Еще значительнее было другое уголовное дело, где речь шла о смерти вдовы по имени Сонцогно из Кремоны. Здесь тоже предполагали отравление. Прокуратура поручила химикам в Кремоне обследовать труп через двенадцать дней после смерти. Химики утверждали, что обнаружили морфий. Но так как и на этот раз не было улик, то назначили повторную экспертизу, поручив ее химикам из Милана и Бресции, которые установили, что, безусловно, имеется алкалоид, но наверняка не морфий. Окончательное заключение сделал Сельми. Сначала он тоже столкнулся с фактом, что экстракты из органов умершей действительно давали цветовые реакции, свойственные морфию. Однако когда Сельми применил тест Пелагри, то получил отрицательный результат. Ни следа морфия. Эксперимент на лягушках тоже убедительно показал, что в «отравленной» нет ни капли морфия, а ошибку породил снова животный алкалоид. Позднее Сельми выяснил, что самым подходящим для определения морфия является тест Пелагри.
Так или иначе, Сельми благодаря тщательности своей работы вскрыл ошибки. Но в каждом токсикологическом исследовании на растительные алкалоиды таилась опасность подобных заблуждений. Под впечатлением работ Сельми итальянское министерство юстиции создало в 1880 году специальную комиссию и поручило ей научно исследовать проблему трупных алкалоидов и устранить возникающие недоразумения. Тем временем эти недоразумения оказали свое влияние на европейских токсикологов и вызвали панику.
Именно это обстоятельство позволило адвокату Монтегю Уильямсу 11 мая 1882 года бросить в лицо Стивенсону перед судом Олд-Бейли свой вопрос. В результате непродолжительного допроса выяснилось, что Стивенсон если вообще что-нибудь знал о работах на континенте по вопросу о животных алкалоидах, то в высшей степени поверхностно. Весьма неуверенно он подтвердил, что некоторые европейские токсикологи утверждают, будто трупные алкалоиды дают одинаковые с растительными алкалоидами реакции. Сельми ему незнаком. Итальянского языка он не знает, и в результате Стивенсон вынужден был признать, что не может назвать утверждения европейских токсикологов об обманчивом сходстве трупных и растительных алкалоидов ложными. Он признал также, что не может заявить, будто нет такого трупного алкалоида, вкус которого напоминал бы вкус аконитина. Стивенсону пришлось повторить заключение. На протяжении всей своей работы он исследовал много трупов и ни разу не столкнулся с ядовитым трупным алкалоидом. В конце он заявил, что не собирается оспаривать результаты работ в Европе.
Монтегю Уильямс мог быть доволен результатами 11 мая. Ему удалось внести в зал суда Олд-Бейли возникшую в мире токсикологии неуверенность и дать своему клиенту, дело которого казалось проигранным, хоть небольшой шанс на спасение. Это и было причиной того напряженного внимания, с каким ожидалась его защитная речь по делу Ламсона 13 мая.
Уильямс говорил почти два дня, 13 и 14 мая. Но помимо токсикологической экспертизы, было достаточно улик причастности Ламсона к смерти Перси.
14 мая после сорокапятиминутного совещания суд сообщил свое решение. Он признал Ламсона виновным и приговорил его к смерти. Суд поступил правильно, что подтвердило также признание Ламсона за четыре дня до его казни.
Значение дела Ламсона для истории токсикологии заключается в том, что благодаря сенсационному процессу стали видны те сомнения и неуверенность, которые угрожали токсикологии и ее достижениям. Спустя десять лет после процесса над Ламсоном одно из уголовных дел в Америке еще раз ярко продемонстрирует все эти сомнения, но в то же время даст толчок усилиям, которые положат конец неуверенности.
Нью-йоркскому врачу Роберту Буханану, проживавшему в Гринвич-Виледж, 267, Вест-Элевен-стрит, едва исполнилось 30 лет, когда в 1892 году он стал главным действующим лицом необычного уголовного дела.
В мае этого года репортер нью-йоркской газеты «Уорлд» Ик Уайт заинтересовал своих читателей первыми сенсационными сообщениями о таинственном отравлении, жертвой которого 23 апреля 1892 года стала жена доктора Буханана, Анни. Анни была на много старше своего мужа. Детектив Артур Карэй арестовал доктора Буханана 7 июня в одном нью-йоркском кафе. В 1908 году Артур Карэй будет возглавлять нью-йоркскую комиссию по расследованию убийств. В этом же деле его участие было второстепенным. Большое влияние на раскрытие преступления оказал репортер Уайт, чем продемонстрировал, какую необычную роль играли американские журналисты в области криминалистики.
В начале мая 1892 года в погоне за новостями Уайт задержался в бюро нью-йоркского коронера Луиза Шульце. Здесь он стал свидетелем визита пожилого, малопривлекательного человека, назвавшегося Смитом, который прибыл из Ньюарка, чтобы заявить о своих подозрениях на доктора Буханана, совершившего, по его словам, убийство своей жены.
Из заявления стало известно, что Смит до конца 1890 года «опекал» девушек одного увеселительного заведения в Ньюарке, принадлежавшего пятидесятилетней даме, по имени Анни Зутерланд. Доктор Буханан, интересовавшийся женщинами и вином больше, чем своей работой, с 1889 года стал постоянным посетителем этого заведения. С середины 1890 года он вдруг стал ухаживать за старой, отцветшей и (как сказал Смит) «ординарной» хозяйкой дома. Смит почувствовал, что может потерять работу, и стал наводить о докторе Буханане справки. Согласно собранным сведениям, Буханан приехал из Галифакса, чтобы открыть в Нью-Йорке врачебную практику. С ним приехала его молодая жена Елена, на которой он женился в Галифаксе. Первое время практика Буханана в Гринвич-Виледж процветала. Но распутство молодого доктора привело сначала к упадку его практики, а затем и к разводу с женой. Елена Буханан вернулась в Галифакс.
В недоверчивой душе Смита зародилось подозрение, что Буханан, испытывая финансовые трудности, решил заманить в свои сети Анни Зутерланд, у которой, кроме ее заведения, было еще наличными 10 000 долларов. Опасения Смита оправдались, ибо осенью 1890 года Анни продала публичный дом (и Смит действительно остался без работы). Потом она вышла замуж за доктора Буханана, сделав его единственным своим наследником, и уехала с ним в Нью-Йорк. Безусловно, парадоксальная пара и парадоксальная история. Смит заявил, что имеет свидетелей. Речь шла о двух собутыльниках доктора Буханана, о Михаиле Макомбере, владельце ресторанчика, постоянным посетителем которого был Буханан, и об авантюристе Дория, тоже постоянном посетителе ресторанчика Макомбера. Они оба проводили жену Буханана 26 апреля 1892 года в последний путь на кладбище Гринвуд в Бруклине.
Смит посоветовал коронеру послушать, что расскажут о супружеской жизни доктора Буханана его собутыльники Макомбер и Дория, если их подпоить. Супружество было сплошным скандалом. Анни постоянно угрожала Буханану, что не даст ему больше ни цента, если он не будет «уважать ее, как настоящую супругу». Через некоторое время Буханан стал жаловаться своим друзьям, что его жена — морфинистка и вскоре умрет, если не избавится от этого порока. Смит был готов поклясться, что Анни Зутерланд никогда не употребляла морфия, и утверждал, что она умерла не от сердечного приступа, а Буханан отравил ее, чтобы самостоятельно распоряжаться ее состоянием.
Доктор Макинтир, лечивший Анни Буханан, когда она 22 апреля неожиданно заболела и через сутки скончалась, указал причиной смерти «сердечный приступ», но врачи часто ошибаются.
Ненависть Смита к Буханану была столь очевидной, что коронер Шульце не придал большого значения его заявлению. Зато репортера Уайта заинтересовал рассказ Смита, потому что слово «морфий» напомнило ему об умышленном отравлении, которое он в 1891 году распутал вопреки сопротивлению полиции и прокуратуры.
Речь шла об отравлении морфием, совершенном двадцатитрехлетним нью-йоркским студентом-медиком Карлилем Гаррисом. 1 февраля 1891 года он отравил девятнадцатилетнюю школьницу Елену Поттс, с которой был тайно обвенчан. Прошло всего несколько недель после вынесения смертного приговора Карлилю Гаррису, когда в мае 1892 года Уайт начал свои наблюдения за Бухананом. Уайт вначале не предполагал, что дело Гарриса тесно связано с делом доктора Буханана.
Гаррис, внук уважаемого нью-йоркского профессора медицины Вениамина Макреди, молодой интеллигент, смог добиться благосклонности хорошенькой, выросшей в строгой буржуазной семье Елены Поттс лишь тем, что женился на ней. Он скрывал свою женитьбу, потому что боялся гнева своего деда. Узнав о замужестве Елены и о всех его обстоятельствах, ее мать, заботясь о репутации дочери, потребовала от Гарриса официально объявить о женитьбе. Когда в начале 1891 года требования госпожи Поттс стали категоричнее, Гаррис решил избавиться от своей молодой жены, прелестями которой он успел уже пресытиться. Он воспользовался тем, что она жаловалась на бессонницу, выписал ей сам рецепт на шесть капсул, каждая из которых должна была содержать 4,16 грана хинина, 0,16 грана морфия. Это был обычный рецепт, и аптека изготовила капсулы.
