кинофильмов. Эта гипотеза основана на том, что, с очевидностью, во всей анатомии и физиологии наших тел прослеживаются отпечатки наследственных признаков наших животных предков. Почему же не будет логичным предположить, что точно так же эти признаки повлияли на некоторые особенности творческого начала человека? Этот вопрос можно также сформулировать в виде двух открытых вопросов, на которые я попытался ответить на предыдущих страницах этой книги и которые требуют исследования методами, объединяющими естественные и гуманитарные науки: «Что есть природа человека?» и «Почему природа человека выдвинула его на передовые позиции на Земле?»
18. Самый дальний остров
Позвольте мне проиллюстрировать возможность существования единого творческого начала в естественных и гуманитарных науках двумя рассказами. Первый относится к самому отдаленному острову в мире – он находится у Антарктического континента.
В современном английском языке слова skerry (шхера) и seastack (дословно «морской страж», «страж моря») встречаются весьма редко. Они пришли к нам из норвежского языка: шхера означает небольшой скалистый остров, а морской страж – это вырезанный волнами столбчатый утес, вокруг которого море уничтожило остатки возвышавшихся участков суши. Эти два слова оказывают на меня почти магическое влияние. Они призывают мой разум путешественника к таинственным забытым местам, они предлагают мне посетить святилища, расположенные где-то по другую сторону океана, на которые постоянно набегают волны и которые сами по себе представляют целые миры. И пусть такой островок слишком мал для того, чтобы на нем жили люди, я все равно хочу его видеть!
Да, признаюсь: я – несеофил, неумеренный любитель островов. Мой разум легко переносит меня к острову Салас-и-Гомес, шхере в умеренных южных широтах Тихого океана напротив побережья Чили. Островок площадью 15 гектаров и длиной 770 метров стоит в открытом океане в полном одиночестве; это один из самых маленьких океанических островов в мире. Он родился как подводная гора, одна из тысяч вулканических вершин, которые поднимаются со дна океана до разных глубин под поверхностью. Остров Салас-и-Гомес – это один из тех немногочисленных пиков в юго-восточной части Тихого океана, который вырвался на свободу и создал над поверхностью океана одинокую шхеру. Этот микроскопический участок суши является также самым изолированным островом в мире. Его ближайший сосед – остров Пасхи, самый изолированный обитаемый остров планеты, расположенный в двухстах километрах отсюда.
Будучи биологом и питая особый интерес к географии, я очень хотел знать, какие растения и животные ухитрились поселиться на этом почти внеземном месте и там выжить. Ответы на эти вопросы, как я обнаружил, были даны весьма немногочисленными гостями острова, которые сумели добраться до острова Салас-и-Гомес. Оказывается, эта шхера служит пристанищем для четырех видов наземных растений, в том числе для папоротника асплениума, который также находят на отдаленных островах Атлантики, в том числе на острове Св. Елены и острове Вознесения. В очень малых количествах на острове также присутствуют насекомые, которые питаются листвой растений (названий этих насекомых я найти не смог). В общей сложности на острове присутствуют двенадцать видов морских птиц – они отправляются туда откладывать яйца и выращивать своих птенцов. Наземных обитателей крупнее насекомых на острове нет.
Если мы исключим с десяток видов морских птиц, которые можно считать гостями острова, но включим в его фауну несколько еще незамеченных видов насекомых, крошечных нематод и коловраток, которые, возможно, присутствуют на острове, то количество видов наземных растений и животных в этом крошечном затерянном мире, вероятно, составит менее сотни. В сопоставимой по площади области тропических дождевых лесов количество видов может превышать это число в сто и даже в тысячу раз. Этот остров существует по крайней мере несколько веков – жители островов Пасхи посещали его еще в то время, когда путешествовали по океану на лодках-катамаранах. Почему же на острове Салас-и-Гомес не возникли колонии большего числа видов растений и животных? Почему он остается почти безжизненным?
Вероятный ответ, как теперь могут сказать вам биологи, заключается в том, что небольшое число видов фауны и флоры находится между собой в равновесии. Из-за больших расстояний, отделяющих остров от других участков суши, в течение длительных промежутков времени лишь очень немногие виды живых существ имели возможность добраться до шхеры, а небольшие размеры острова Салас-и-Гомес повышали скорость, с которой эти виды с него исчезали. Когда скорость иммиграции равна скорости вымирания, то число видов, присутствующих на острове в данный момент времени, остается очень низким. В результате этого Салас-и-Гомес добавляет к своему списку параметров самого скромного острова еще один пункт: этот остров имеет самую немногочисленную флору и фауну среди всех островов, находящихся за пределами полярных регионов Земли.
Люди тоже не могут жить на этом острове. А, может быть, если бы Салас-и-Гомес никогда не увидели, он бы и вовсе не существовал? Этот вопрос не такой уж бессмысленный, каким он может поначалу показаться. Это всего лишь вариант парадокса падающего дерева: «слышен ли звук падающего дерева в лесу, если в нем нет никого, кто мог бы его услышать?» Здравый смысл говорит, что ответ совершенно очевиден: дерево не может упасть, не отправив перед собой волны из сжатого воздуха.
Но «звук», который имеет значение для нашего вида, требует, чтобы человек услышал это изменение в воздухе. Физик и биолог вместе могут предсказать и смоделировать в мельчайших деталях первый треск сучка, легкий, но зловещий шорох при движении ствола к земле, наконец, окончательный удар дерева о землю. Но ни ученые, ни кто-либо еще не могут услышать, как на самом деле падает дерево, если их нет в лесу. Для регистрации этого звука требуется присутствие в лесу человека или записывающего устройства. В противном случае событие не имеет смысла. Ницше был близок к истине, когда устами Заратустры обращался к Солнцу: «Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!» [19] А Уоллес Стивенс более подробно развил этот парадокс в своем стихотворении 1943 года Somnambulisma (то есть «Лунатизм»), использовав образы невидимого океана и неслышимого прибоя:
На древний брег привычно океанБеззвучно и бесшумно набегает, как худая птица,Что мыслит сесть, но так и не садится в свое гнездо.Раскинув крылья, что никак не крылья,Царапает она песок мельчайший.Песок шуршит, пока вода его не смоет.Века и поколенья этой птицыВода уносит. Они идутОдно вслед за другим, и вслед, и вследУносит их вода.Без этой птицы, что никак не сядет, безПоколений, что чредой уходят в своей вселенной,Тот океан, что бьет в песчаный берег,Казался бы на карте царством мертвых –Не той землей, куда они ушли, но местом, где все жили,Где не было у них простого бытия,И ни один школяр-отшельникВсем тонким плавникам и толстым клювамНе давал имен и не думал, что все они – его [20].
Критик Хелен Вендлер дает расширенный вариант ключевого для нас вопроса, который может быть сформулирован так: «А вот если бы не было всего этого, наплывающего на нас, – всех этих символических представлений, которые придумали в искусстве и музыке, религии, философии и истории, а потом всех интерпретаций и объяснений, на которых строилась научная деятельность, то какими мы были бы людьми?»
Ни этот вопрос, ни ответ на этот вопрос не являются риторическими. Не было бы литературы, было бы мало или вообще не было абстрактного или символического языка, не было бы никаких племенных правительств (по крайней мере, на масштабах крупнее дневного пешего перехода). Технология была бы палеолитической, а искусство осталось бы на уровне грубо сделанных фигурок и силуэтов охотников с палками, нарисованных на скалах, за которыми не было бы почти никакого скрытого смысла. Наука и техника состояли бы из затачивания копий, изготовления каменных топоров и – вполне возможно – просверливания раковин улиток для того, чтобы сделать из них ожерелья.
