болью и ужасом… Что бы из себя ни представлял Бог, подразумеваемый эволюционной теорией и естественным отбором, он не похож на протестантского Бога бережливости и умеренности. Он не похож даже на устрашающего Бога, изображенного в Книге Иова. Бог Галапагосских островов – беззаботный, расточительный, безразличный и почти дьявольский. Он явно не представляет собой Бога, которому кто-то бы захотел молиться» [164].
Как указывал еще Дарвин, «вымирание идет рука об руку с естественным отбором». Одни фауны сменяли другие, причем условием появления нового являлось исчезновение старого – млекопитающие едва ли достигли бы разнообразия в крупном размерном классе, если бы им не уступили место динозавры. По словам американского философа и эколога Холмса Ролстона III, 98 % когда-либо существовавших на Земле видов вымерли. Не совсем понятно, как Ролстон подсчитывал прошлое видовое разнообразие – но, во всяком случае, для таксонов более высокого ранга (родов, семейств и отрядов) масштаб вымираний можно оценить еще нагляднее.
Так, эволюционист Джордж Симпсон подсчитал, что из всех млекопитающих вымерло 54 % семейств и 67 % родов. Или возьмем эволюционную историю крылатых насекомых Pterygota, самой разнообразной группы живых организмов на Земле. Из кривой, показывающей, каким в разные эпохи было соотношение вымерших семейств к семействам, дожившим до нашего дня, мы видим, насколько сильно изменились насекомые с момента своего первого появления в палеонтологической летописи около 325 миллионов лет назад. Весь палеозой, примерно первые 75 миллионов лет своего существования, насекомые были представлены исключительно вымершими семействами. Должно было пройти еще 100 миллионов лет, когда в начале мелового периода доля современных семейств наконец превысила долю вымерших. И лишь с начала олигоцена, примерно 33 миллиона лет назад, семейства насекомых перестали вымирать.
Если бы Бог творил посредством эволюции, то одной рукой Ему приходилось бы вводить все новые группы на арену жизни, а другой – безжалостно уничтожать свои прежние творения, подобно ребенку, ломающему надоевшие игрушки. Теистические эволюционисты именно так и считают. В 1926 году в одной из лекций епископ Барнс заявил, что «посредством того, что именуется „безжалостностью природы“, Бог отсеивает менее ценные продукты Своего плана» [165]. Однако если динозавры были менее ценными «продуктами» Бога, чем млекопитающие, то зачем вообще было их создавать и затем обрекать на гибель? А если они были столь же ценны в глазах Творца, то зачем же было допускать их исчезновение?
«И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую» (Быт. 1: 20). И вот мгновенно воды морские вскипают жизнью, и Бог с удовлетворением поглядывает на плещущихся в них созданий. «И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их… И увидел Бог, что [это] хорошо» (Быт. 1: 22). Но зачем истреблять сделанное хорошо? Или чем нехороши были, скажем, ихтиозавры из семейства офтальмозавров, с огромными глазами-блюдцами, прекрасно приспособленные для ловли добычи в морских глубинах? В них развитие ихтиозавров достигает своей вершины – чтобы в середине мелового периода прерваться навсегда. Эволюция спешно помещает на освободившийся верх пищевой пирамиды моря гигантских морских ящериц мозазавров, чтобы вскоре истребить и их. Проходят миллионы лет, и вот в морские воды заброшены млекопитающие, чтобы в лице дельфинов стать копией исчезнувших ихтиозавров. Зачем? Разве угадывается за этой чехардой и метанием эволюции незыблемое слово Творца?
Эволюция – это взбалмошный и безжалостный скульптор, работа которого не подчинена никакому единому замыслу. Он долго вылепливает какого-нибудь ранее невиданного зверя и, как только произведение доведено до конца, отходит на другой конец мастерской, понимает, что скульптура никуда не годится, и разносит ее вдребезги, чтобы немедленно приступить к созданию новой, которую затем постигает та же участь. Как далек этот хаотичный художник от библейского Бога, который Своим Божественным словом, не терпящим возражений, последовательно вызывает к жизни обитателей моря и суши и всегда остается доволен результатами Своей работы! Органическая эволюция – в которой только с большим трудом угадывается какой-то заранее продуманный «план» – менее всего напоминает размеренное и бесконфликтное повествование первых двух глав Книги Бытия. Ведь в библейском повествовании о сотворении мира нет ни малейшего намека на истребление живых существ.
Уж если и подыскивать для эволюции аналогии в Библии, то ее можно сравнить с начавшейся после изгнания из рая кровавой эпопеей, рассказ о которой составляет большую часть Ветхого Завета. Человечество, а затем избранный народ движется от катастрофы к катастрофе. Начиная от убийства Авеля и заканчивая возвращением евреев из вавилонского плена, Бог занимается не плановым развитием, а скорее кризисным менеджментом, обуздывая силы греха и разрушения, которые ворвались в Его первоначальное творение, не знавшее изъянов.
На языке богословия такой кризисный менеджмент называется Промыслом Божьим. Человеческая история всегда понималась христианской мыслью как сфера действия Промысла, но почему бы сюда же не отнести и эволюционную предысторию нашего вида? Ни там, ни там нельзя усмотреть непосредственный результат Божьего творчества, скорее это попытка выправить безнадежно испорченное положение дел. Возможно, Бог «управлял» эволюцией в том же смысле, в каком Он, например, «управлял» историей избранного народа. Ограничения, свойственные падшему состоянию творения, неизбежно давали о себе знать. И если появление золотого тельца, которого евреи сделали в пустыне, отнюдь не соответствовало намерениям Бога, то кто может утверждать, что ей соответствовало появление хищников или паразитов?
Созданная современной космологией картина разлетающихся частиц вещества, из хаоса которых затем возникают все более сложные системы, заставляет вспомнить Оригена, описывавшего, как Бог связывает воедино осколки первоначального творения: «Твари, которые настолько удалились друг от друга, вследствие разнообразия душ, Он приводит к некоторому согласию в деятельности и желаниях, чтобы они, хотя и различными движениями своих душ, но все-таки работали для полноты и совершенства единого мира» [166]. Бог не отвернулся от мира, разбитого грехом, но продолжает заботиться о нем. Красота мироздания, порой поражающая человеческое воображение, – это не только бледный отголосок красоты первоначального творения, но и свидетельство заботы Бога о падшем творении.
В падшем мире, как и в первозданном, все явления в конечном счете восходят к Божественной первопричине. В Евангелии сказано, что без воли Бога ни одна из малых птиц не упадет на землю (Мф. 10: 29). Бог предвидел и предопределил не только ход жизни каждого из нас, но и ход эволюции в целом. В конце концов, в этом предположении не видел ничего невозможного даже воинствующий агностик и антиклерикал Томас Гексли, которого называли «бульдогом Дарвина». Если учение о Промысле, писал он, «подразумевает, что в некую бесконечно отдаленную прошлую эпоху некая сущность, обладающая разумом и предвидением… положила начало космическому процессу, и, как
