Полагать, что качественная художественная критика ныне прекратила свое существование, конечно, не следует. Она жива, в частности в зарубежных русскоязычных изданиях, в эмигрантской литературе, хотя и сильно политизирована; в упомянутых выше толстых литературных журналах, в исследовательских работах по искусству. Выросла плеяда молодых литературных критиков, что можно заметить, например, по литературной премии «Дебют». Такая критика является, безусловно, специализированным видом творчества и требует огромных знаний и умений. В Литературном институте им. М. Горького есть соответствующее отделение, небольшое по численному составу студентов, но все-таки регулярно выпускающее специалистов.
Прогнозировать развитие этих жанров в этом веке сложно, однако призвать студентов факультета журналистики к изучению богатейшего отечественного наследия мы считаем необходимым, поскольку профессионалы так или иначе всегда будут востребованы.
Главное для журналиста, склоняющегося к художественной критике сейчас, — любовь к чтению и изучению произведений словесности. Потом придут навыки, а может быть, и мастерство, но первое, что требуется такому журналисту, — умение постоянно интересоваться тем, что делают в художественном творчестве другие. Это очень важно — различать, что умеют другие и чего не умеешь ты сам, но хочешь понять других и объяснить публике, что за произведение литературы вышло в свет, какова его роль и вес, контекст, и как ты это понимаешь. Настоящему критику самой этой стезей буквально предписывается быть фанатом чужого творчества. Это психологически нелегко, поэтому хороших рецензентов и тем более первоклассных критиков много не бывает.
Характерен образ знаменитого русского критика XIX в. Виссариона Белинского, воссозданный современником:
В такую же «лихорадку» впадал Белинский, когда «денно и нощно» бился над решением какого-нибудь проклятого вопроса. «Сомнения его именно мучили его, — вспоминает Тургенев, — лишали его сна, пищи, неотступно грызли и жгли его; он не позволял себе забыться и не знал усталости... я ослабевал... мне хотелось отдохнуть, я думал о прогулке, об обеде, сама жена Белинского умоляла и мужа, и меня немножко погодить, хотя на время прервать эти прения, напоминала ему предписание врача... но с Белинским сладить было нелегко. «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога, — сказал он мне однажды с горьким упреком, — а вы хотите есть!..»
Подобная страсть к делу — образец, ныне практически не встречающийся в журналистике, но, поверьте, обеспечить себе бессмертие в творчестве могут только полностью погруженные в свое призвание люди.
5.6. Интервью как особый жанр журналистского произведения
Мы вынесли интервью в отдельную главу по нескольким причинам.
Во-первых, популярность и многофункциональность этого жанра в современной российской журналистике чрезвычайно велика.
Во-вторых, в рядах исследователей нет единства по вопросу классификации: к каким жанровым группам отнести интервью? (Получается, что и к информационным, и к аналитическим, и к художественно-публицистическим.) Собственно говоря, в строгой классификации здесь нет особой необходимости, поскольку видов интервью действительно много, и они пересекаются, проникают друг в друга, отнюдь не свидетельствуя о намерении журналиста исказить жанр или вид.
В-третьих, практика показывает, что студентам как творческим личностям очень интересно вообще все, что касается интервью, и вместе с тем бывает довольно-таки боязно представить себя в роли интервьюера. Поначалу, конечно.
Исходя из этих соображений, мы написали об интервью отдельную главу, в которой учли главное, что необходимо начинающему журналисту в рамках данного курса. Учесть, как будет развиваться индивидуальный опыт каждого из читателей этой главы, разумеется, невозможно. Сделать этот опыт наименее болезненным — постараемся. Классик советской журналистики сказал: «...нет более верного способа разбудить интерес человека к беседе, чем собственная разговорчивость» [102].
Одновременно в журналистской среде бытует другой афоризм: «Человеку дано всего два года, чтобы научиться говорить, и вся жизнь, чтобы научиться слушать».
Так что же будем делать: говорить или слушать?
Технология, психология, этика интервью — на эти темы написано множество книг. Журналистская литература (как научно-практическая, так и мемуарная) переполнена примерами и советами. Казалось бы: бери любую авторитетную книжку, изучай опыт мастера — и все в порядке. Завтра же можно идти на любое интервью.
Почему нет?
Потому, что этот жанр, единственный из всех журналистских, можно назвать также драматургическим. Он очень близок к такому роду литературы, как драма. Ответы и вопросы в интервью — это словно реплики героев, между которыми разыгрывается уникальное действо. Особенность этой пьесы в том, что она, так сказать, для одноразового исполнения. Конечно, интересное интервью можно перечитывать многократно, но само событие (общение двух или более людей по некоему актуальному поводу) неповторимо. Эти же собеседники могут встретиться еще не раз и поговорить на столь же актуальные темы, но это новое общение будет уже новой пьесой, в которой может поменяться главный герой: событие, факт, мысль, настроение.
Исходя из сказанного, даже автор этих строк, сделавший несколько тысяч интервью (и для печатных, и для электронных СМИ, и в качестве интервьюера, и в качестве интервьюента), не рискует считать свой опыт универсальным.
Все, что будет сказано об интервью далее, будет сказано на основе отношения к этому жанру как драматургическому.
Но сначала мы коротко обобщим те положения, на которых сходится большинство авторов, написавших исследования по современному интервью.
«Произошла любопытная метаморфоза. Если раньше в интервью рассказывалось о каком-то новом, неизвестном и примечательном событии, явлении, факте, то сегодня интерес интервьюера обращен к человеку, творцу этих событий» [103].
Когда произошла отмеченная метаморфоза? Почему автор говорит об этом с интонацией приятного удивления? Разве могло быть когда-то по-другому? (Заметьте, процитированная книга написана почти двадцать пять лет назад.)
По-другому быть могло — и было.
Как жанр интервью сравнительно молодо: оно пришло в нашу отечественную журналистику из западноевропейской только во второй половине XIX в. Трудно представить это сейчас, но в начале XVIII в., т. е. когда зародилась российская журналистика, интервью не практиковалось. Его не брали и не давали. Жанра, в рамках которого один человек напрямую спрашивает что-то у другого с целью узнать что-либо, не известное спрашивающему, и обнародовать результат примерно в том виде, в каком происходил разговор, не было.
Хронологически появление интервью в нашей печати совпадает с расцветом русской драматургии. А к тому периоду, когда К.С. Станиславский начал реформирование русского театра, интервью в прессе уже прижилось весьма основательно. Охотно беседовали с журналистами JI.H. Толстой, А.П. Чехов, чуть позже И.А. Бунин. Писатели одними из первых почувствовали возможности, открываемые интервью: речь от первого лица, особая психологическая интимность процесса, обращение к большой аудитории как к одному человеку и, наоборот, обращение к одному как ко всем.
Пьеса как драматургическое произведение выявляет некие отношения, которые в начале представлены только списком действующих лиц, словно бутоном, а к концу раскрывает все лепестки, заставляя зрителя восхищаться цветком или ужасаться его уродству.
Интервью в начале представлено тем же списком действующих лиц, а в качестве ремарки, описывающей мизансцену, содержит лид или врез, коротко вводящий читателя в суть происходящего: зачем встретились и намерены пообщаться эти люди.
В принципе свои уникальные выразительные возможности интервью сохраняло всегда и возродило в последние двадцать лет на новом уровне.
Что происходило с интервью в советский период? В чем тогда была его основная особенность? В акценте на событии.
Человек, у которого брали интервью советские журналисты, рассматривался в первую очередь как свидетель и/ или участник какого-либо общественно важного события, достижения, мероприятия, открытия и т. д. Это было естественно, поскольку вся страна была уверена, что строит коммунизм, и в массовом движении такого масштаба никому не приходило в голову отвлекаться на личные перипетии индивидуума. Между личностью и обществом существовал неписаный договор: государственные интересы — это главное, а личные — это третьестепенное. Разумеется, все официальные документы обещали гражданину в коммунистическом будущем гармоничное и всестороннее развитие личности, талантов, а также благосостояние. Но пока идет великая стройка — личность интересна только как один из ее участников.
