делу постройки железных дорог, который позволил быстро развить нашу железнодорожную систему и дать громадный толчок росту нашего национального благосостояния. Но когда Тьер, бывший в то время министром общественных работ, приехал, чтобы ознакомиться с делом, он сказал руководившему им при осмотре Виньолю: «Я думаю, что железные дороги не пригодны для Франции». Принятая им вследствие этого политика, противная свободе договора, задержала на восемь-десять лет материальный прогресс Франции, создавшийся после постройки железных дорог.
Что означают все эти факты? Они означают, что различные отрасли промышленности, различные занятия, профессии, обслуживающие потребности и нужды общественной жизни, требуют прежде всего, чтобы было как можно менее стеснений свободы договоров, а затем, чтобы их исполнение было обеспечено. Как мы уже видели, обоюдное ограничение есть единственный источник стеснений, которым естественным образом подвергается деятельность людей, соединившихся в общество, а следовательно, не может быть стеснений в договорах, которые люди заключают сами: вмешиваться в эти договоры – значит нарушать право свободы действий, которое предается каждому, поскольку при этом права других остаются неприкосновенными. И тогда, как мы уже видели, гарантия прав других граждан заключает в себе гарантию исполнения заключенных сделок, так как нарушение договора есть косвенное насилие. Когда покупатель, стоя перед прилавком, просит продавца, стоящего за прилавком, дать ему на один шиллинг своего товара и когда он в то время, как продавец повернулся к нему спиною, уходит из лавки, не оставив шиллинга, который он, как подразумевалось, обязан был заплатить, его действие по существу не отличается от воровства. Во всех случаях подобного рода индивид, понесший убыток, лишается предмета, которым он владел, и не получает за него условленного эквивалента. Он затратил свой труд понапрасну, он терпит убыток от нарушения условия, необходимого для поддержания жизни.
Из этого следует, что признавать и обеспечивать права индивидов – это значит в то же время признавать и обеспечивать условия правильного существования. И в том, и в другом случае решающим началом является жизненная необходимость.
Прежде чем перейти к выводам, имеющим практические применения, покажем, каким образом уже выведенные частные заключения – если мы будем рассматривать их в обратном порядке – дают нам то же самое общее заключение.
Как мы установили сейчас, то, что составляет необходимое условие для индивидуальной жизни, является с двоякой точки зрения необходимым условием также и для социальной жизни. Жизнь общества, на какую бы из двух точек зрения мы ни становились, зависит от охраны индивидуальных прав. Если она есть не что иное, как только сумма жизней граждан, то это ясно само собой. Если же она состоит из совокупности различных действий, совершаемых гражданами во взаимной зависимости, то эта сложная и безличная жизнь более или менее интенсивна, смотря по тому, уважаются ли права граждан или отрицаются.
Изучение политико-экономических идей и чувств людей приводит к аналогичным выводам. Первобытные народы различных типов показывают, что раньше существования правительств обычаи, относящиеся к незапамятным временам, признают права личности и обеспечивают охранение их. Кодексы законов, развившиеся независимо у различных наций, одинаково запрещают нарушение некоторых правил относительно личности, имущества и свободы граждан, и это единодушие показывает, что источник индивидуальных прав не искусственный, а естественный. По мере хода социального развития закон с большей ясностью и точностью формулирует права, установленные обычаем. В то же время правительство все более и более берет на себя обязанность защищать их. Делаясь лучшим покровителем, правительство суживало сферу своего насилия; оно постепенно ограничило свое вмешательство в область частной деятельности. Наконец, как в прошлые времена законы изменялись явно для того, чтобы лучше приспособиться к новым понятиям о справедливости, точно так же и теперь реформаторы законов руководствуются идеями справедливости, с которыми должны согласоваться законы, но которые отнюдь из законов не вытекают.
Итак, здесь мы имеем политико-этическую теорию, оправдываемую анализом и историей. Что ей противопоставляют? Модную теорию, которую нечем доказать. С одной стороны, констатируя, что как индивидуальная, так и социальная жизнь предполагает естественное соотношение между трудом и выгодой, мы констатируем также, что это естественное соотношение, признанное раньше существования правительства, все более и более признавалось кодексами законов и системами морали. С другой стороны, мнение тех, которые, отрицая естественные права, утверждают, что права искусственным образом созданы законом, не только решительно опровергается фактами, но и рушится само собой: когда от них требуют, чтобы они доказали его, они отвечают всевозможными нелепостями.
И это не все. Дав смутному народному пониманию определяемую форму и научную основу, мы приходим к рациональному взгляду на отношение между волей большинства и меньшинства. Мы ясно видим, что те совместные действия, для которых все могут соединяться добровольно и для управления которыми должна по справедливости преобладающее значение иметь воля большинства, суть совместные действия, имеющие целью поддержание условий, необходимых для индивидуальной и социальной жизни. Защита общества в целом против внешних врагов имеет косвенной целью сохранить каждому гражданину обладание средствами, которыми он располагает для удовлетворения своих желаний, и свободы, дающей ему возможность приобрести другие средства. Защита каждого гражданина от внутренних врагов, начиная от убийц и кончая теми, которые наносят какой-либо ущерб своим соседям, очевидно преследует те же цели, разделяемые всеми, кроме преступников и людей распущенных нравов. Отсюда ясно, что при защите этого жизненного принципа, как по отношению к личности, так и по отношению к обществу, подчинение меньшинства большинству законно до тех пор, пока оно не обусловливает других стеснений собственности и свободы каждого, кроме тех, которые необходимы для лучшего охранения этой свободы и этой собственности. Отсюда же мы выводим заключение, что всякое подчинение вне этих пределов было бы незаконно, так как равнялось бы нанесению правам индивида более сильного вреда, чем это необходимо для защиты, и повело бы за собой нарушение того самого жизненного принципа, который следует оберегать.
Таким образом, мы возвращаемся к предложению, что так называемое божественное право парламентов и обусловленное им божественное право большинства – не что иное, как суеверие. Отбросив старую теорию по отношению к источнику правительственной власти, удержали веру в неограниченность этой власти, являющуюся правильным выводом для старой теории, но отнюдь не вытекающую из новой. Абсолютная власть над подданными, логически приписанная человеку, который управлял, пока его считали представителем Бога, приписывается теперь правящему учреждению, хотя никто не считает его посланником божества.
Нам возразят, может быть, что споры о происхождении и о пределах правительственной власти – чистый педантизм; нам скажут: «Правительство принуждено пользоваться для увеличения общественного благосостояния всеми средствами, которыми оно обладает или которые оно может приобрести. Целью его должна быть польза, и оно имеет право
