неизменно, без сомнения, с самого начала сотворил нас похожими на ангелов. Например, св. Василий Великий писал: «каким было первое творение, таким должно быть впоследствии восстановление. Человек возвращается к своему прежнему состоянию, отвергая порок… он снова обращается к райской жизни, избавленной от рабства плотским страстям, к жизни свободной в непосредственной близости к Богу, к жизни ангелоподобной» [89]. Ему вторил св. Григорий Богослов, утверждавший, что во Христе нам обещано «совершение, воссоздание и возвращение к первому Адаму» [90].
В понимании св. Кирилла Александрийского спасенный человек должен стать в точности таким же, каким он был в раю. Из-за греха люди впали в несвойственное им состояние и затем должны вернуться в исходную точку. Св. Кирилл иллюстрирует эту мысль ссылкой на библейский рассказ о двух чудесах, сотворенных Богом перед Моисеем (Исх. 4: 1–8). Когда Бог избрал Моисея, чтобы тот вывел еврейский народ из Египта, Моисей, как, наверно, и любой другой бы на его месте, испугался возложенной на него миссии. Нелегкое это дело – убедить целый народ сняться с насиженного места и отправиться в неизвестность. «А вдруг они не поверят мне?» – резонно спрашивает Моисей у Бога.
Чтобы рассеять сомнения Моисея, Бог совершает перед ним два чуда. В руке у Моисея находится жезл – длинная палка, с которой ходят пастухи. Бог приказывает Моисею бросить жезл на землю – и тот превращается в змею. Моисей в ужасе бросается прочь, но Бог повелевает схватить змею за хвост, и та вновь становится жезлом. Потом Бог приказывает Моисею засунуть руку за пазуху, и та покрывается проказой. Когда он засовывает ее туда во второй раз, рука вновь становится здоровой.
Св. Кирилл видит в этом указание на судьбу всего человечества. Отступив от Бога, человек уподобился змее и «оказался оскверненным, гнусным и заболевшим мертвенною нечистотою». Когда змея вновь превращается в жезл, а рука выздоравливает, в глазах св. Кирилла это символизирует возвращение к райскому бытию. Моисей получает назад не какой-то новый посох, а тот самый, с которым он вышел в тот день пасти овец. Значит, когда в воскресении, освободившись от зла и греха, люди сделаются «как ангелы на небесах», они не превратятся в каких-то новых существ, а просто вновь станут самими собой, как бы выздоровев после долгой болезни.
Согласно св. Кириллу, Бог «загадочно предложил это чудо, как указание на спасение через Христа, потому что в нем мы усмотрим преобразование человеческой природы в древнее состояние и как бы превращение ее в то, чем мы были в Адаме, только что приведенные в бытие и еще не лишенные вышней славы и освящения» [91]. И в другом месте: «когда Бог и Отец опять принял нас в Себя во Христе… мы, вместе с нечистотою отбросивши мертвенность, происшедшую от древнего проклятия, возвышаемся в первоначальное состояние; ибо написано о руке Моисея, что она была восстановлена: „и вот, она опять стала такою же“» [92]. Но раз в воскресении люди вернутся к той жизни, какую они вели изначально, значит, первый человек, сотворенный Богом, был похож скорее на ангела, чем на биологический организм с полным набором животных функций.
Св. Ефрем Сирин также не делал различий между изначальной райской жизнью и тем равноангельским состоянием, которое обещано человеку в воскресении. Начало и конец в его духовной поэзии сливаются воедино. Воскресших людей-ангелов св. Ефрем помещал в антураж первозданного райского сада, лишая его тем самым сходства с реальными земными садами, ибо зачем ангелам фрукты и деревья? Св. Ефрем подчеркивал, что Библия повествует о рае в образах земной действительности исключительно из снисхождения к нашему несовершенству: «тебя ради облекается рай в слова наречия земли твоей… Он [Бог] облачил деревья свои именами наших дерев, смоковницам даровал своим прозвание смоковниц мира сего, и духовные листа его предстали как осязаемая плоть» [93].
Но если в первых главах Книги Бытия идет речь о вещах, выходящих за пределы нашего чувственного познания, то приписывать первозданному человеку наши нынешние потребности, например в пище, не совсем уместно. «Всякая наша пища – только гной, отсед (осадок) ее для нас отвратителен, зловоние несносно» [94], – указывает св. Ефрем, «тонкие соки составляют питание существ духовных». Люди в раю живут по другим законам природы, благодаря которым «райское благоухание насыщает без хлеба, дыхание жизни служит питием» [95]. Физическое порождение себе подобных также не входит в райский порядок бытия: «нет там предаваемых погребению, потому что нет и рождающихся» [96]. Если бы не грехопадение, то множество личностей, составляющее человечество, было бы подобно ангельскому воинству, которое существует разом и одновременно, а не в виде вереницы сменяющихся поколений.
Св. Иоанн Златоуст также резко отличал жизнь человека, сотворенного на шестой день, от того состояния, в каком люди пребывают сейчас. Мы видим вокруг себя «нечистоты, пот, слезы, труды, изнурения». Но нельзя думать, что в таком состоянии человек пребывал изначально: «не говори мне об этом падшем, уничтоженном, осужденном человеке; но если хочешь знать, каким Бог сотворил тело наше вначале, то пойдем в рай и посмотрим на человека первосозданного. То тело не было такое смертное и тленное; но как светло блестит золотая статуя, только что вышедшая из горнила, так и тело то было свободно от всякого тления» [97]. Златоуст особо отмечал, что в раю было не предусмотрено половое размножение: «после преслушания, после изгнания из рая, – тогда начинается супружеское житие. До преслушания [первые люди] жили, как ангелы, и не было [речи о] сожитии» [98]. В понимании Златоуста первозданный человек – это «земной ангел», а никак не разумная обезьяна.
Св. Григорий Нисский, младший брат св. Василия Великого, как никто другой из отцов Церкви подчеркивал подобие начала и конца: «благодать воскресения не иное что возвещает нам, как восстановление в первоначальном для падших. Ибо ожидаемая благодать есть возведение в первую жизнь, снова вводящее в рай извергнутого из него» [99]. Эта максима неоднократно звучит во многих сочинениях св. Григория, как, например, в «Большом огласительном слове»: «[человек] опять разлагается в землю, чтобы, по отделении воспринятой им ныне скверны, воскресением мог быть воссоздан в первоначальный вид» [100]. Аналогичное суждение можно найти и в его диалоге «О душе и воскресении»: «воскресение есть восстановление нашего естества в первобытное состояние», «Бог воскресением возвратит естество человеческое в первоначальное его устройство» [101].
Чтобы реконструировать состояние человека до грехопадения, святитель прямо прибегает к библейскому учению о будущей жизни: «если же восстановленная жизнь такая, как
