— Вот смотрите, — говорит он, показывая мне на горевший около нас костер. — Я брошу в него три камня. Один останется без изменения, другой с шумом растрескается, третий рассыплется в белый порошочек. Так различаем мы наши камни; и тот камень, который не рассыпается в огне, и есть та дорогая руда, которую увозят в Россию.
И туркмен был совершенно прав.
Витерит не изменяется в огне, барит (только белый) рассыпается с треском, а кальцит превращается в порошок вследствие потери угольной кислоты.
Так практический опыт горщика подтвердил теоретические положения современной химии.
Ночь мы провели у костра. Было совершенно тепло. Вокруг зеленела трава. Какие-то незнакомые цветы покрывали берега маленькой речушки, и мне вспомнились справедливые слова кизыл-арватцев: «Там будет и солнце, и трава, и цветы».
Весь следующий день мы потратили на осмотр многочисленных жил. Всюду те же широтные линии разломов, очевидно, происходивших уже в альпийскую эпоху; те же признаки прекрасных белых минералов барита и витерита, кое-где отдельные пятна красной киновари — сернистой ртути, реже — бурые зернышки цинковой обманки и свинцового блеска.
И мы ясно видели, что перед нами какие-то отдаленные ветви глубинных рудных масс, что где-то в глубине, вероятно на юге, должны лежать расплавленные очаги, горячее дыхание которых многочисленными потоками устремляется к земной поверхности.
В теплую, почти жаркую погоду возвращались мы по реке в Кара-Калу. Мы обгоняли по дороге длинные караваны верблюдов. Их плотные курджумы заполнены были витеритной рудой. Тяжело ступали мягкие ноги животных по еще влажной от весенних дождей почве, и весело звенел колокольчик на хвосте последнего верблюда, давая знать вожаку, что верблюды идут.
По Тянь-Шаню и Ферганской долине
Мы привыкли смотреть на Среднюю Азию, как на страну хлопка. Остальные культуры — рис, пшеница, а также садоводство, — все меркнет по своему значению перед белоснежным хлопком. И тот, кто часто бывал в Средней Азии, знает, что, в сущности, все внимание здесь во все времена года приковано к хлопку: к его посеву, поливам и сборам. И когда осенью начинается уборка хлопка и яркими красочными пятнами рассеиваются по полям группы рабочих совхозов и колхозников, а рядом с ними пыхтят новые хлопкоуборочные машины, — тогда только начинаешь понимать громадное значение Средней Азии для легкой индустрии нашей страны, и становится ясно, что в Средней Азии все и должно делаться для хлопка и ради хлопка.
Но именно для хлопка и ради хлопка и необходима индустриализация Средней Азии.
Для больших урожаев нужны химические удобрения — фосфорные, азотные и калиевые. Нужна добыча фосфора, калия и азота, нужна химическая промышленность, которая вырабатывала бы серную и азотную кислоты; нужны подсобные химические материалы, нужны строительные, огнеупорные, кислотоупорные и дорожные камни. Нужна нефть для силовых установок, нужен уголь для транспорта, нужны асфальты для асфальтирования и гудронирования дорог, нужна сера для опыления садов, нужен металл, чтобы не возить каждый гвоздь из Сибири или Москвы.
И по мере дальнейшего развития культуры тонковолокнистого хлопка, по мере создания своеобразных субтропиков у Кара-Калы и Атрека с гваюлой, винными ягодами и другими растениями сухих субтропиков, наравне с всемирным развитием садового хозяйства, начиная с диких фисташек и кончая высшими сортами дынь и персиков, — наравне со всем этим нужна индустриализация, нужен металл в самых разнообразных его видах для создания той высокой техники, которая нужна для развития края.
Овринг — вьющаяся по склону горы тропинка.
В наших многочисленных скитаниях по Средней Азии мы на каждом шагу встречались с необходимостью постановки этой задачи, но, чем больше мы думали о ней, тем больше убеждались в том, как мало еще сделано для изучения металлических богатств этого края, как недостаточны еще наши сведения о распространении запасов различных руд и как много нужно еще вложить энергии и труда, чтобы создать новую, индустриальную Среднюю Азию.
А между тем внимательный глаз открывает в Средней Азии все больше и больше остатков древней горной промышленности — старых работ.
Большие пещеры оказываются не чем иным, как крупнейшими подземными выработками рудокопов древности (таковы, например, пещеры Чаувайя и Канымансура), извилистые карстовые ходы — не что иное, как те лазейки, по которым ползком поднимали из глубин руды в корзинках.
Очень часто неправильные бугорки при внимательном взгляде оказываются отвалами пустой породы или остатками от выплавки металлов. Во многих местах, в пещерах, в выработках, в ущельях, находят старинные каменные молотки и каменные долота. В остатках старых работ по добыче ртути в Хайдаркане были найдены даже своеобразные сосудики для этого жидкого минерала, а в одном из медных рудников — первобытные масляные лампы.
Очевидно, было время, когда в Средней Азии процветало горное дело, — добывались медь, свинец, ртуть, сурьма. Из недр земных извлекались наждак, сера, бирюза и драгоценные камни. Наши советские ученые раскрыли замечательную картину этих старых работ, относящихся преимущественно к IX–XI веку.
Потом все замерло. Месторождения были заброшены; и как часто геологи дореволюционного времени, осматривая такие месторождения, говорили: «Оно исчерпано, даже китайцы его бросили»!
Но, когда пришли новые геологи, с новыми идеями и с новой верой в природные богатства этого края, они стали говорить иначе: «Еще китайцы разрабатывали эти месторождения, — значит, здесь есть серьезные запасы руд».
Так, в борьбе за Среднюю Азию создавалось новое представление о ее горных богатствах, и постепенно, шаг за шагом стали выявляться отдельные металлы, неметаллические ископаемые, соли.
Сейчас перед нами уже длинный список тех полезных веществ, которые несут в себе недра Средней Азии, и некоторые из них давно уже ждут своей очереди стать объектом горной промышленности.
Я совсем не собираюсь утомлять читателя длинным описанием месторождений угля, нефти и разных металлов в этой благодатной стране. Я хочу лишь дать несколько отдельных, отрывочных, неполных воспоминаний, научно обобщить которые — задача будущего.
Сплошной грандиозной стеной стоят перед нами покрытые снегами хребты Таджикистана.
Мы едем в Харангон — знаменитое ущелье, где открыты гранитные погреба с горным хрусталем. Нас очень много. Нас окружает охрана. Крепкие лошади то и дело пересекают бурную реку, с трудом выбираясь на крутой берег.
В некоторых местах я схожу с коня и пробираюсь пешком по вьющейся по склону тропинке. В нестерпимую жару медленно и долго поднимается в гору наш караван. Все более бурной делается речка Харангон. Все реже становится растительность, появляются отдельные кусты можжевельника. Свежий, холодный ветер говорит о приближении к вечным снегам.
По дороге нам встречается караван ишаков. Они чем-то тяжело нагружены, но спокойно и уверенно несут вниз свою ношу. С курджумов стекают тяжелые капли воды. Мы спрашиваем проводников, чтó везут они с, казалось бы, бесплодных вершин снежных хребтов. «Моржен», — отвечает мне один из них. Это слово меня не удовлетворяет: я ничего не понимаю. Но местный проводник очень скоро объясняет мне его смысл: «Моржен» значит мороженое. Ишаки везут лед с глетчера в Сталинабад для приготовления мороженого.
Мы продолжаем наш путь вверх и к вечеру уютно устраиваемся на ночевку на камнях.
Как люблю я эти ночевки среди природы, на камнях, под деревом около костра!.. Спишь, правда, довольно плохо, так как твердо и неудобно, вечером жарко от костра, а утром так холодно, что зуб на зуб не попадает. И всё-таки эти ночевки замечательно хороши.
Вечером все сидят у костра. Яркий огонь, шум воды, звездная ночь. Начинаются рассказы об экспедициях, поездках, небылицы сплетаются с былью; постепенно затухает огонь, затухает и разговор… Сквозь сон слышишь последние рассказы. Тихо, тихо раздается пение туркмена или киргиза. Все сильнее и громче звук водяного потока. Лагерь засыпает…
Снимаемся мы очень рано. Утренний холодок быстро поднимает всех. Еще нет 6 часов, а уже горит костер. Горячий чай разливают по пиалам. Все готовятся к выступлению.
Медленно ползем мы по крутым безлесным склонам к хрустальным погребам. Под нашими ногами в розовом граните мы то и дело встречаем маленькие пустотки, которые минералоги называют миаролами. Полости этих пустот в миниатюре напоминают те погреба, которые доставили славу швейцарским месторождениям горного хрусталя и которые нашими уральскими горщиками так остроумно прозваны «занорышами». Их стенки выстланы красивыми кристаллами дымчатого кварца и полевого шпата. Изредка среди них блеснет зеленоватый берилл или, как редкое пятнышко, бурый кристаллик оловянного камня.
