Главной бедой дунайской монархии, очевидно, было то, что остальные великие державы под влиянием духа национализма, противоречившего самому устройству государства Габсбургов, перестали смотреть на Австро-Венгрию как на «европейскую необходимость». В 1849 году, в разгар венгерской революции, выступая в парламенте, британский министр иностранных дел лорд Пальмерстон говорил: «Австрия – важнейший элемент равновесия сил в Европе… Политическая независимость и свобода Европы, на мой взгляд, связаны с сохранением Австрии как великой европейской державы; поэтому всё, что ведет… к ослаблению Австрии или к ее превращению из перворазрядной державы во второстепенное государство, означает для Европы большую катастрофу»[119]. В 1914 году немногие европейские политики отважились бы повторить эти слова.
Расстановка сил: другие державы
Чтобы не запутаться в хитросплетениях европейской политики накануне Первой мировой, представляется удобным проанализировать внешнеполитический курс каждой из европейских стран, причастных к возникновению Великой войны.
Германия. Напористая политика, которую правящие круги Германии стали проводить после отставки Бисмарка, явилась одной из причин того, что атмосфера в Европе к началу второго десятилетия XX века стала предгрозовой. При этом нужно отметить, что сама Weltpolitik («мировая политика») представляла собой логическое следствие политического, экономического и национального подъема немецкого народа, сильнейший толчок которому дало объединение Германии. Способ этого объединения – «сверху», «железом и кровью» – определил облик Германской империи и характер ее политики в конце XIX – начале XX века.
Наиболее ярким проявлением энергичной борьбы немцев за место под солнцем стала впечатляющая программа перевооружения, в первую очередь строительство мощного современного военно-морского флота. Все это вызывало тревогу главным образом в Лондоне и Париже. Впрочем, рассматривать Германию как серьезного и опасного соперника в борьбе за господство на морях и в колониях руководители британской политики стали далеко не сразу. Так, «в 1898–1901 годах постоянно зондировалась возможность англо-германского союза, хотя до конкретных переговоров дело не дошло. В конце концов эти планы потерпели неудачу главным образом из-за того, что немцы думали: Англия и так от нас никуда не денется; если англичане готовы договариваться уже сейчас, когда наш флот по большей части еще находится на бумаге, тем более сговорчивыми станут они, когда наши позиции на море усилятся»[120].
От этой иллюзии Берлин избавился лишь позднее – после того, как Великобритания в 1904 году разрешила свои колониальные противоречия с Францией и заключила с ней союз (Entente cordiale, «Сердечное согласие», ставшее основой Антанты), а три года спустя подписала соглашение о сотрудничестве и с Россией, пойдя на компромисс в вопросе о сферах влияния двух держав в Иране и Средней Азии. Тем не менее британцы не стремились к разрыву с Германией, стараясь наладить с ней корректные отношения. Камнем преткновения здесь была военно-морская программа Германии, и Лондон безуспешно добивался от кайзеровского правительства ее замораживания – в обмен на возможные компенсации в колониях. Впрочем, британцы не собирались поступаться ни пядью земли своей империи, предлагая Германии поживиться за счет португальских или бельгийских владений в Африке.
В феврале 1912 года в Берлин приехал британский министр обороны Роберт Холдейн, попытавшийся уговорить немцев умерить военно-морские амбиции. Вильгельм II и его канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег, в свою очередь, потребовали от Великобритании гарантий нейтралитета в случае войны на континенте, что противоречило планам Лондона, который годом раньше пошел на укрепление военного сотрудничества с Парижем. Миссия Холдейна не удалась. Шеф австро-венгерской дипломатии Алоис Эренталь незадолго до смерти с тревогой отмечал, что «антагонизм между Германией и Англией вступает в более серьезную стадию, так что не исключено, что мы как верные союзники будем должны вступить в бой на стороне Германии». Опасения же Лондона объяснялись тем, что «в 1914 году Германия несла угрозу не какой-то конкретной [британской] колонии…, а скорее общую угрозу, которую представлял собой немецкий флот для стратегически важных линий коммуникации и британской мировой торговли»[121].
В то же время многие историки полагают, что «германская угроза» была во многом мифом, жертвами которого стали многие британцы, от ведущих политиков до простых обывателей. Найалл Фергюсон, считающий вступление Британии в Великую войну величайшей исторической ошибкой, доказывает, что Германия прекрасно понимала, что ей не суждено выиграть гонку вооружений с Британской империей. Так, в 1908 году немецкое издание Marine-Rundschau («Военно-морское обозрение») писало: «Нанести поражение Британии сможет лишь держава, которая овладеет британскими морями. Для этой цели ей понадобится флот, который не только был бы равен Royal Navy по общему числу кораблей, но и имел бы над ним перевес в тяжелых крейсерах. Германия, замкнутая между Францией и Россией, должна судержать крупнейшую сухопутную армию в мире… Очевидно, у германской экономики нет возможностей одновременно финансировать строительство флота, который по своей численности мог бы превзойти британский»[122]. Агрессивных намерений в отношении Британии у Германии не было: основным конфликтным узлом для этой страны по-прежнему оставались отношения с Францией, стремившейся к реваншу за поражение 1870 года. Когда 1 августа 1914 года Вильгельм II получил известие (позднее оказавшееся ложным) о том, что британское правительство готовится объявить о своем нейтралитете, он приказал принести шампанское. Однако радовался император преждевременно.
Отношения Германии с Россией накануне Первой мировой войны были еще более сложными и запутанными, чем с Великобританией. Еще при Бисмарке, в 1887 году, обе империи заключили так называемый «перестраховочный договор», согласно которому, «если одна из высоких договаривающихся сторон окажется в состоянии войны с третьей державой, другая сторона сохранит по отношению к первой благожелательный нейтралитет и приложит все усилия к тому, чтобы конфликт был локализован. Это обязательство не касается войны против Франции или Австрии, которая возникла бы в случае, если бы одна из… сторон напала на одну из указанных держав». Кроме того, по секретному протоколу Германия брала на себя обязательства сохранять благожелательный нейтралитет в случае войны России в защиту входа в Черное море (т. е. Босфора и Дарданелл) от посягательств иностранных держав. Однако после ухода «железного канцлера» договор продлен не был, поскольку его положения перестали соответствовать стратегическим целям германской политики.
В 1896 году адъютант принца Генриха (брата Вильгельма II) Мюллер составил для своего шефа служебную записку, в которой обосновал два тезиса. Первый – война с Британией без предварительного надлежащего роста германской военной мощи, прежде всего на морях, потребовала бы объединения усилий Германии с рядом других держав, в том числе с Россией. Второй – такая ситуация даже в случае победы не принесла бы Германской империи больших выгод, поскольку при этом «Германия дорого платит за право иметь колонии и получает взамен чудовищное усиление России». Против сближения с Россией выступал и адмирал Альфред фон Тирпиц, ставший инициатором и вдохновителем программы обновления кайзеровского флота. Однако поскольку перспективы отношений с Англией были по-прежнему неясны, немецкая дипломатия на рубеже XIX–XX вв. предпочитала вести по отношению к России сложную игру, в которой союз двух держав все-таки рассматривался в качестве одного из возможных вариантов развития событий. Бернгард фон Бюлов, канцлер Германии в 1900–1909 годах, писал: «Отношения с Россией остаются первым пунктом нашей внешней политики… Считаю полезным улучшение [этих] отношений».
Более того: в июне 1905 года, во время встречи с Николаем II на яхтах в балтийском Бьёрке, кайзеру удалось убедить царя подписать новый союзный договор. В пункте первом этого документа говорилось о том, что каждая из сторон обещает, в случае нападения на другую сторону, прийти на помощь своей союзнице в Европе всеми сухопутными и морскими силами. Далее отмечалось, что обе державы в таком случае обязуются не вступать в сепаратные соглашения с противником одной из них. При этом Россия брала на себя обязательство не сообщать Франции о подписанном соглашении до его вступления в силу. Этот момент, в свою очередь, должен был наступить только после подписания мирного соглашения между Россией и Японией, которые находились тогда в состоянии войны. Стремясь преодолеть колебания нерешительного царя, Вильгельм II даже пообещал сколотить «континентальный альянс», присоединив к союзу Германии и России… Францию, что, учитывая характер франкогерманских отношений, было совершенно нереально. Это вскоре поняли и в Петербурге, и в ноябре 1905 года Николай II предложил германскому императору дополнить договор поправкой, согласно которой его первая статья не вступала в силу в случае войны Германии с Францией. Это не устраивало Берлин, и Бьёркский договор в конце концов так и остался пустой декларацией.
