— Весьма рад…
Из-за рефлектора тянется рука с портсигаром.
— Был бы весьма рад вам служить…
Влажный, толстый человек говорит по возможности благожелательным басом.
— Еще сегодня утром я убедился в непримиримости и упорстве этого преступника. Он наотрез отказался сниматься в тюрьме для фильмы уважаемого Леопольда Волькен-крацера, он даже отказался дать автограф двум весьма состоятельным туристкам…
«Париси, — сказал я ему, — не все ли тебе равно?.. Как-никак, это прибыль для государства»… Что же касается просьбы г. профессора о свидании, то удовлетворить ее…
— М-р Тангль тоже убедительно просил вас…
— Нет нужды в просьбах, но…
— Может быть, на особых условиях?.. Уверяю вас, я проехал три тысячи километров… Я не могу вернуться… Это не какой-нибудь автограф для путешествующей психопатки.
Шеф департамента благоденствия вытер лоб и шею большим шелковым платком и почти жалобно сказал:
— Уверяю вас, друг мой… Департамент народного благоденствия обязан оказывать услуги уважаемым гостям-иностранцам, но в некоторых случаях это выше наших сил. Может быть, вы удовлетворитесь фотографией?.. Превосходная фотография в полной парадной форме, снята за неделю до… Или, например, могу предложить письмо интимного характера, адресованное одной опереточной артистке в Вену… подлинное письмо Париси, написано только вчера.
— Я стою за свидание… пусть при свидетелях..
— Уверяю вас, никак невозможно… письмо или фотография…
— Вы говорите — письмо?
— Подлинное… Причем вы можете оставить его у себя, при условии…
Густав Корн хрустит суставами пальцев, расправляет в нетерпении плечи и думает:
— Хорошо. Давайте письмо…
Шеф департамента открывает папку, отложив в сторону лист бумаги, исписанной карандашом, вскрывает большой запечатанный конверт и, придерживая двумя пальцами за угол, передает Корну четырехугольный плотный лист почтовой бумаги.
— Обратите внимание… Подпись «Фердинанд Париси»… Предпочитаю уплату валютой.
Лиззи Милович. — Вена. Иоганн-Штраус-театр.
«Моя очаровательная!.. Я пишу тебе в три часа дня. Тебе вручит это письмо мой дипломатический курьер, которому, кроме этого поручения, приказано уладить все твои дела с дирекцией, кредиторами и мужем, и сопровождать тебя в юго-восточном экспрессе от Вены до Парапамиза. Никаких задержек в пути; я принял меры, чтобы государства, граничащие с Эритреей, ни на одну секунду не задержали мою Лиззи, которая спешит к своему Фердинанду. Сегодня в четыре часа дня — генеральное сражение. У меня есть все основания верить в победу, больше того, я почти победил, потому что только вчера, под хорошим предлогом, мне удалось задержать на границе дипломатического курьера Галика-нии, который вез крупную сумму для посла и, следовательно, для (зачеркнуто красными чернилами)… Пачули. Его солдаты не получают сегодня жалования, и это, разумеется, отразится на их боеспособности. Что же касается моих молодцов, то они получат перед сражением все до копеечки, что им причитается за две недели. Деньги почти у меня в кармане.
Довольно о политике. Когда я смотрю на себя в зеркало и вижу твоего, все еще крепкого и веселого, Париси, я забываю мои сорок семь лет и тысячи приключений и тысячи опасностей, и верю, что я у пристани. Теперь я не Фердинанд Париси, человек с несуществующей фамилией, полковник несуществующих армий, секретарь несуществующих посольств, директор несуществующих банков, а фельдмаршал Фердинанд Париси, диктатор Эритреи, человек, о котором слышала Европа и мир. Право, для этого стоило похоронить себя на один год в Эритрее, сначала в должности младшего секретаря министерства иностранных дел, затем в должности начальника разведывательного департамента, затем генерал-инспектора эритрейской кавалеров, состоявшей из двухсот развязных личностей… Дитя мое… Приезжай и посмотри на меня здесь, прежде чем мы, укрепив нашу власть, уедем из этой дыры в более благопристойные места.
Я выбираю Остенде, а ты?… Разумеется, инкогнито, которое будет так предупредительно раскрыто старательными газетчиками. Каждую минуту вспоминаю тебя в «Золотой куколке» в вальсе, который ты танцуешь с этим завитым бараном Карлом Фогелем, к которому я тебя слегка ревную… Если бы он был здесь, я бы оказал ему честь, я бы посадил его в ту камеру крепостной цитадели, которая очень скоро освободится после того, как в ней проведет некоторое время этот… (тщательно зачеркнуто чернилами) Пачули. Люблю, жду, помню и целую, целую тебя…
Твой Фердинанд Париси».
Корн в восторге. Это его стиль. Стиль возлюбленного Аминтайос. Но как он скоро забыл ее. И почему это толстое животное, директор и шеф полиции, не хочет, не позволяет Корну увидеть Париси?
В нетерпении он складывает лист почтовой бумаги и прежде, чем спрятать в бумажник, замечает на обороте штамп, несколько строк, написанных чужим почерком, и подпись:
«Справка. Департамент народного благоденствия республика Эритрея. Сего числа арестант Фердинанд Париси, содержавшийся в камере № 18 крепостной цитадели в Пара-памизе, убит при попытке к побегу. Шеф департамента. Подпись. 14 мая с. г.»
В мечтательной неподвижности Густав Корн сидит над письмом, последним письмом диктатора Париси и думает о неисповедимых путях случая, приведшего Казимира Стржигоцкого — Олафа Ганзена — Ромуальда Пирса — Ро-берга Айртона — Рокотова — графа фон Цоллерна — Генриха фон Валя — Джером-Джемса-Брайса — маркиза Пьетро да Коста в столицу Эритреи — Парапамиз. Он думает о неисповедимых путях случая, который обрек на смерть человека с девятью фамилиями, труп которого будет похоронен под безымянной плитой, потому что имя Фердинанда Париси слишком громко звучит для его преемников. И молодому ученому Густаву Корну суждено накануне разгадки некоторой замечательной тайны опоздать на несколько часов с визитом к шефу департамента народного благоденствия и суждено не обменяться двумя все решающими словами с Фердинандом Париси. Случай хочет, чтобы между тайной Аминтайос, египетской принцессой династии Сетхов, и египтологом Густавом Корном вставали преграда за преградой, но шаг за шагом, вперед по лабиринту тайн, и этот листок, адресованный Лиззи Милович, примадонне Иоганн-Штраус-театра, — часть ариадниной нити, которую случай вложил в руку Густава Корна.
Берлин — Северо-экспортный коммерческий банк — рукопись неизвестного с девятью фамилиями, — Эритрея — эпопея Фердинанда Париси и его письмо Лиззи Милович.
Конец нити — Москва.
В то время, как все изложенные соображения владеют мыслями Корна, в дверь его комнаты стучатся в четвертый раз настойчиво и упорно. На этот раз он слышит стук.
— Войдите.
Радиограмма:
«Густаву Корну — Эритрея — Парапамиз — «Экзель-сиор-отель». Все ясно двадцать четвертого наш доклад Москве Лотосе и треугольнике жду Пирамидов».
Дрожащие руки втискивают письмо Фердинанда Пари-си в манускрипт Казимира Стржигоцкого. Летят в маленький дорожный чемодан одеколон, гребни, щетки, весь несложный багаж. Автобус, нанятый шестью представителями оружейных заводов, временно, ввиду отсутствия дел покидающими Парапамиз, уплотняется седьмым пассажиром, Густавом Корном.
По размытой глинистой дороге, ночью, мимо кавалерийских разъездов — к границе. Весь путь — наклонные плоскости косогоров, спусков и подъемов, под электрическим конусом прожектора. Зайцы в сумасшедшей панике убегают по автомобильной колее от ревущего глушителя. Четыре часа тряски, бросков вверх и вниз, — и никем не охраняемая граница. Два дня пути. Калейдоскопически меняющиеся униформы таможенной и пограничной охраны новорожденных государств. Паспорт и двадцать четыре визы, грязные, защупанные, захватанные руками агентов секретных, тайных, осведомительных департаментов народного благоденствия. Берлин. Два часа — сон в собственной комнате, на собственной кровати. Письмо Североэкспортного коммерческого банка, которое некогда прочесть. Поезд — Кенигсберг. Кенигсберг-Москва на пассажирском «Юнкер-се». Морская болезнь в воздухе. В слабеющих руках дорожный чемодан, в чемодане — манускрипт и письмо.
Наконец, двадцать четвертое. Гостиница «Красный май». И через двадцать минут голос Бориса Пирамидова в трубке телефонного аппарата:
— Поздравляю. Все ясно. Еду к вам.
— Вы нашли Аминтайос?…
— Нет…
Скрежет опрокинутого стула. Грохот каблуков. Гулкий удар локтем в тонкую деревянную степу и падение тяжелых тел. Затем свистящее, сдавленное дыхание и возгласы:
— Горло… от…пустите горло… ккк…кретин!..
Корн только сейчас чувствует жгучую, сводящую мускул боль от удара локтем в стену. Он выпускает хрипящего, задыхающегося Пирамидова и встает, с трудом поддаваясь раскаянию и смущению.
