все больше «недостающих звеньев», которые заполняют пробелы в наших знаниях об эволюционной истории. Например, в 2004 году в отложениях верхнего девона Канады была обнаружена рыба тиктаалик, которая совмещает в себе признаки рыб и наземных четвероногих. Находки многочисленных пернатых динозавров в Китае пролили свет на родословную птиц.
Почему в Библии ничего не говорится о динозаврах, о выходе рыб на сушу и о многом другом, что изучает наука? Есть ли в истории развития жизни место для Бога? Что общего существует между капризными изгибами эволюции и шестью днями творения?
Наверное, каждый христианин, да и просто любой думающий человек хоть раз задавался этим вопросом. А что, если для ответа на него разумнее отказаться от поиска соответствий между библейским рассказом о сотворении мира и научными данными о доисторическом прошлом? Что, если Библия повествует о создании изначального, нетленного мира, а наука изучает совсем другую реальность – мир в падшем состоянии? Тогда приводить к общему знаменателю первую главу Книги Бытия и научные данные о доисторическом прошлом было бы просто неправильно.
Палеонтологическая летопись – это вереница могил. Она ничего не может рассказать о мире, где не было смерти. Например, если археолог находит в четвертичных породах зуб древнего человека или каменное рубило для разделки мяса – разве эта находка нам говорит что-либо о существе, которое не имело нужды ни в зубах, ни в рубиле, поскольку не нуждалось в пище? А именно таким, по мнению восточнохристианской традиции, Бог сотворил человека. Или, допустим, судя по молекулярным данным, обмен генами между предками Homo sapiens и предками шимпанзе прекратился около 10 миллионов лет назад. Но какое отношение это имеет к существам, которые не были вовлечены в половое размножение и потому ни с кем не обменивались генами? И тогда как можно в словах «и создал Господь Бог человека из праха земного» (Быт. 2: 7) видеть указание на происхождение нашего вида от низших животных, если речь здесь идет о совершенно ином – равноангельском – состоянии бытия?
Если предположить, что человек появляется на «экране радара» науки только в падшем состоянии, то рассуждать о его сотворении, взывая к археологии или генетике, – все равно что искать ангелов с помощью радиолокатора. Когда мы первый раз встречаемся с самими собой на страницах книги природы? Отмотаем время на 300 тысяч лет назад. Вот мы видим первых анатомически современных людей. Вот они копаются в туше какой-то протухшей антилопы, вот они нянчат у костра новорожденного, вот кто-то из них стал добычей льва. Эти грязные полуголые создания меньше всего похожи на «земных ангелов» с телом, свободным от тления. Скорее уж перед нами жалкие изгнанники из рая.
Человек, возникший в ходе эволюции, – это плоть от плоти и кровь от крови животных. Он, как одеяло в стиле пэчворк, сшит из множества лоскутков, позаимствованных у других организмов. Гены, отвечающие за внутриклеточный метаболизм, достались нам от бактерий. Слуховые косточки в нашем среднем ухе – это остатки жаберной дуги какой-то рыбы из числа наших предков. За развитое цветовое зрение мы должны поблагодарить обезьян, которым оно понадобилось для поиска фруктов под пологом тропического леса. Всеми органами нашего тела, всеми особенностями своей физиологии мы теснейшим образом связаны с остальным животным миром. Но святоотеческая традиция не расценивает это как нечто нормальное – она видит в вовлеченности человека в жизнь животных следствие грехопадения.
Как писал св. Григорий Синаит, «вкушать пищу и извергать лишнее, горделиво выступать и спать – естественные свойства зверей и домашнего скота. В силу этого и мы, по непослушании [Богу] уподобившиеся скотам, отпали от свойственных нам богодарованных благ, превратившись из разумных [существ] в скотские и из божественных в зверские» [115]. Ему вторит св. Григорий Палама: «мы были изгнаны из места божественной неги, рай Божий был справедливо закрыт для нас, ниспали мы в эту гиблую бездну и осуждены были жить вместе с бессловесными животными, лишившись надежды быть призванными обратно в рай» [116]. Или эти слова нельзя воспринимать серьезно – или же человек не мог быть с самого начала лишь звеном эволюции. Человек обладает историей, выходящей за пределы животного царства, и единственное место, откуда мы можем узнать о ней, – это Библия.
В какой момент пересекаются две сюжетные линии, одну из которых мы находим в книге откровения, другую – в книге природы? В какой момент человек из библейского повествования о рае оказывается тем человеком, которого изучает наука? У отцов Церкви есть четкий ответ на этот вопрос. Человек из ангельского существа превращается в биологический организм в тот момент, когда Бог возлагает на изгнанников одежды из шкур животных: «и сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» (Быт. 3: 21). В святоотеческом понимании рая «ризы кожаные» являются символом всего того, что роднит нас с животными. По словам св. Григория Нисского, «воспринятое нами от кожи бессловесных – плотское смешение, зачатие, рождение, нечистота, сосцы, пища, извержение, постепенное прихождение в совершенный возраст, зрелость возраста, старость, болезнь, смерть. <…> Всего того, что к естеству человеческому примешалось из жизни бессловесных, прежде в нас не было» [117]. Сюда относится размножение: «скотским стал тот, кто ради склонности к вещественному принял в природу это болезненное рождение» [118]. Сюда относится питание: св. Григорий стыдится того, «что, по подобию бессловесных, наша жизнь поддерживается едой» [119]. Наконец, даже сама смерть для св. Григория – это прежде всего животная особенность: «поскольку всякая кожа, отделенная от животного, мертва, то думаю… Врачующий… промыслительно наложил на людей возможность умирать, которая была отличием естества бессловесного» [120].
Для раннего Августина ризы кожаные также являются в первую очередь символом животного существования, на которое людей обрекло грехопадение. Важнейшим проявлением животности Августин, как и св. Григорий Нисский, считал смерть: «что может яснее означать смерть, которую мы испытываем в этом теле, как не шкуры, которые мы снимаем с мертвых животных» [121]. Необходимость умирать роднит нас со скотами, подобно необходимости питаться и размножаться: «он [человек] ниспал к смертности животных» [122]. Или же, как пишет св. Максим Исповедник, «грех через преслушание осудил человеков иметь общее с бессловесными животными свойство преемства друг от друга» [123]. По его словам, Господь, непорочно рожденный от Девы, приходит, чтобы освободить людей «от уз рождения и от [прившедшего] по причине осуждения за грех закона произрастания от семени, словно трава, и от сродного с растениями и бессловесными животными становления в бытии» [124].
Аналогичную
