И сразу стало ясно: почему за распаханными участками земли неприступный лес встает стеной, почему местные жители не спешат что-то преодолевать и покорять. Кристиан прячет в котомку нож, которым собирался делать зарубки на деревьях, чтобы потом по ним вывести нас из леса. Дирк достает блокнот и начинает рисовать деревенские дома. Они и в самом деле необычны, хотя издалека напоминают украинские мазанки. Но в отличие от малороссийских хат, глинобитное у них только основание — фундамент, высотой по колено. Стены — из плетеных бамбуковых щитов, а крыша действительно чрезвычайно схожа с соломенной украинской, гоголевских времен. На крыше нет печной трубы, все кухонные дела хозяйка делает во дворе.
При каждой хижине свои пальмы и банановые деревья. Нам предлагают отведать кокосовый сок. Ловкими ударами дава хозяин срубает верхнюю часть ореха до белой мякоти, затем вскрывает ее кончиком ножа, как бы откупоривая, и осторожно протягивает гостям, чтобы не расплескать влагу. Орех быстро осушен до дна, но это еще не все. Теперь он разрубается надвое, от одной из половинок отсекается щепка, и ею можно соскрести с внутренних стенок белую мякоть, вкусную и питательную.
Тема с кокосами получает неожиданное продолжение. Простившись с гостеприимными жителями деревни, возвращаемся в Рангат, и по пути посещаем местную евангелическо-лютеранскую церковь, называемую Госснеровской — в честь одного из немецких деятелей Реформации. При храме небольшое кладбище. Родственники посещают его и на могилах, у креста оставляют кокосы, приготовленные соответствующим образом, чтобы не утруждать усопшего: остается только надавить на белую мякоть, и из-под пальцев брызнет сок. Трое ребят-индийцев роют свежую могилу. Рядом с церковью — тарелка-антенна спутниковой связи, другой здесь нет.
В Рангате и его окрестностях очень много однотипных бетонных зданий начальных школ, которым позавидовали бы наши сельские учительницы. Индийцы могут это себе позволить: они не настолько богаты, чтобы большую часть национального дохода тратить на космос и вооружение, но и не настолько бедны, чтобы экономить на детях. Проходим мимо одной из школ. Во дворе девочки танцуют под музыку с деревянными обручами, мальчики соревнуются в беге. Идет подготовка к празднованию Дня Республики.
На закате небо становится розовым; зажигается неоновый розовый крест на храме св.Павла при Методистской Миссии. Красным цветом вспыхивает крест на бетонной колокольне католической церкви. Неожиданно подходит молодая женщина и приглашает войти в дом при Миссии. В Индии любая инициатива женщины настолько необычна, что отказаться невозможно. Знакомимся за чашечкой кофе. Хозяйка оказалась женой местного пастора-индийца. Она сообщает, что муж уехал в Мадрас на конференцию методистов-миссионеров. Здешняя община небольшая, всего 70 человек. Это немного для Рангата с его населением в две тысячи человек. Для сравнения — католиков в городке насчитывается около 600 человек. Остальные жители — индуисты. Живут дружно, ведь почти все переселенцы, а на новых землях нет старых обид и счетов.
Осматриваем церковь. Внутри она выглядит как учебное заведение: парты, доски, мел. «Это — дошкольные классы», — объясняет пасторша.
Община бедная, и пока нет денег на строительство отдельного здания для работы с детьми. А по воскресеньям храм приобретает обычный вид, и прихожане идут сюда на богослужение. Храм украшен бумажными аппликациями, узорами. Это воспоминание о недавнем праздновании Рождества Христова. Темнеет, и мы прощаемся с гостеприимной хозяйкой и прихожанами.
Наше путешествие по архипелагу закончилось на острове Северный Андаман. За несколько дней мы проделали путь в 185 километров — на север от столицы Андаманских островов. Но мое пребывание на Андаманах неожиданно растянулось на две недели.
...Чиновник пароходной компании, оформляющий обратный билет, напомнил, что посадка на пароход начнется завтра ровно в полдень. На следующий день, ровно в 12, я с вещами спускаюсь с холма. Гавань Порт-Блэра как на ладони. Но что это? Пароход почему-то не у причала, а на внутреннем рейде. Неужели еще не пришвартовался? На причале пусто: ни пассажиров, ни таксомоторов. И только тут до сознания доходит, что «поезд ушел», а точнее — уходит из гавани. Беготня по причалу не помогает: найти какое-либо суденышко, чтобы догнать пароход, не удается.
Диспетчер порта с сочувствием относится к моему горю и начинает обзванивать портовые службы, но ни один абонент не отвечает: пароход снялся в рейс, и все ушли пить чай. Садимся на мотоцикл и несемся через весь город к мысу, на котором возвышается башня лоцманской службы. Есть надежда, что, связавшись с лоцманским катером, можно будет догнать пароход, который уже медленно выходит из гавани в открытое море.
Радиопереговоры заканчиваются неудачей: диспетчер объясняет, что последняя возможность догнать пароход была как раз в те минуты, когда он звонил сюда, в рубку, но некому было подойти к телефону... Значит, не судьба, и Андаманы, как гостеприимные хозяева, не торопятся отпускать залетного гостя. Любезный диспетчер снова предлагает свою помощь; вместе с ним на мотоцикле едем в туристический отель, где неожиданное появление морского скитальца вызывает всеобщее удивление. Новый сюжет для картины «Не ждали»...
Снова обретена крыша над головой, и теперь нужно выяснить отношения с пароходной компанией. Клерк, продававший билет накануне, уже не улыбается и с подчеркнутой строгостью заявляет: накануне по радио объявляли, что пароход уйдет на час раньше. Надо слушать радио и читать местную газету, где об этом тоже сообщалось. Спор ни к чему не приводит, и приходится идти к боссу, который сидит в соседнем кабинете. Понятно, что и он защищает интересы фирмы. Его доводы сводятся к тому, что 700 пассажиров-индийцев знали об изменении расписания, а один, русский, почему-то не знал. «Если я опоздаю на пароход в Одессе, который уйдет раньше времени, мне вернут деньги?» — таков его неотразимый довод. «В Одессе пароходы раньше не уходят, они уходят только позже», — звучит ответ. Абсурдность диалога подчеркивается тем, что на стене, над головой босса, висят два вымпела с гербом СССР и с надписью: «От советских спортсменов».
В конце концов начальник смягчается и выводит на бланке резолюцию: «Вернуть стоимость билета за вычетом комиссионных». При этом он добавляет, что делает это в виде большого исключения, только как иностранцу, который местных газет не выписывает и радио на хинди и тамильском не слушает.
...Через две недели — очередной визит в контору за билетом на Мадрас. Начальник и его помощник встречают незадачливого клиента как родного. На вопрос: «Вы меня помните?» — один из них отвечает: «Забыть не можем!» На лицах у них улыбки, а в глазах печаль. Что же, еще Чарли Чаплин говорил: «Нужно, чтобы по окончании фильма зрители смеялись, а в глазах у них стояли слезы».
Андаманские острова Архимандрит Августин Фото «National geographic»
Сегодня в нашей Кают-компании: Андрей Станюкович, специалист по применению естественно-научных методов в археологии, кандидат физико-математических наук; Иван Халипов, зам.генерального директора АО «Гера»; Наталья Шапунова, президент Международного общества «Подводный мир».
Речь пойдет о кладах и кладоискательстве.
Если бы кладоискательство ассоциировалось, к примеру, с археологией, то можно было бы условно причислить его к древней и романтической профессии человека. Именно романтической, ибо кладоискательство в нашем сознании с отроческих лет связано с приключениями поиска, с хрестоматийным понятием борьбы «добра и зла», в которой мы всегда следили за событиями с позиции справедливости, а сами сокровища, доставшиеся лучшим и честным, не порождали в нас алчности. Возможно, тут сказывалось наше воспитание — наше отношение ко всякого рода обогащению. Клад воспринимался нами как нечто лишенное социальной окраски, он интересовал нас как предмет увлекательного сюжета. Он будоражил наше воображение...
И в то же время, в реальной жизни, когда мы узнавали о грабежах древних захоронений или исторических ценностей, мы испытывали глубоко скрытое в подсознании недоверие к искателям кладов. Но и тут надо сделать поправку: ко всякому делу, особенно азартному, надо относиться как со знаком плюс, таки со знаком минус...
— Андрей, вам не кажется, что кладоискательство, как правило, активизируется в смутные времена?
А.С. — Как раз наоборот. Клады закапываются в смутные времена... Сотни, тысячи кладов, которые когда-либо найдены, были закопаны во времена, связанные с историческими катаклизмами. Я, конечно, имею в виду в первую очередь монеты и могу говорить о кладах только в пределах России. Например, очень хорошо известны клады XVII века, когда страну потрясали войны, борьба за власть, и человек прятал богатство, накопленное им даже его предками. Он предавал нажитое земле в надежде воспользоваться им, когда опасность минует. И вот как раз те из кладов, которые остались в земле, — это клады, принадлежащие тем, кто погиб в смутные времена. А находят их, откапывают в спокойные времена, когда человек может себе позволить такое вот приятное времяпрепровождение. В наши дни кладоискательство — это, безусловно, хобби. Я не могу себе представить ни одного человека, который разбогател бы, занимаясь исключительно поисками кладов. Человек обогащается другими способами, а потом пускает деньги на то, чтобы искать клад, и то для собственного удовольствия...
