1925–1926 годах, — правда, не в его стихи, а в прозу (романы «Сахарный немец» и «Чертухинский балакирь»)… В ранней же юности, которая пришлась на 1904–1906 годы, Сережей Клычковым, как и многими его сверстниками, овладевает пафос революционной борьбы под лозунгами освобождения народа. Он не только публикует в студенческом журнале «На распутьи» (1906) стихи соответствующей направленности («Мужик поднялся», «Гимн свободе» и т. п.), но и сам участвует в борьбе на московских баррикадах: об этом свидетельствует в мемуарах «Мой век» друг юности поэта — скульптор С. Т. Конёнков («Десять дней мы держали в своих руках Арбат»). Крушение свободолюбивых мечтаний в огне и крови подавления революционных выступлений обернулось для Клычкова драматически: по словам сестры Веры Антоновны, Сережа вернулся в родную деревню осенью 1906 года худой, «весь черный» и довольно долго прятался на чердаке, опасаясь ареста.

Вскоре его постигла другая драматическая ситуация: горячо любимая им девушка вышла замуж («Одела платье белое из шелка И под руку она ушла с другим»). «Переживания были мучительны, и в такие минуты юноши думают вожделенно о смерти. В фойе Художественного Театра Сергей Антонович знакомится с Модестом Ильичом Чайковским, который сам подошел к молодому человеку с каким-то сочувственным вопросом. Сергей открыл душу незнакомому и, как рассказывал после, обрел себе второго отца, заботливого и нежного: „Я уезжаю в Италию. Поедемте, я вас возьму с собой, вы развлечетесь и забудете горе“. Сергей Антонович едет в Италию. Чайковский выходил, выпестовал Сергея Антоновича…»[3] Не случайно сам Клычков назвал М. И. Чайковского (родного брата композитора) удивительным человеком, память о котором он «хранит как святыню».

Именно М. И. Чайковский действенно помог юноше в издании его стихов: первый сборник Клычкова «Песни» был выпущен в начале 1911 года издательством «Альциона» благодаря финансовой поддержке мецената. Эта книга сразу обратила на себя внимание читателей и критики: среди откликнувшихся на нее в печати были В. Брюсов, М. Волошин (статья «Поэты русского склада»), Н. Гумилев… 24 января 1911 года С. Городецкий писал в газете «Речь»: «…юный запевальщик — не литератор, не книгогрыз, а просто птица певчая Сергей Клычков. Родился с песней в груди, повел глазами и запел…»

В том, что автор «Песен» — подлинный поэт, сомнений не было ни у кого. Даже скептический отзыв А. Блока («не вижу насущного») был предварен словами сдержанного признания («Поется Вам легко…»)[4]. Лишь годы спустя, уже после того, когда «тихий лирик», по его собственным словам, стал «романистом с планами», думающим критикам приоткрылся глубинный смысл его раннего творчества. В 1925 году филолог П А. Журов, друг юности Клычкова, в исследовании «Лесная тропа (о Сергее Клычкове, поэте и романисте)» дает проницательную образную характеристику ранней лирики поэта: «Тогда Клычков был стихийно и страстно эпичен и мифологичен. Как это часто бывает у молодого поэта, его эпос был полон лирического тона Инстинктивный поэт, мифотворец, слагатель и уже заклинатель слова, Клычков стоял у того источника слова и образа, к которому многие ищут пути и, не одолев всех особенных трудностей его, не находят и отходят ни с чем. Клычков казался тогда чудесным осколком древнего мира, отыскавшимся свидетелем забытого давнего прошлого, неожиданным, прямо-таки непонятным цветком скрывающейся за небом, скрывшейся уже давно отеческой старины. В каком лесном тереме, за какой деревенской печью мог вырасти этот ясновидец мифа?» (ЦГАЛИ). Современный французский исследователь творчества Клычкова и его большой знаток Мишель Никё недавно так резюмировал свои наблюдения: «…ранние стихотворения Клычкова… это не просто песенки на народный лад или „славянская Аркадия“ (Н. Гумилев). Они составляют фундамент клычковского творчества, в них уже даны главные мифологемы будущих романов. Клычков — настоящий поэт-символист, символист от рождения (рождения в лесу…), ибо он ни к какой поэтической школе не принадлежал»[5].

Второй сборник Клычкова «Потаенный сад» привел к нему новых читателей и почитателей. Известный критик Вячеслав Полонский писал об этой книге: «Печаль и радость в его поэзии сопутствуют друг другу, как две любящих сестры… Но печаль Клычкова — тонкая, неуловимо нежная, мечтательная. Она не гнетет, не наваливается на плечи непереносимой тяжестью, не пригибает к земле… Клычков кое-чем напоминает Клюева. Но лишь иногда, Клычков более целен. Клюев же несет в душе своей какой-то надлом… А Клычков всегда тих и скромен. Его поэзия целомудренна»[6] Упомянутый здесь Николай Клюев также высоко оценивал раннюю поэзию Клычкова — его песни он называл «хрустальными», «свежими, как апрельский лес»; в первой половине 1910-х годов между поэтами устанавливаются сердечные дружеские отношения, хотя в то время виделись они не часто.