Я тоже, когда ухаживал за твоей матерью, со свидания частенько заходил к маркитантке одной, что в лавке полковой прислуживала отцу, и с ней кувыркался на сеновале, снимая мужскую страсть, чтобы с Пелагеей потом держаться непринужденно. Так делал до самой жениться, а потом перестал: негоже жене изменять, коль венчался с ней перед богом. Это уж когда мать больная была, я с Фросей связался с молчаливого согласия матери – умела она мужчину понять: слушать, слышать и чувствовать мое настроение, а большего от жены и желать нечего.
Ищи, Иван, себе такую жену, как была твоя мать: чтобы понимала мужа, считала его лучшим из всех, невзирая на звания и чины, и никогда не попрекала ошибками и неудачами – это и будет та самая любовь, что пишут в романах, – закончил Петр Фролович свои поучения сыну, вставая из-за стола. – Пойду, прилягу, что-то разморило меня сегодня – видно быть дождю. И ты отдыхай сынок: чую, трудно будет тебе учиться и содержать себя, но такова наша участь обедневших дворян: всего надо добиваться самому, коль состояния нет. Профукал прадед твой наше имение – говорят, в карты проигрался, но словами дела не поправишь. Братья твои немного приподнялись, думаю и ты наш род не подведёшь и не замараешь дворянского звания.
Петр Фролович ушел к себе в опочивальню, Фрося гремела во дворе чугунками, готовя ужин, а Иван прошелся до речки, сел на пригорок у излучины реки и молча глядел, как серебристый, под солнечными лучами, поток медленно струится вдаль, исчезая поворотом за ближним лесом.
Здесь, на реке, прошло его раннее детство до отъезда на учебу к тётке Марии, и вот он, совершенно взрослый человек, учитель, сидит снова на том же берегу и смотрит, как река уносит свои воды вдаль сквозь время, которое здесь, кажется, остановилось вовсе: та же река, тот же пригорок, те же ребятишки плещутся в заводи и лишь он из мальчика превратился в мужчину, успевшего обзавестись разочарованиями в жизни, но еще не растерявшего всех надежд и ожидающего их свершения в будущем.
Как и в прошлый свой приезд, Иван переоделся в крестьянскую одежду: серьмягу и лапти, и провел весь месяц в полном безделье, прогуливаясь вдоль реки, чтобы наловить рыбешек коту, что завела Фрося взамен старого кота, который марте убежал в деревню в поисках кошки да так и не вернулся, видимо, попав дворовой собаке в лапы или погибнув в кошачьей битве за право владения кошечкой.
Отдохнув сполна и набравшись сил, Иван собрался в дальний путь в город Вильну, чтобы устраивать свою судьбу дальше: он хотел оформить все документы, устроиться в пансион и присмотреться к городу, в котором ему предстояло прожить целых четыре года, учась и подрабатывая на пропитание, благо, что за учебу платить не приходилось как дворянину.
Петр Фролович благословил сына на исполнение его планов, дал немного денег в дорогу и обещался, по возможности, иногда оказывать посильную помощь, если Иван будет испытывать денежные затруднения. – Всяко бывает: человек может заболеть или попасть в несчастье, когда не сможет сам содержать себя, вот тогда-то и пригодится отцовская помощь, – напутствовал Петр Фролович своего сына Ивана, прощаясь за воротами у коляски, которой, как всегда, правил сосед.
Дорога в институт получилась у Ивана на перекладных: в коляске до уезда, там попутным извозчиком до Орши, а уже из Орши поездом до Вильны – губернского города Вильненского края. На второй день, к вечеру, Иван добрался наконец до Вильны, снял комнату на ночь в привокзальных номерах и на следующий же день, с утра направился в институт выправлять документы.
ХIV
Учительский институт Иван нашел не сразу. Вначале прохожие направили его в институт, который оказался еврейским и, лишь, потом Иван отыскал христианский институт, который располагался в отдалении от центра города в небольшом двухэтажном здании. Ивана принял дежурный учитель, что оставался вместо директора, уехавшего по делам в Петербург.
Документы Ивана оказались в полном порядке и их подшили в дело. Особую роль сыграли рекомендательное письмо уездного смотрителя училищ и грамота дворянского рода. Иван без проволочек был зачислен в институт с объявлением о начале занятий через три недели, и направился к коменданту на поселение в пансион при институте, который находился в двух кварталах пешего хода от институтского здания, куда Иван и направился тотчас решать вопрос о своем проживании.
– Эх, знать бы заранее, что всё так быстро решится, оставался бы у отца еще две недели, а теперь придется жить здесь и тратить свои сбережения на проживание и еду, – корил себя Иван, направляясь к пансиону.
В пансионе Ивану предложили места на выбор: комнаты на одного, двух и трех студентов. По своему достатку Иван выбрал комнату для двоих: на одного дорого, а на трех тесновато, наверное, да и ужиться разным людям втроем гораздо сложнее, чем подобрать напарника по характеру.
Комнатка оказалась небольшой: в ней стояли две железные кровати с тумбочками, стол для занятий и еды с двумя стульями и платяной шкаф.
– Столоваться можно в соседнем доме, где одна еврейская семья даёт дешевые обеды для студентов, но можно будет у них и завтракать, и ужинать за весьма умеренную плату, – так сказал Ивану комендант, показывая весь пансион: умывальня на первом этаже, туалет во дворе, водопроводная колонка на улице в будке – вода там за плату, но на входе в пансион стоит бак с водой для питья. Кухни нет, керосинки жечь нельзя, но кипятком всегда можно разжиться у вахтера, где постоянно дымится двухведерный самовар: вот и все сведения, что необходимы постояльцу пансиона, – заключил комендант и ушел, оставив Ивану ключ от комнаты, который при выходе надо оставлять вахтеру.
Иван вернулся в номера, забрал чемодан и мешок со своими вещами, отнес всё это в пансион и пошёл пообедать в столовую, как её назвали хозяева-евреи. Заведение еще не работало, поскольку студенты были в отъезде на каникулах, а другие посетители в эти места не заглядывали. Однако, старый еврей, завидев Ивана, инстинктом торговца, почуял в нем посетителя, и на ломаном русском языке пригласил зайти: – Господин студент хочет-таки покушать, так мы что-нибудь сготовим, чтобы накормить господина. Заходите в залу и вам принесут щей и каши с мясом курицы – всё, что надо студенту и почти даром.
Иван зашел в небольшую комнату, где стояли три стола на четыре места каждый. Старая еврейка тотчас принесла щей, каши, хлеба кусок и стакан чаю.
– Сколько это будет стоить? – спросил Иван, зная жидовскую натуру еще
