Стремление быть настоящим аристократом, поклонение и подражание немецкоязычной венской элите, ее манерам и вкусам — таковы амбиции Герцля студенческих времен. Героями его пьесок и рассказов были аристократы и по крови, и по духу. Они проявляли благородство и великодушие, защищая жертв недоброжелательности или несчастий. Не буржуазная приверженность закону, труду и мамоне, а дух рыцарства и чести наполняли смыслом их действия.
Еще в гимназии Герцль стремился стать денди. Школьный товарищ вспоминал о нем, как о «черноволосом, стройном, всегда элегантно одетом юноше, обладавшем хорошим чувством юмора… часто высокомерном, ироничном и даже саркастическом».
За надменностью и сарказмом, однако, скрывалось уязвленное честолюбие. Герцль тяжело переживал неудачи. «Успех не приходит, — записал он в своем дневнике в 1883 году, после того как его рукописи были отвергнуты в ведущих театрах и журналах. — И я действительно нуждаюсь в успехе. Я преуспеваю только от успеха».
Для молодого Герцля иудаизм и еврейский вопрос находились на периферии жизни. Тем не менее на него произвела тяжелое впечатление антисемитская книга Е. Дюринга «О еврейском вопросе» (1881). В 1881 году он стал членом немецкого студенческого общества «Альбия», но уже в 1883-м покинул его в знак протеста против антисемитских высказываний его членов.
В 1884 году Герцль получил степень доктора юридических наук и некоторое время проработал в судах Вены и Зальцбурга. В своих автобиографических заметках (1898) он писал: «Будучи евреем, я бы никогда не смог занять пост судьи. Поэтому я расстался одновременно и с Зальцбургом, и с юриспруденцией».
Похоронив свои амбиции в юриспруденции, Герцль решил, что сможет проявить себя как чиновник или офицер. Хотя это и не совпадало с позицией его родителей, он готов был принять крещение ради карьеры в этих сферах. Даже в то время, когда он увлекся сионистским проектом, Герцль не отказался от своего страстного стремления к квазиаристократическому статусу. В июле 1895 года он записал в дневнике: «Что бы мне понравилось, так это быть прусским аристократом».
С октября 1891-го по июль 1895-го Герцль работал парижским корреспондентом влиятельной либеральной венской газеты «Neue Freie Presse» в Париже. Получив должность корреспондента, он заявил своим родителям, что наконец приобрел «трамплин, с которого можно высоко прыгнуть», и напомнил, что величайшие журналисты — такие как Генрих Гейне и Генри Блович из лондонской «Times» — занимали ту же должность, выступая в «роли послов».
В этой газете Герцль публиковал, помимо прочего, заметки о парламентской жизни во Франции. В начале 1890-х, когда ему было немногим за тридцать, Герцль добился в Европе репутации блестящего журналиста. Его сильной стороной были фельетоны, короткие остроумные эссе, которые покоряли своей тональностью и динамизмом.
Четыре года наблюдения за французской политической и общественной жизнью изменили Герцля: он прошел эволюцию от эстета до заинтересованного либерала, затем от либерала к либералу-еврею и, наконец, от еврейского либерала до сионистского деятеля.
Подобно большинству австрийских либералов, Герцль видел во Франции оплот свободы и цивилизации, родину прав человека. Однако, начав писать о Франции как о стране просвещения, Герцль обнаружил нацию и республику, гибнущую в пучине тяжелого кризиса либерального порядка.
В этом кризисе важное место занимала и проблема антисемитизма. Не было ни одной атаки на республику, где не отметились бы антисемиты. Публицист Эдуард Адольф Дрюмон возложил на международное еврейство ответственность за все беды страны: за Франко-прусскую войну, Парижскую коммуну, упадок нравов и т. д. Он призывал покончить с эмансипацией и экспроприировать еврейский капитал. В 1891 году Дрюмон встал во главе ежедневной популярной газеты «Libre Parole», служившей рупором для беспрестанных атак на евреев и их защитников.
В тот период антисемитизм был единственной еврейской темой, которой касался Герцль. Свои взгляды на политику он изложил в небольшой книге «Бурбонский дворец» (здание, где находилась французская палата депутатов). В политических кругах Парижа Герцль неоднократно слышал антисемитские речи и высказывания. Его взгляды на решение еврейского вопроса постепенно менялись, что заметно уже в его пьесе «Гетто» (1894), переименованной затем в «Новое гетто».
Впрочем, при этом он защищал тех известных в Европе евреев, кто публично принимал католичество, надеясь, что это подтолкнет к массовому обращению остальных евреев. Такой конец еврейского народа, рассуждал Герцль, будет и концом антисемитизма. Однако вскоре пришел к выводу, что такая «эвтаназия» — безболезненное умерщвление иудаизма — не имеет ни практического, ни морального смысла.
Герцль погружался в еврейский вопрос постепенно, шаг за шагом: антисемитская пьеса, смерть офицера на дуэли в защиту своей чести как еврея, антисемитские демонстрации, клеветнические суды, Панамский скандал — все, о чем в те годы писал Герцль, вовлекало его в эту проблематику. Изначально сторонник ассимиляции, он рассматривал еврейский вопрос как периферийный — в сравнении с вопросом социальным. По мнению Герцля, он мог быть разрешен наряду с другими, походя и не в первую очередь. И только со временем, наблюдая выдвижение антисемитских деятелей на каждых новых выборах в Австрии, Герцль начал менять свои приоритеты.
На эволюцию гражданской позиции Герцля существенно влияла также его личная жизнь. В 1889 Герцль женился на Юлии Нашауэр. Их супружеская жизнь, однако, не сложилась, поскольку жена не понимала и не разделяла взглядов Герцля. Брак с женщиной более высокого социального положения, чем он сам, оказался с самого начала неудачным, и он проводил много времени вдали от жены и детей.
Герцль обожал свою волевую, сильную маму и во взрослом возрасте продолжал ориентироваться на нее. Любимая сестра Герцля, Паулина, умерла, когда ему было 18 лет, и он оставался верен ее памяти: каждый год, в годовщину ее смерти, он отправлялся в Будапешт на ее могилу. Его сильная привязанность к женщинам своей семьи, вероятно, отрицательно повлияла на отношения Герцля с женой. В сохранившихся письмах к ней мы видим скорее игру и шутливый этикет, чем искреннее чувство. Герцль часто обращается к жене «дорогой ребенок» и подписывает свои письма «твой верный папа Теодор».
И еще одной личной трагедией для Герцля стала утрата лучших друзей: один из них покончил жизнь самоубийством, второй погиб. В этих двух потерянных еврейских судьбах он видел кризис эпохи, кризис поколения.
Не найдя счастья в браке, лишившись своих ближайших друзей, Герцль в борьбе с часто мучившей его депрессией почувствовал потребность приложить свои силы к более масштабному делу, чем либеральная журналистика. И вот тогда еврейский народ становится коллективным объектом его любви. Если в 1882 году он считал евреев чуть ли не физическими и умственными уродами, испорченными гетто, внешней нетерпимостью и родственными браками, и ратовал за ассимиляцию и скрещение «западных рас с восточными», то теперь, в начале 1890-х, он примеряет на себя роль спасителя избранного народа и заодно решает свои личные проблемы.
Герцль теперь отвергал традиционные умеренные пути решения проблемы антисемитизма. Он не хотел иметь ничего общего с существовавшим тогда «Обществом защиты от антисемитизма», основанным выдающимися немецкими и австрийскими интеллектуалами, и заявлял: «Прошло то время, когда можно было достичь чего-либо утонченными и умеренными средствами».
Сам он видел только два эффективных способа: один — «паллиативный», другой — «терапевтический». Самым лучшим паллиативом от симптомов антисемитизма было бы обращение к «жестокой силе» в форме личных дуэлей с обидчиками. «Полдюжины дуэлей, — писал он, — чрезвычайно поднимут общественное положение евреев».
Как мы знаем из его личного дневника, Герцль намеревался сам бросить вызов лидерам австрийского антисемитизма Георгу фон Шенереру, Карлу Люэгеру или принцу Алоизию Лихтенштейну. На случай гибели он оставил бы письмо, где назвал бы себя мучеником и жертвой «самого несправедливого движения на свете». А если бы ему удалось победить, то, представ перед судом, он бы выступил с большой речью против антисемитизма. И суд, вынужденный отдать должное его благородству, оправдал бы его, а евреи послали бы его в Рейхстаг в качестве своего представителя, но он благородно отказался бы от этого предложения. Паллиатив от антисемитизма принимает, таким образом, форму защиты поруганной чести.
Другим, «терапевтическим» подходом к антисемитизму остается ассимиляция. Но поскольку доверие к полумерам уже утрачено, Герцль предлагает радикальный выход: массовое крещение — вот что может раз и навсегда решить европейскую проблему. Фантазия о собственной грандиозной роли в этом действе возникла у Герцля, очевидно, уже в 1893 году.
