проживает в Северной и Южной Америках, вместе взятых. Представьте, что эти два континента затопило морем, весь Новый Свет оказался под водой и все оставшиеся на поверхности теперь дерутся за землю, хоть какую-нибудь, хоть где-нибудь, и если кто-то претендует на сухой клочок земли, то за него придется биться.
Системный кризис может происходить не только в обществе, но и в человеческом теле. Исторически в США две трети случаев роста числа заболеваний (448), передающихся через воду – проникающих в наши тела вместе с водорослями и бактериями, которые могут вызвать желудочно-кишечные осложнения, – происходили сразу после аномально интенсивных осадков, в результате нарушения местного водоснабжения. Концентрация сальмонеллы в ручьях, к примеру, значительно повышается после сильных дождей, а самая масштабная эпидемия «водных болезней» пришлась на 1993 год, когда более 400 тысяч жителей города Милуоки заболели криптоспоридиозом [73] сразу после шторма (449).
Внезапные нарушения дождевых циклов – как потопы, так и их противоположности, засухи – могут подорвать экономику сельского хозяйства и повлиять на то, что ученые, несколько преуменьшая, называют «пищевой недостаточностью» у эмбрионов и младенцев; во Вьетнаме дети, пережившие это испытание, обычно позже поступают в школу, хуже учатся и вырастают ниже своих сверстников (450). В Индии такой же цикл бедности (451). Пожизненные последствия хронического недоедания опасны именно своим постоянством: они приводят к снижению когнитивных способностей (452), низкому доходу и росту смертности. В Эквадоре климат влияет даже на детей из среднего класса (453) – эффекты от нарушений дождевых циклов сказываются на оплате труда от 20 до 60 лет после самих событий. Воздействие климата начинается еще в утробе, и оно одинаково для всех – каждый день, проведенный ребенком в утробе матери, когда температура воздуха была выше 30 °C, снижает уровень его потенциального дохода во взрослой жизни (454). В течение жизни эти эффекты аккумулируются. Крупное исследование в Тайване выявило (455), что каждая дополнительная единица загрязнения воздуха удваивает риск развития болезни Альцгеймера. Примерно такие же тенденции наблюдаются от Онтарио до Мехико (456).
Парадоксально, но по мере того, как экологическая деградация становится повсеместной, осознание ее негативных эффектов может требовать все больше усилий. Когда бедность захватывает не отдельные сообщества, а целые регионы и страны, условия, которые когда-то казались невыносимыми, станут нормой для будущих поколений – ничего другого они просто знать не будут. В прошлом мы с ужасом смотрели на замедление роста населения в странах, прошедших через голод, как вызванный естественными причинами (Судан, Сомали), так и созданный человеком (Йемен, Северная Корея). В будущем это может стать реальностью для всех нас, и контрольной группы для сравнения уже не будет.
Логично предположить, что подобные опасения должны неизбежно сказаться на вопросе планирования семьи. Это уже произошло в Европе и США среди молодых и обеспеченных, для которых репродуктивные вопросы часто связаны с политикой. Многие из этих людей всерьез рассуждают на тему того, стоит ли рожать детей в разрушающемся мире, полном страданий; детей, которые только усугубят климатическую проблему своим появлением, став новыми потребителями ресурсов. «Хотите остановить изменение климата? – спрашивал журнал The Guardian в 2017 году. – Рожайте меньше детей» (457). В течение двух лет в журнале было опубликовано несколько вариаций на эту тему; примеру последовали другие издания, например The New York Times: «Добавьте это в список вопросов, вызванных изменением климата: стоит ли мне заводить детей?» Возможно, воздействие на жизнь потребительского класса – слишком узкая проблема глобального потепления, но она демонстрирует новое веяние среди обеспеченных людей – гордый аскетизм. («Эгоизм деторождения сравним с эгоизмом колонизаторов», – заявила писательница Шейла Хети в своем романе «Материнство», полном размышлений о сущности материнства, которого она предпочла избежать.) Но, разумеется, дальнейшая экологическая деградация не является неизбежной, у нас еще остались варианты. Для новорожденного весь мир – новый, и он полон безграничных возможностей. И надежда на лучшее – это не наивность. Мы живем в этом мире с детьми – создаем его для них, и с ними, и для самих себя. Грядущие десятилетия еще не предрешены. С каждым новым ребенком запускается новый счетчик, измеряющий, сколько еще ущерба будет нанесено планете и жизни этого ребенка. Перспективы у нас есть, какими бы мрачными и предопределенными они нам ни казались. И не нужно от них отказываться, объясняя это тем, что мы не можем повлиять на наше будущее. Под маской стоической мудрости часто прячется безразличие.
В мире, полном страданий, эгоистичный ум требует категоризации происходящего. Одно из наиболее интересных направлений новой науки о климате изучает воздействие глобального потепления (способного разрушить любые попытки адаптации) на наше психологическое состояние, то есть влияние нагревания планеты на умственную деятельность человека. Пожалуй, наиболее предсказуемое последствие – психологические травмы: они повлияют на жизни четверти или даже половины тех, кого затронет экстремальная погода (458). Было обнаружено, что в Англии наводнения вчетверо усиливают психологический дискомфорт даже у тех, кого бедствие не затронуло лично (459). После урагана «Катрина» у 62% эвакуированных наблюдалось превышение показателей острого стрессового расстройства (460), а по региону в целом почти у каждого третьего возникло посттравматическое стрессовое расстройство. Пожары, что любопытно, оказали меньшее воздействие (461) – подобные состояния были лишь у 24% эвакуированных после одной серии калифорнийских пожаров. Но у трети из тех, кто пережил пожары, впоследствии диагностировали депрессию.
Даже сторонние наблюдатели страдают от климатических травм. «Я не знаю ни одного ученого, у которого не было бы эмоциональной реакции на потери», – заявила Камилла Пармезан (462), в 2007 году разделившая с Элом Гором Нобелевскую премию. Журнал Grist назвал феномен «климатической депрессией» (463), а Scientific American – «экологической скорбью» (464). Интуитивно понятно, что те, кто раздумывает над смертью нашего мира, впадают в отчаяние, особенно когда этот мир почти никак не отреагировал на их предупреждения. Но такая реакция – неприглядный пример того, что ждет в будущем всех остальных по мере роста изменений климата. По части психологического стресса ученые – это наши канарейки в угольной шахте. И, наверное, поэтому столь многие из них предпочитают не бить в набат по поводу потепления: они уже знакомы с апатией общества, и теперь им остается только изводить себя сомнениями по поводу того, когда и как именно надо поднимать тревогу.
Кое-где тревогу подняли и без них. Страдания тех, кто изучает феномен климата, косвенны, и это позволяет задуматься о том, каково приходится непосредственным
