волна одной частицы изменяется в зависимости от точного положения другой, независимо от того, на каком расстоянии частицы могут быть друг от друга. Это «жуткое дальнодействие» мы уже встречали в копенгагенской интерпретации – именно против него возражал Эйнштейн в статье ЭПР. Но многие физики так ничего и не знали об аргументах ЭПР, а большинство из тех, кто о них знал, глубоко заблуждались на их счет. Для них явно декларируемое в теории Бома «действие на расстоянии» было просто еще одним уязвимым ее местом по сравнению с копенгагенской интерпретацией.
Вставал и вопрос о том, приведут ли идеи Бома к новым научным результатам. В частности, поскольку его теория предполагает связи между частицами, распространяющиеся быстрее света, представлялось затруднительным совместить идеи Бома со специальной теорией относительности. Релятивистская квантовая теория, известная как квантовая теория поля (КТП), в это время уже стала активной и продуктивной областью исследований в Соединенных Штатах и Европе. Основы КТП заложил Поль Дирак; ее разрабатывали такие выдающиеся физики, как Фейнман, Джулиан Швингер, Синъитиро Томонага и Фримен Дайсон. КТП имела большой успех: Дирак с ее помощью предсказал существование антивещества, что принесло ему Нобелевскую премию; другие использовали ее, чтобы доказать глубокие связи между независимыми с виду квантовыми свойствами и чтобы объяснять все усложняющиеся результаты экспериментов с частицами высоких энергий. Поток этих результатов непрерывно поступал с ускорителей, которых в мире строили все больше и больше. Нерелятивистская квантовая теория тоже успешно применялась в таких областях, как физика твердого тела. По свидетельству Сэма Швебера, Бома по-прежнему высоко ценили за другие его достижения в физике – но никто не понимал, как можно было бы применить его новые идеи в области теории квантов к широкому разнообразию интересных актуальных проблем. «Как в физике твердого тела, так и в физике высоких энергий происходило так много всего, что людей не очень интересовали основы науки», – вспоминал Швебер. Бомовская интерпретация квантовой теории, говорил он, «непродуктивна. Очень трудно понять, как использовать его квантовую механику, когда хочешь обобщить ее до квантовой теории поля. Она оказывается где-то на обочине» [281].
Чтобы выжить, теория Бома должна была объяснить успехи КТП и выстроить связи с другими активно развивающимися областями исследований. Но Бом, запертый в Бразилии, видел, что дело стоит. «Я должен в одиночку за год-два произвести научную революцию, сравнимую с тем, что совершили Ньютон, Эйнштейн, Шрёдингер и Дирак, вместе взятые» [282], – жаловался он другу. В условиях ссылки Бому было трудно оставаться в курсе последних достижений квантовой физики; он раскритиковал свежую работу по КТП своего друга Ричарда Фейнмана как «длинные и скучные вычисления в рамках теории, которая, как всем известно, не имеет смысла» [283]; за эту работу Фейнман через некоторое время получил Нобелевскую премию. Географическая и идеологическая изоляция Бома серьезно отражалась на его научном статусе.
Даже такие непримиримые оппоненты копенгагенской ортодоксии, как Эрвин Шрёдингер, не поддержали Бома. Против копенгагенской интерпретации у Шрёдингера даже спустя двадцать пять лет все еще оставались серьезные возражения; он продолжал сражаться с ней до самой смерти. «Наглость, с которой ты опять и опять утверждаешь, что копенгагенская интерпретация принята практически повсеместно, утверждаешь безоговорочно, даже перед аудиторией, состоящей из непрофессионалов, которые полностью в твоей власти, – эта наглость на грани неприличия, – писал он Максу Борну в 1960 году. – Неужели ты не боишься суда истории?» [284] Но, когда Бом написал Шрёдингеру о своей квантовой интерпретации на основе волны-пилота, он получил только извещение от его секретаря: Шрёдингера работа не заинтересовала. «Шрёдингер не соизволил написать мне собственноручно; он лишь соблаговолил распорядиться, чтобы его секретарь сообщил мне: его высокопреосвященство полагает несообразными механические модели в квантовой теории, – ворчал Бом. – Разумеется, его высокопреосвященство не нашло нужным читать мои статьи <…> По-португальски я бы назвал Шрёдингера um burro (осёл. – Прим. пер.) [285], а ты догадайся, что это значит». Шрёдингер был поглощен собственной попыткой интерпретировать квантовую физику: в его картине квантового мира существовала только волновая функция, а частиц не было вообще. Частицы, направляемые волнами-пилотами, были ему полностью неинтересны.
Но больше всего обескуражило Бома то, как отнесся к его работе Эйнштейн. Эйнштейн определенно сочувствовал побуждениям Бома – ведь в первую очередь именно совет Эйнштейна придал Бому храбрости, когда он взялся за разработку своих идей. Но результат, к которому Бом пришел, Эйнштейна совершенно не удовлетворил. «Ты заметил, что Бом считает (как, между прочим, двадцать пять лет назад считал де Бройль), что он способен интерпретировать квантовую теорию в терминах детерминизма? – писал Эйнштейн своему старому другу Максу Борну. – По-моему, это чересчур дешевый путь» [286].
В письме Эйнштейна не поясняется, что именно было «чересчур дешевым» в идеях Бома. Но интерпретация на основе волны-пилота действительно имела несколько особенностей, явно для Эйнштейна неприемлемых. Объекты могли двигаться странным образом или вообще не двигаться, когда, судя по всему, должны были. Эйнштейн указывал, что в теории Бома частица, попавшая в замкнутый объем (ящик), могла оставаться неподвижной, несмотря на то что имела огромное количество кинетической энергии (энергии движения). Это противоречило тому принципу, что квантовая физика должна согласовываться с классической для больших объектов [287]. В своем ответе Бом писал, что в такой ситуации при открывании ящика его стенки будут взаимодействовать с частицей, вследствие чего частица, прежде лишенная движения, стремительно вылетит из ящика со скоростью, соответствующей кинетической энергии, которой она обладала до открытия ящика. Это, конечно, выглядит странно, но любой теории пришлось бы обладать некоторой странностью, чтобы воспроизвести контринтуитивные результаты квантовой физики. (К чести Эйнштейна, вместе со своими соображениями он опубликовал и ответ Бома на его критику.)
Эйнштейн был также недоволен идеей нелокальности. Он знал, что копенгагенская интерпретация нелокальна, и в этом отношении теория Бома была ничуть не хуже обычного воззрения. Но Эйнштейн не видел никаких физических причин жертвовать локальностью – аргументация ЭПР ясно показала, что квантовая физика либо нелокальна, либо неполна, и Эйнштейн делал ставку на вторую возможность. Он писал Борну: «Когда я рассматриваю известные мне физические явления, особенно те, которые столь успешно описаны квантовой механикой, я по-прежнему не могу найти ни единого факта, который заставлял бы полагать, что локальность придется отбросить» [288].
Эйнштейн также хотел отыскать совершенно другие пути описания того, что происходит на квантовом уровне. Копенгагенская интерпретация и Бор настаивали на необходимости использования классических понятий в рамках классического описания измерительных устройств. Идеи Бома порывали и с тем и с другим, но не настолько полно, насколько на это надеялся Эйнштейн. Эйнштейн хотел найти новый способ видения природы, теорию, лежащую в основе квантовой физики, теорию, которая раскрыла бы некую прежде неизвестную истину, а не просто новый способ интерпретации существующей квантовой теории. Такой угол зрения Эйнштейн
