Всё переплетено. Как искусство и философия делают нас такими, какие мы есть - Альва Ноэ

решающими. Мы можем убедить, но не можем доказать. Это относится к произведениям искусства, но относится и к нам, поскольку мы тоже являемся объектами эстетического. В этом и заключается суть культурной проблемы когнитивной науки. Иррациональным догматизмом было бы думать, что мы можем доказать, например, эстетическую значимость произведения искусства. Но столь же догматично и иррационально думать, что мы можем полностью описать восприятие или зависимость. Нельзя заниматься наукой, избегая эстетики. Поэтому есть что-то ошибочное, возможно, потенциально мошенническое или даже издевательское, когда ученый в белом халате говорит вам, что вы есть (например, что вы есть ваш мозг). (Как показывает Cappeletto 2022, нейронаука, возможно, на самом деле и вопреки своему самопониманию, превращается в нечто подобное тому, что я называю эстетическим пространством. Мозг задает тему и рамку; но то, чем является мозг, и то, чем на самом деле являемся мы сами, – это то, что мы изобретаем коллективно.)

Это старая тема споров в эстетике; его ценное рассмотрение см. в Ginsborg 1998/2015.

Dewey 1934.

Об этом выражении «достижение объекта». В тайцзицюань, которым я занимаюсь, мы много работаем, чтобы расслабиться. Что, возразите вы, вы работаете, чтобы расслабиться? Нет ли здесь какого-то противоречия? В конце концов, чтобы расслабиться, надо отпустить. Но в тайцзицюань мы думаем иначе. Расслабиться – не значит отпустить; это не значит обессилеть. Это нечто более тонкое, некое осознание, связанное с отсутствием дискомфорта и явного намерения. В любом случае расслабление, по крайней мере, в том виде, в каком я его себе представляю (основываясь на исследованиях и учении профессора Чэн Мэн-Чина, Бенджамина Ло и Лензи Уильямса, но полагаю, что эта мысль восходит к Лаоцзы), есть то, чего мы должны достичь. Это сравнение полезно в контексте того, что я имел в виду выше в тексте, говоря о достижении объекта. В этом случае то, что достигается, является, так сказать, не простой причинно-следственной связью, но скорее чем-то вроде отношения или, как я выражусь ниже, общности.

Вслед за Витгенштейном (2018, § 6.421) мы можем сказать: «Этика и эстетика суть одно и то же». В том же отрывке он пишет: «Ясно, что этику не облечь в слова. Этика трансцендентальна». Идея, которую я развиваю в этой главе, дает возможность понять прозрение Витгенштейна: ценности – это не объекты в мире, а условие возможности какого-либо мира вообще, поскольку они являются средством, с помощью которого мы достигаем присутствия мира. Но я не согласен с Витгенштейном в следующем: эти ценности, фоновые тенденции, посредством которых мы достигаем мира, могут стать и становятся для нас проблемами. Именно поэтому работа этики и эстетики есть одно и то же: мы работаем с нашими ценностями, чтобы преодолеть слепоту, и это и есть эстетическая работа.

На этот способ мыслить об этическом меня натолкнул Дж. Рид Миллер в своей работе «Удаление пятен: этика и раса» (Miller 2017).

Размышления о принципах могут быть способом найти возможность видеть иначе, как я утверждаю в главе 10.

Murdoch 1971, 17.

Спасибо Кэти Койн и Колману Солису за то, что они подсказали мне эту проблему и показали мне труды Айрис Мердок.

Разновидности присутствия, различные способы, которыми вещи могут проявляться, являются центральной темой моей изданной в 2012 году книги «Разновидности присутствия».

Мердок пишет: «На уровне серьезного здравого смысла и обычных нефилософских размышлений о природе морали совершенно очевидно, что доброта связана со знанием: не с безличным квазинаучным знанием обычного мира, каким бы оно ни было, но с утонченным и честным восприятием того, что есть на самом деле, терпеливым и справедливым разглядыванием и исследованием того, что стоит перед человеком, что становится доступно не благодаря простому прозрению, но благодаря, безусловно, прекрасно знакомому виду моральной дисциплины» (1971, 38). Также: «Я использую слово “внимание”, которое я позаимствовала у Симоны Вейль, чтобы выразить идею справедливого и любящего взгляда, направленного на индивидуальную реальность. Я считаю его характерным и надлежащим признаком активного морального агента» (34).

Дьюи пишет: «В интеллектуальном опыте вывод имеет самостоятельную ценность. Он может быть извлечен как формула или как “истина” и может быть использован в своей независимой полноте как фактор и руководство в других поисках. В художественном произведении нет такого единого самодостаточного сокровища. Конец, terminus, значим не сам по себе, а как интеграция частей. У него нет другого существования» (1934, 57).

Waismann 1959, 372. И он продолжает: «Как бы ни была сильна философия, она никогда не принуждает. В философии нет никакого запугивания ни палкой логики, ни палкой языка».

Здесь я полагаюсь на прекрасную работу Юргена Трабанта «Новая наука о древних знаках Вико» (Trabant 2004).

Опять же, я имею в виду проведенное Сарой Ахмед (Ahmed 2006) сравнение специальной и сексуальной ориентации в ее книге «Квир-феноменология: Ориентации, объекты, другие». Поразительно, что животные кроме человека тоже проявляют признаки ориентации, о которой я говорю.

Fanon 1952, 90, 93.

Fanon 1952, 91.

Fanon 1952, 89.

Fanon 1952, 93.

Эту тему исследует Сюзанна Сигел (Siegel 2006); см. также противоположный взгляд, который отстаивает Dretske 2015.

Почти все националистические движения или религиозные ортодоксии последних двухсот лет были следствием не самообожания и самодовольства, но реакции на непризнаваемое осознание отсутствия собственной особости. Мы придумываем свое прошлое, свою историю и свое единство только тогда, когда все это в какой-то мере уже ушло в прошлое или по крайней мере находится под угрозой.

Я описал это в книге «Действие в восприятии» (Noë 2004), одним из самых важных вкладов которой, во всяком случае для меня, была идея, что присутствие, как я там выразился, виртуально. Ни одно