Чешуя - Андрей Волковский

Псы с городских окраин,

Есть такая порода.

С виду обычная стая,

Их больше от года к году.

У них смышлёные морды.

И, как у нас, слабые нервы,

Но каждый из них такой гордый,

И каждый хочет быть первым.

"Чайф" — "Псы с городских окраин"

“Всем всё равно”

— Антон!

Напряжённый голос отца заполнил коридор.

— Антон!

Такой голос не сулил ничего хорошего.

Мальчик съёжился за креслом, надеясь, что, может быть, вот сегодня отец его не найдёт.

— Мать твою, Антон! — голос из напряжённого стал злым. Глубоким, сильным. Тёмным и густым. Антон видел по телевизору, как льётся мёд, вязкий и тягучий. Вот и голос у отца становился таким. Только не золотисто-коричневым, а чёрным.

Громыхнула распахнувшаяся дверь в детскую.

— Я тебя предупреждал, Антон!

И правда, предупреждал.

Мальчик задержал дыхание, мечтая слиться с креслом. Но мягкая пыльная защитная стена уже полетела в сторону.

— Почему опять двойка? Ты тупой?! Тупой, да?! Тупо-о-ой!

На кухне мама беззвучно плакала, механически продолжая мыть посуду. Конечно, она тоже виновата. Совсем забыла, что Гена не ест по вторникам картошку. Ну что ей, дуре, стоило вспомнить вовремя и приготовить рис или гречку? Хотя гречку тоже не надо: вчера же ели. Ну, макароны. Капусту тушёную. Перловку. Что угодно! Что угодно, чтобы Антошу не... чтобы Антоша не плакал.

Ночью Антон смотрел в стену. Смотреть в потолок интереснее: там старые звёздочки, которые дедушка подарил, пока жив был, но лежать на спине было слишком больно.

По стене медленно-медленно полз светящийся слизняк. Куда он ползёт? Домой? Интересно, он тоже сердится, когда его сын получает двойки?

Дурак, нет у них никаких двоек! И школ нет. Да и сына нет.

...иногда Антон хотел, чтобы и его не было.

Это началось, когда Антону исполнилось шесть. Пока он был совсем маленьким, папа и мама часто смеялись, держались за руки и даже — фу-у-у! — целовались. Каждые выходные в гости приходили нарядные весёлые тёти и дяди. Приносили роботов, машинки и шоколадки и тоже часто смеялись.

А потом у папы появилась вторая тень. У второй тени были красные глаза и большая страшная улыбка.

Антон пытался рассказать маме, но та только смеялась:

— Тебе кажется, мой хороший! Помнишь, мы вчера кино смотрели страшное? Вот там была злая тень, а у папы такой нету.

Мама была не права. Как это так: мама была не права? Антон пытался не смотреть на тень: вдруг мама всё-таки права, и это ему, Антону, кажется? Взрослым ведь лучше знать.

А потом отец впервые ударил маму. С тех пор Антон никогда не называл его папой. Лучше бы звать его Геной — как тот крокодил в мультике, только злой. Но отец ударил и его, когда он попробовал сказать ему “Гена”.

Мама много плакала. Отец первое время извинялся, целовал ей руки, носил цветы. Потом перестал. А его вторая тень смеялась и смеялась. И иногда подмигивала Антону.

Отец научился говорить маме такие слова, от которых она перестала улыбаться. Нет, никаких ругательств из тех, что иногда повторяли мальчишки в садике и взрослые парни на скамейке во дворе. Слова вроде как были обычные, но Антон видел, как от них мама становилась печальнее, слабее и тише.

Родители больше не смеялись вместе — только отец иногда, не держались за руки и не целовались. Никаких посиделок у телевизора по вечерам. В восемь ноль-ноль Антона закрывали в детской, а родители запирались в своей спальне, и почему-то ему казалось, что там происходит что-то очень плохое.

Когда он пошёл в первый класс, мама уже умела закрашивать синяки так, что их почти не было видно. В гости к ним больше никто не приходил. А Антон твёрдо знал, что такое расписание, порядок и уважение.

Отец говорил:

— Ты сам во всём виноват. Делай всё как надо — и я тебя не трону. И не вздумай никому жаловаться. Всем всё равно. А скажешь кому — я твою мать прибью.

И Антон молчал.

Иногда отец отключался. Вот сидит с недовольным лицом, ест мамин суп — и вдруг роняет голову на стол. Но беспокоить его нельзя: мама однажды попробовала его разбудить, он тут же вскочил и принялся лупить её. Страшно. Молча. В кровь.

Когда это случилось, Антон закричал и выбежал в подъезд. Стучал в двери, звал на помощь. Но никто ему не открыл. Отец прав: всем всё равно.

Когда ему стукнуло восемь, отец сломал ему руку за то, что сын попросил не бить маму в день её рождения. Мама плакала и наедине просила Антона никому не рассказывать, что случилось.

— Скажем в больнице, что ты упал, ладно? Пожалуйста, мой хороший! Папа нас любит, просто у него был тяжёлый день... а я сама виновата...

Чтобы мама перестала плакать, он согласился.

Когда Антону исполнилось одиннадцать, отцовская тень в первый раз заговорила с ним.

— Хочешь избавиться от “крокодила Гены”, мальчик?

Антон развернулся в постели, поморщился от привычной боли в исполосованной ударами ремня спине и с недоверием уставился в темноту своей комнаты. На полу светились красным знакомые жуткие глаза.

— Ну, чего тебе? — шёпотом спросил он.

— Хочешь избавиться от “крокодила Гены”, мальчик? — повторила тень.

— Как?

Тень усмехнулась и зашлась в беззвучном хохоте.

— Я расскажу. Только слушайся меня.

На следующий день Антон стащил на кухне большой мясной нож. Спрятал, по совету тени, в сиденье кресла, подпоров край обивки.

Ночью тень сказала:

— Жди год.

— Это долго!

— Так надо.

— Ну, и что мне делать?

— О, это просто, мальчик. Тебе надо только одно: ненавидеть “крокодила Гену”.

Это и правда было просто. Антон и так ненавидел голос отца, взгляд, улыбку, одежду, походку, запах его одеколона — всё-всё.

А весной мама утонула.

Отец вывез их на природу, далеко за город. Приказал им с мамой собирать мелкие белые цветочки. А потом мама провалилась в ледяную протоку. Антон побросал цветы и побежал спасать её.

— Мама! Мама!

Она билась в воде и звала на помощь.

Отец перехватил его у самой воды. Сжал плечо так, что