Корн только сейчас чувствует жгучую, сводящую мускул боль от удара локтем в стену. Он выпускает хрипящего, задыхающегося Пирамидова и встает, с трудом поддаваясь раскаянию и смущению.
Пирамидов кашляет, плюет в умывальник, поправляет галстук и воротник и в негодовании, высоко поднимая плечи, хлопает себя по бедрам.
— О, идиот!… О, кретин!.. Где хваленая выдержка и воспитание?… Ученый, египтолог, герр Штольц… Черт вас возьми! Стыдитесь…
Корн возражает чуть дрогнувшим голосом:
— Приношу извинения, но так нельзя…
— Не перебивайте, вы! Садитесь!
И пока Корн покорно валится в кресло рядом с умывальником, Борис Пирамидов, растирая двумя пальцами горло, говорит с укоризненной жалостью:
— Слепой кретин, полная тупица может искать разгадку там, где есть только мелкий факт, ничтожная случайность, звено в цепи случайностей. Неужели вы думаете, что, если мы изловим сумасшедшую девчонку, меняющую любовников, бегающую с медным обручем на лбу по Со-фиской набережной, неужели вы думаете, что это в какой-нибудь степени приблизит нас к разгадке?.. Неужели вы думаете, что серьезные люди хотя бы на минуту поверят на слово, что эта хорошенькая брюнетка имеет пять тысяч лет от роду и происходит по прямой линии от династии Сет-хов?…
Он простирает руки к потолку и потрясает ими над поникшей головой Корна…
— Нет, сударь мой, ученый египтолог, доктор археологии!… Никогда. Я, только я, энтузиаст, интуит-провидец и поэт, мог найти истинный путь к тайне! Только Борис Пирамидов, сопоставив ряд нелепых случайностей, мог почти гениальным анализом незаметных явлений прийти к исходной точке и поставить точку над тайной сейфа 2414.
Обратимся к фактам. Казимир Стржигоцкий или Фердинанд Париси, называйте его как угодно, говорит: «Первое звено — Москва, коптский язык, сумасшедший врач и незабываемое лицо женщины; последнее — металлический кружок, браслет Аминты…»
И дальше:
«Внутри кружка, на сгибе, слово, написанное русскими буквами, и цифры: «Касимов. 1921»». Как вы толковали слово «Касимов»? Вы — египтолог, доктор археологии…
— Касимов — город Рязанской губернии.
Сдержанный, язвительный смешок.
— Касимов — посол московского царя в Индию, 1675 год…
— Вы думаете?… Нет. Касимов — не город. Касимов не имя русского посла, Касимов — это К. А. Симов. Симов доктор медицины — психиатр — Москва (смотри «Врачебный календарь» за 1901 год). Пока на этом точка. Я не располагаю временем, чтобы повторить вам полностью доклад, который я сделаю на экстренном собрании содружества «Лотос и треугольник». Однако, чтобы успокоить вас, скажу кратко — тайна Аминтайос в этом портфеле, который вы заставили меня выронить в тот момент, когда в припадке сумасшествия сжимали мне горло. К делу…
Корн медленно поднимает голову:.
— Вы говорите, Симов?.. Касимов… К. А. Симов… Кто мог думать?…
— К делу! Разумеется, затратив время и некоторую долю моих способностей, я действовал не бескорыстно. Слава и деньги, на которые мы имеем равные права, даются нелегко, В таких случаях необходим трамплин, поддержка, некоторая обработка общественного мнения. Согласитесь с тем, что наш официальный доклад, выступление в ученых кругах, без соответствующей подготовки — немыслимы. Поэтому я с самого начала обратился к моим друзьям из «Лотоса и треугольника». Одни полагают, что это масонская ложа, другие, что это мистическое содружество или союз литературных вегетарианцев… Вам я скажу по возможности ясно. Это собрание еще сохранившихся индивидуумов, удрученных событиями последних лет, о которых они были поставлены в известность весьма ощутительным для них образом. Это немного спириты, немного мистики, немного теософы. Они собираются по пятницам в одной довольно обширной комнате за жидким чаем с лимоном. Государство игнорирует их, потому что они не опасны, они добросовестно платят все причитающиеся налоги и не пытаются фрондировать, испытав на себе неудобство строго изолированного образа жизни. Я обратил на них внимание, потому что эти романтические существа обожают легкий покров тайны и все то, что отдает сверхъестественностью. Хотя явление, открытое нами, имеет строго научную базу, все же оно представляет для них интерес с точки зрения первого опыта сношений с потусторонним миром. Словом, они нужны нам, как первая моральная и материальная поддержка. Прежде, чем мы отправимся в «Лотос и треугольник», я должен вас предупредить, что почти все сочлены этого содружества принадлежат к уважаемому, с нашей точки зрения, кругу общества. Там имеются три бывших профессора богословия, две духовных особы, возглавляющих новые веяния в церкви, бывший сенатор, несколько присяжных поверенных, раскаявшийся эсер из многодумных семинаристов, раввин, несколько дам из бывших помещиц и профессор математики, отрекшийся от точных наук. Все. Теперь, что сделали вы?
Слабый жест в сторону чемодана.
— Я привез письмо… предсмертное письмо Стржигоц-кого-Париси.
Пирамидов уверенными, точными движениями берет манускрипт и письмо. Письмо он перечитывает дважды, с удовлетворением. Прежде чем положить его вместе с манускриптом Стржигоцкого в свой портфель, он бросает взгляд на рукопись Стржигоцкого и вскрикивает, как уколотый иглой:
— Дневник Париси и письмо Стржигоцкого написаны разными почерками!
— Это не имеет значения! И это не имеет значения… Ну, пусть Казимир Стржигоцкий и Фердинанд Париси не одно и то же лицо. Разве это взрывает мою теорию? Моя теория, как составной рисунок, как мозаика. Один мелкий камешек — «смерть Казимира Стржигоцкого» выпал, но рисунок цел. Узор ясен.
Эту фразу произнес Борис Пирамидов в промежутке между первым и вторым этажами, на площадке лестницы деревянного флигеля.
— Председатель содружества — Адриан Хрящ, — писатель, игравший некоторую роль в эпоху первых декадентов, издатель журнала «Вымя музы», который вы, вероятно, помните, если интересовались новой российской словесностью в гимназические годы.
Выговорив эту фразу без передышки, он дважды нажал кнопку звонка.
На белой эмалированной вывеске — Агнесса Иулианов-на Хрящ — уроки музыки. Звонок зазвонил меланхолическим стеклянным звоном и дверь открыла маленькая, тихая старушка, сказавшая только слово «привет».
Весьма обыкновенная передняя. В ту минуту, когда Густав Корн снимал непромокаемое пальто, Пирамидов успел ему шепнуть:
— В смысле субсидии ориентируюсь только на легко реализуемые ценности.
И они вошли в дверь, похожую на дверцу шкафа.
Низкая просторная комната, какие бывают в старых флигелях с мезонином, овальный стол, задрапированный бархатом, канделябры-семисвечники и острые язычки пламени от свечей, отражающиеся в полированных плоскостях шкафов красного дерева.
Если определить на глаз, в комнате было не более двенадцати человек, не считая тех, которые сидели на широких низких диванах. Борис Пирамидов обратился к бритому человеку в высоком глухом воротнике и старомодном галстуке, сидевшему в кресле вплотную к столу.
Лицо этого человека с приблизительной точностью воспроизводило дагерротипы середины прошлого века.
— Привет…
Это имело вид ритуала, — все во всех углах комнаты ответили, как эхо:
— Привет.
И лысые головы пожилых людей наклонились и снова откинулись, застыв в благоговейной неподвижности.
Корн и Пирамидов сели, причем Корн увидел рядом с собой единственную сильно декольтированную женщину неестественной бледности и худобы, в старомодном бархатном платье, с искусственной орхидеей у пояса.
Пирамидов положил руку на стол и произнес тоном, к которому располагала манера присутствующих:
— Все ли здесь друзья?…
Отрывистая декламация председателя:
— Друзья или друзья друзей.
Пирамидов вынул из портфеля две рукописи. Одна была — манускрипт Стржигоцкого, другая — пачка листов, переписанных на пишущей машине.
— Слово?…
— Слово…
И, простирая руку вперед, Пирамидов с интонацией актера, играющего в пьесах Метерлинка, сказал:
— Прежде, чем развернуть перед друзьями тайну тайн, сон снов, явь явей, — слово…
Несколько освоясь с тоном, который был здесь принят, Корн вынул из бокового кармана автоматическое перо. По привычке он сразу решил отмечать на бумаге все, что стоило запомнить. Под рукой не было бумаги, но он нашел в кармане конверт Североэкспортного банка. Неделю он носил с собой это письмо, не успевая распечатать и прочесть— копия текущего счета или что-нибудь в этом роде. Ничего интересного.
— Вот мы, которым рок вложил в руки тайну. Простыми и грубыми словами записал все, что знал, некто, имевший многие имена, и простыми словами изложил тайну я
