накинутым на плечи коротким узким куском ткани, который лег на спину равномерными складками, напоминающими ребра.
Но его лицо! Почти прямая, круто опускающаяся линия лба и носа, не отделенного промежутком от чувственных губ, твердый подбородок с небольшим вертикальным клином бороды, крохотное ухо, большой глаз, — лицо мнимого нищего выдает подобающее мужу Пенелопы благородство. Недаром он показался Евриклее «голосом схож, и ногами, и видом» с Одиссеем [547]. Благодаря чуть приподнятой линии рта и выпуклой скуле кажется, что он едва заметно улыбается.
К моменту встречи с Пенелопой Одиссей открыл свой подлинный облик, возвращенный ему Афиной, только Телемаху: он высок, у него смуглое лицо, гладкие щеки, густая иссиня-черная борода [548]. По-видимому, таким воображал его Мастер Пенелопы — афинянин, взявшийся около 440 года до н. э. представить на аверсе скифоса из Кьюзи момент узнавания Евриклеей своего господина по шраму, давным-давно оставленному на его бедре кабаном во время охоты (ил. 275). Как и автор «мелосской» плакетки, вазописец не стал следовать тексту буквально [549]. Вместо того чтобы, опасаясь разоблачения, усесться в тени, ожидая омовения ног, Одиссей выпрямился во весь рост перед маленькой, как девочка, седовласой служанкой, опустившейся на колени перед тазом. Опершись на посох, он занес ногу над посудиной. Приметы нищего странника, каким он хочет казаться Евриклее (остроконечная шапка путника, гиматий на голом теле, палка на плече с болтающимися на ней пожитками), художник соединил с царственным обликом, возникшим в ее памяти, стоило ей случайно коснуться шрама. Калокагатийный «нищий» свысока обратил к ней оттененный черными кудрями профиль. Таким образом, Мастер ухитрился передать мысли обоих участников сцены. Царское высокомерие странника — художественный эквивалент его властного жеста:
…За горло старуху Быстро правой рукою схватил Одиссей, а другою Ближе к себе притянул и шепотом стал говорить ей: «Иль погубить меня хочешь?» [550]
Ил. 275. Мастер Пенелопы. Скифос. Ок. 440 г. до н. э. Выс. 20 см. Кьюзи, Национальный археологический музей. № 1831
Гиматий задрался на поднятом бедре, напоминая о месте шрама, но, чтобы подчеркнуть царственность Одиссея, Мастер не дает Евриклее дотянуться хотя бы до его бедра. Большее, что ей дозволено, — поддерживая стопу господина над тазом, ласково коснуться его голени.
В те же годы другому афинянину, Мастеру Навсикаи, довелось изобразить на амфоре (ныне в Мюнхене) сцену, давшую ему имя, — встречу Одиссея с Навсикаей на берегу Схерии — острова феаков (ил. 276). Чтобы мы, взглянув на амфору, вошли в положение Одиссея, решившегося голым, закрыв срам веткой, выйти из кустарника к феакийским девушкам, Мастер поместил его, держащего в руках ветки, возле левой ручки амфоры, высящейся за ним наподобие витой скалы. Ближе к нему, однако, оказываются не девицы, играющие у Гомера в мяч, но Афина, которая напускной строгостью скрывает азартную заинтересованность в спасении своего протеже вопреки козням Посейдона. Она даже убрала с Эгиды Горгонейон, чтобы Одиссей чувствовал, как она ему благоволит.
Ил. 276. Мастер Навсикаи. Амфора. Ок. 440 г. до н. э. Выс. 51 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № 2322
Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной. Бросились все врассыпную, спасаясь на мысы над морем [551].
Нельзя сказать, чтобы Одиссей у Мастера Навсикаи был ужасен. Он просто наг. Но сильно наклоненная линия носа и очень низкого лба, приподнятый над выступающей нижней губой уголок рта и волнистые, как бы струящиеся волосы, в которых застряла ветка с листиками, делают его похожим на плутоватого тритона. Подняв ногу на выступ, подобострастно пригнувшись и подняв голову, как бы выныривая, он заискивает скорее перед Афиной, чем перед грациозной царевной. Навсикая бросается бежать вслед за устремившейся вправо девушкой, но оборачивается: «ей вложила / В сердце смелость Афина и вынула трепет из членов» [552]. На реверсе амфоры девы, справившись со страхом, стоят спокойно. Мяча нет, зато ни одна не выпускает из рук выстиранное белье, которое так необходимо в этот момент смутившему их чужеземцу, наверное, первому и последнему в их блаженной феакской жизни.
Ил. 277. Мастер Ликаона. Пелика. Ок. 440 г. до н. э. Выс. 47 см. Бостон, Музей изящных искусств. № 34.79
Примерно 440 годом до н. э. датируют и большую бостонскую пелику, на аверсе которой еще один афинский вазописец, Мастер Ликаона, представил сцену в преисподней: Одиссей выслушивает просьбу поднявшегося слева призрака Ельпенора похоронить его труп с соблюдением надлежащих обрядов на острове Цирцеи, где он по своей глупости погиб и куда его товарищам предстоит еще вернуться (ил. 277). Следуя инструкции Цирцеи, Одиссей сидит у ямы с обнаженным мечом, чтобы не позволить теням пить кровь принесенных в жертву барана и овцы. Почти голый, с широкополым петасом странника за спиной, он, несмотря на телесную мощь, настолько подавлен «бледным ужасом», объявшим его, когда «множество мертвых слетелось на кровь» [553], что забыл меч в левой руке, подперев правой голову. Низколобый профиль с бугром нахмуренных бровей, внушительным носом и резкой складкой от ноздри к подбородку, с уставившимся в точку угрюмым взглядом исподлобья, окаймлен змеящимися от ужаса волосами. Сцена мрачная, но радующая любого, кто способен оценить остроумие Мастера Ликаона: место действия указано с помощью фигуры Гермеса, которого у Гомера в этом эпизоде нет: ведь сошествие в Аид происходит по волшебству Цирцеи. Оттого, что Гермес изображен с краю, его из‐за выпуклости пелики можно и не увидеть. Но без него понять сюжет, не присмотревшись к надписанным именам, было бы затруднительно.
Ил. 278. Мастер Долона. Кратер. Выс. 48 см. Париж, Национальная библиотека, Кабинет медалей. № 422
Цирцея направила Одиссея в Аид, чтобы «вопросить Тиресия фивского душу, — / Старца слепого, провидца» [554]. Около 380
