«А что ты понимаешь под разумной жизнью», — спросил Чудакулли. — «В перспективе, я имею в виду».
«Университеты будут хорошим знаком», — ответил Декан к всеобщему одобрению.
«А вам не кажется, что более универсальным критерием могло бы быть открытие огня и изобретение колеса?» — осторожно спросил Думминг.
«Нет, если ты живешь в воде», — возразил Главный Философ. — «Я уверен, море — то самое место. В этом мире на суше практически ничего не происходит».
«Но в воде все просто едят друг друга!»
«Тогда я буду с нетерпением ждать, что произойдет, когда будет подано последнее блюдо», — сказал Главный Философ.
«Нет, если говорить об университетах, то подходит только суша», — возразил Декан.
— «Бумага и пяти минут не протянет под водой. Так ведь, Библиотекарь?» Библиотекарь продолжал смотреть в вездескоп.
«У-ук», — ответил он.
«Что он сказал?» — спросил Чудакулли.
«Он сказал: «Я думаю, что Главный Философ, возможно, прав», — пояснил Думминг, подходя к вездескопу. «Ого… вы только посмотрите на это…»
Существо обладало, по меньшей мере, четырьмя глазами и десятью щупальцами. Некоторые щупальца оно использовало, чтобы пристроить один кусочек камня к другому.
«Он что, полку для книг мастерит?» — спросил Чудакулли.
«Или, вероятно, грубое убежище из камней», — предположил Думминг Тупс.
«Вот и приехали», — заметил Главный Философ. — «Личное имущество. Как только у тебя есть что-то свое, ты непременно захочешь это улучшить. Первый шаг по дороге прогресса сделан».
«Не уверен, что у него есть настоящие ноги», — сказал Думминг.
«Ну, тогда первое поползновение», — ответил Главный Философ в тот момент, когда камень выскользнул из щупальцев существа. — «Мы должны ему помочь», — уверенно заключил он. — «В конечном счете, если бы не мы, его бы там вообще не было».
«Постой, постой», — возразил Преподаватель Современного Руносложения. — «Он просто строит себе укрытие. Птицы-шалашники строят довольно сложные гнезда. А часовая кукушка даже мастерит часы для своего партнера, но из-за этого никто не называет их разумными».
«Разумеется, нет», — ответил Декан. — «Они не понимают цифр, а их часы разваливаются на части через несколько месяцев. К тому же, они обычно отстают на два часа в день. Лично мне это не кажется проявлением разумности».
«Так что ты предлагаешь, Рунослагатель?» — спросил Чудакулли.
«Почему бы нам снова не отправить туда Ринсвинда в этом виртуальном скафандре. Дадим ему, скажем, лопатку и иллюстрированное руководство по основам строительства».
«А они его вообще увидят?»
«Эм… джентльмены…», — обратился к волшебникам Думминг, который направил вездескоп на мелководье.
«Почему бы и нет?» — согласился Чудакулли.
«Эм… там… там…»
«Двигать планеты в течение миллионов лет — это одно дело, но при наших возможностях мы даже не сможем как следует похлопать тамошнего строителя по спине», — заметил Декан. — «Даже если бы мы знали, где у него спина».
«Там кто-то плывет, сэр! В воде кто-то гребет!»
Это был, вероятно, самый странный предостерегающий возглас с того самого момента, когда была произнесена знаменитая фраза «А реактор действительно должен быть такого цвета?» Волшебники сгрудились вокруг вездескопа.
Этот кто-то плыл в морской воде, перебирая сотнями маленьких ножек.
Глава 30. Общности и частности
Возможно, сам факт нашего существования несет в себе больше случайности, чем мы представляем. Мы не только не являемся вершиной эволюции, но и вообще могли не появиться на Земле. Более того, если мы возникли благодаря тому, что жизнь избрала конкретный эволюционный путь, в другой ситуации она вполне могла по ошибке свернуть не туда. К примеру, Землю могли бы населять разумные крабы. Или умные медузы, способные плести сети.
Мы не имеем ни малейшего представления о том, сколько многообещающих видов было уничтожено из-за внезапно наступившей засухи, исчезновения жизненного важного ресурса, падения метеорита или столкновения с кометой. Все, чем мы располагаем — это следы видов, которым повезло сохранить после себя ископаемые останки. Изучая эти останки, мы можем заметить слабую закономерность — тенденцию к увеличению сложности. А многие из наиболее важных нововведений эволюции были, судя по всему, имеют отношение к крупным стихийным бедствиям…
Глядя на современных существ, мы видим, что одни устроены довольно просто, другие же кажутся более сложными. Например, таракан выглядит намного проще слона. Из-за этого мы склонны считать таракана «примитивным», а слона — «высокоразвитым» существом, а также делить живых существ на «низших» и «высших». Мы помним о том, что жизнь эволюционирует, и современные сложные организмы, скорее всего, произошли от более примитивных прародителей, но если мы не будем осторожны в своих суждениях, то можем прийти к выводу, будто современные «примитивные» организмы — это типичные представители прародителей современных сложных существ. Нам говорят, что человек произошел от кого-то, похожего на примата, из чего мы заключаем, что с позиции эволюции шимпанзе являются более примитивными, чем мы сами.
Однако в этом случае мы путаем два различных понятий. С одной стороны, можно упорядочить современные организмы по их сложности. Но совсем другое дело — это расположение живых существ во времени — есть современные нам организмы, есть их предки, предки их предков и так далее. Живущих в наши дни тараканы можно назвать примитивными в том смысле, что они устроены проще слонов, но это не означает, что они являются древними существами-предками. Это просто невозможно, ведь они современные тараканы, энергичные, инициативные и готовые к встрече с трудностями нового тысячелетия.
Хотя ископаемые останки древних тараканов выглядят так же, как и современные, их среда обитания была совершенно иной. Условия выживания тараканов в Меловом периоде, вероятно, отличались от условия выживания тараканов в нашем времени. И их ДНК, скорее всего, существенно отличалась от ДНК современных тараканов. Чтобы сохранить форму тела, гены должны идти в ногу со временем.
Общая картина эволюции, на которой ученые-теоретики сосредоточили свое внимание, похожа на ветвящееся дерево, где время, подобно растительным сокам, поднимается от ствола, находящегося на 4 миллиарда лет в прошлом, к веточкам на самой верхушке, символизирующей настоящее. Каждый сук, ветка или побег соответствует какому-либо виду, причем все ветви направлены вверх. Такая картина «Древа жизни» справедливо отражает один аспект эволюции — как только ветви разделились, сойтись снова они уже не могут. Виды могут расходиться, но разные виды никогда не станут одним[91].
Однако, во многих отношениях образ дерева вводит нас в заблуждение. Например, нет никакой связи между толщиной ветви и размером соответствующей популяции — толстый ствол у основания дерева может отражать меньшее количество отдельных организмов, или меньшую биомассу, чем побег на верхушке (Представьте себе «человеческую» ветку…). Характер разделения ветвей также может натолкнуть на необоснованную мысль, будто между видами поддерживается долговременная преемственность, даже когда появляется новые — поскольку молодые ветви дерева произрастают из более старых. Дарвин считал, что видообразование, то есть процесс возникновения новых видов, в общем случае протекает плавно, но он мог и ошибаться. Теория «прерывистого равновесия», предложенная Стивеном Джеем Гулдом и Найлзом Элдриджем придерживается противоположной точки зрения: видообразование происходит скачкообразно. На самом же деле, видообразование предположительно сочетает в себе оба сценария — на то есть несколько замечательных причин математического характера.
Еще одна проблема, связанная с картиной «Древа жизни» состоит в том, что многих ветвей в этом дереве не хватает, поскольку множество видов не оставили после себя ископаемых следов. Но больше всего сбивает с толку тот факт, что люди располагаются на самой верхушке. В силу особенностей нашей психики мы отождествляем высоту с важностью (как в обращении «ваше королевское высочество»), а осознавать себя самым важным существом на планете весьма приятно. На самом же деле, высота вида в «Древе жизни» указывает на период его наивысшего расцвета, поэтому любое существо, живущее в наше время, будь то таракан, пчела, ленточный червь или корова, заслуживает места на вершине не меньше нас.
В своей книге «Wonderful Life»[92] Гулд выступает против древообразной картины по другим причинам, опираясь на серию поразительных окаменелых останков, сохранившихся в слое горных пород под названием «сланцы Берджес». Эти останки, датируемые началом Кембрийского периода[93], принадлежали мягкотелым существам, населявшим илистые берега у водорослевого рифа и похороненным под грязевым оползнем. Ископаемые останки мягкотелых организмов встречаются очень редко, так как обычно в процессе окаменения остаются только твердые части тела (Несколько хороших образцов также были обнаружены на территории Китая). Тем не менее, хотя окаменелости в Берджесских сланцах были открыты Чарльзом Уолкоттом еще в 1909 году, их важность оставалась недооцененной до 1971 года, когда Гарри Уиттингтон изучил их более тщательным образом. Все организмы оказались раздавленными, поэтому определить форму, в которой они находились при жизни, было практически невозможно. Впоследствии Саймон Конвей Моррис смог разделить сплющенные слои и с помощью компьютера восстановить первоначальную форму, явив миру удивительную тайну Берждесских сланцев.
