Ну а куда мамонт делся, никто не знает: говорят, тапкинские мужики нору ходили на берег смотреть и видели будто бы след к реке от чего-то тяжелого, будто бы полз кто-то к воде и там скрылся. Но для мамонта это не страшно, он ведь и в воде может жить. Сказывают, будто это мамонт зимами ломает толстый лед в реках и озерах, устраивает на реке заторы в ледостав. Порою хозяин реки, албаны, рассердившись на земляного быка, затирает его льдинами или обрушивает под ним берег. Вот тогда жители прибрежных селений и находят на берегу скелеты и „рога” мамонтов. И еще говорят: не выносят мамонты солнечного света, гибнут, как только луч солнца коснется их шкуры…»
Эту странную историю рассказал историку Г. Еремину старый охотник Айсат на Аулкуле, в Заболотье, что рядом с Тобольском. А чуть позже в «Ежегоднике Тобольского губернского музея» за 1908 год он обнаружил публикацию краеведа П. Городцова «Мамонты. Западносибирское сказание». И один из рассказов, передаваемый Городцовым, записан именно в Заболотье.
Было это в 1863–1868 годах, и предание удивительно похоже на то, что мы привели выше, только мамонт там «добрее», он отпускает человека, а сам скрывается в воде. Удивляет здесь не живучесть легенды (бывают предания и подревнее), а та приязнь, с которой сообщается о животном, невраждебность его к человеку. Так могли рассказывать люди, очень хорошо знавшие повадки гиганта. Обские угры, сибирские татары и русские в Сибири еще в прошлом веке верили: мамонт жив, но только в небольшом количестве, он очень робок. По своему нраву животное это кроткое и миролюбивое… Удивительно это знание психологии зверя, жившего в эпоху верхнего палеолита. Откуда такая осведомленность?
Посол австрийского императора в середине XVI века Сигизмунд Герберштейн писал в своих «Записках о московских делах»: в Сибири «имеется великое множество птиц и различных животных, каковы, например, соболи, куницы, бобры, горностаи, белки и в океане животное морж… Кроме того, Вес, точно так же белые медведи, волки, зайцы…». Кем был этот таинственный зверь Вес, долгое время никак не могли понять комментаторы «Записок». Но в 1911 году тобольчанин П. Городцов написал в очерке «Поездка в Салымский край», что у салымских хантов «щука-мамонт» называется весь: «Этот монстр был покрыт густой длинной шерстью и имел большие рога, иногда весь затевали между собою такую возню, что лед на озерах ломался со страшным грохотом. Неудивительно, что впечатлительный посол, наслушавшись рассказов о таинственном звере Весе, занес его в разряд реально существующих животных наряду с медведями, волками, белками и соболями».
А может быть, он располагал и другими сведениями?
Первым, кто сообщил миру о сибирских мамонтах, был, вероятно, китайский историк Сыма Цянь (II–I вв. до н. э.). В своих «Исторических записках» он пишет о представителях далекой ледниковой эпохи как о… здравствующих животных! «Из зверей водятся… огромные кабаны, северные слоны в щетине и северных носорогов род». Значит, еще и шерстистые носороги?! Странно, почему китайский ученый не рассказывает об их ископаемом состоянии, ведь еще в III веке до н. э. бивни ввозили в Китай из Сибири. Складывается впечатление, что речь идет о живом существе, обитавшем в Сибири еще в III–II веках до н. э. Спустя столетия свидетельство ученого, основанное на реальных фактах, было предано забвению, как это не раз случалось в истории, и уступило место фантастическим спекулятивным измышлениям о «крысе тиенту». Китайский посланник Тулишен, проехавший через Сибирь в Россию, сообщал в 1714 году императору: «А находится в сей холодной стране некоторый зверь, который, как сказывают, ходит по подземелью, и как скоро солнце или теплый воздух до него коснется, то он умирает… имя сего зверя „мамунт”, а по-китайски „хишу”…»
Вот рассказ некоего X. Тьюкмана, утверждавшего, что он… убил последнего мамонта.
«В 1890 году я путешествовал по рекам Сент-Майкл и Юкон на Аляске. Клондайк еще не был открыт, и пароход Аляскинской торговой компании не поднимался выше Форт-Юкона по причине короткого сезона судоходства; как раз там я и оказался, когда наступила зима. В Форт-Юконе жило небольшое индейское племя. В эту долгую зиму я услышал много интересных рассказов от старого индейца.
Как-то вечером я рассматривал какие-то старые рисунки, принадлежавшие старейшему вождю этого племени. На одном из рисунков был изображен слон, при виде которого старый Джо пришел в сильное возбуждение и в конце концов, с некоторой неохотой, объяснил мне, что он видел одного из этих зверей „там” — он показал рукой на север. Мои уверения в том, что такие животные не водятся на этом континенте, ничуть не поколебали его. Подыгрывая старику, я попросил его рассказать эту историю, что он сделал после долгих уговоров.
„Однажды, много лет тому назад, мы, я и Сун-тхай, двинулись вверх по реке Поркьюпайн. Сун-тхай — мой сын, сейчас он уже умер. Затем много дней мы поднимались по маленькой речке вверх, в горы. Но горы были очень высокие и очень крутые, и мы не могли взобраться на них. Тогда мы вернулись назад и подстрелили лося возле небольшого оврага. Сун-тхай пробрался по нему и увидел, что овраг заканчивается небольшим утесом; взобравшись на него, он заметил пещеру. Он был храбрым, Сун-тхай. Он залез в пещеру и обнаружил в ее дальнем конце дыру. Сун-тхай выглянул в нее и увидел легкий путь для подъема на гору, и вот, взяв с собой немного мяса, мы зашли в пещеру и заметили, что она усеяна огромными костями — их размер превышал мой рост, — и я испугался, но, выбравшись через дыру на солнечный свет, я снова осмелел, и так мы достигли вершины горы.
На расстоянии мы видели большую долину, озера и деревья, вдали, по ту сторону долины, мы видели горы, а за ними, очень далеко, высокие горы с вершинами, покрытыми снегом, который никогда не сходит.
Сун-тхай сказал: „Мы добудем много бобрового меха в этой долине, а?” Я сказал: „Нет, это дьявольская страна”, и еще я сказал ему, что эту страну индейцы называют Ти-Кай-Коа (След Дьявола). Тогда Сун-тхай немного испугался и ответил: „Идем, отец, мы не останемся тут надолго; за пару дней настреляем бобров, а затем вернемся”.
И вот за два дня мы изготовили плот и пересекли озеро длинное, как река, и на следующий день увидели Ти-Кай-Коа!”
Старик замолчал и замер. Я сидел беззвучно и неподвижно, ожидая… Старик поднялся и вытянул руки перед собой. В его глазах стоял странный блеск, лоб покрылся капельками пота. В этот момент я не сомневался, что он описывает то, что действительно видел.
„Он лил на себя воду из своего длинного носа, а перед его головой торчали два зуба длиной в десять ружей каждый, загнутые и сверкающие на солнце белизной, словно лебединые крылья. Его шерсть была черной, длинной и висела по бокам точно пучки сорной травы на ветвях дерева после половодья, а эта хижина выглядела бы рядом с ним как двухнедельный малыш рядом со своей мамой.
Мы не разговаривали, Сун-тхай и я, мы только смотрели и смотрели, а вода, которую животное выливало на себя, стекала по его бокам небольшими речками. Но вот оно легло в воду, и добежавшие до нас через тростник волны достигли наших подмышек, такой сильный был всплеск. Затем животное поднялось и встряхнулось, окутавшись пеленой — словно дождевой шквал окатил его.
Внезапно Сун-тхай вскинул свое ружье и, прежде чем я успел остановить его, выстрелил — бум! — в Ти-Кай-Коа. Вот это был шум! Словно тысяча гусей закричала разом, только пронзительнее и громче, и покатился этот крик по долине, пока не достиг гор, и показалось нам, что в мире больше ничего не существует, кроме этого ужасного крика! Как только дым от выстрела поднялся над камышами, Ти-Кай-Коа увидел Сун-тхая и, шлепая по воде, ринулся к нему, и шум от этого плеска стоял такой, как будто вся водоплавающая дичь мира поднялась на закате с озера. Мы повернулись и бросились бежать, Сун-тхай и я. Мы мчались мимо деревьев, прочь от нашего лагеря, поскольку прямо на него несся Ти-Кай-Коа, охотясь за дымом. Пробежав большое расстояние, мы остановились передохнуть и прислушались и тут же опять услышали могучий рев Ти-Кай-Коа — он искал нас, и мы почувствовали новую силу в ногах, чтобы бежать дальше”.
Старый индеец сел, вытер рукой лоб и целых десять минут не говорил ни слова — возможно, думал о своем умершем сыне. Я стал напрягать мозги, мучительно вспоминая, что же нам говорили о мамонтах в школе, поскольку я утвердился в дикой мысли, которая пронеслась у меня в мозгу, когда я только увидел картинку со слоном. Тут старик поднялся и двинулся к выходу из хижины. „Не ищи Ти-Кай-Коа, белый человек, чтобы тебе потом не пришлось рассказывать нам то, что я рассказал тебе”. И он шагнул в ясную морозную ночь, оставив меня гадать, как он так точно узнал мои мысли…
