Жизнь продолжалась. Рамут закончила свои «Некоторые заблуждения», но чтобы защитить эту работу во врачебных кругах и добиться её выхода в печать, ей пришлось потратить немало времени и нервов. В столице работу отклонили, не помогли даже связи в Обществе врачей; тогда Рамут разослала краткие изложения во врачебные союзы других городов, ни на что особо не надеясь. Положительный ответ неожиданно пришёл из Берменавны: в тамошней школе Рамут ждали чуть ли не с распростёртыми объятиями. Когда она увидела подпись главы этой школы, сердце дрогнуло... Письмо-приглашение на защиту было выслано от имени Реттгирд.
Рамут прибыла в Берменавну поздним зимним вечером. Переночевав в гостинице, наутро она отправилась во врачебную школу. Реттгирд приняла её в роскошно обставленном кабинете; сверкнув ослепительной улыбкой, она встала ей навстречу из-за огромного и солидного, застеленного чёрным сукном письменного стола, крепко пожала руку и указала на кресло.
– Присаживайся, дорогая Рамут... Рада видеть тебя у нас несказанно! Вот уж не думала, не гадала, что мы с тобой снова свидимся!
Вид у Реттгирд был цветущий. Она преуспела и в работе, заняв пост главы врачебной школы, и наконец-то наладила личную жизнь, а точнее, обзавелась семьёй. Её супругой стала дочка градоначальницы, и теперь они ждали ребёнка. Пополнение семейства стало возможным благодаря парню, с которым они заключили договор на оплодотворение. За неплохую плату этот молодой, красивый и здоровый работник хлебопекарни согласился дать своё семя для зачатия и подписал отказ от каких-либо прав на будущего отпрыска. Жил он бедно, а поэтому соблазнился хорошими деньгами.
– Эльвунд на восьмом месяце, – поведала Реттгирд. – Мы решили, что рожать будет она: у меня слишком много работы, какая уж там беременность... У неё с этим попроще: обычная, скучная чиновничья служба с десяти до семи. А я и преподаю, и врачебную деятельность не оставляю... Занятость просто сумасшедшая. А как твои дела?
Рамут рассказала в двух словах о своей жизни. Ей вспоминалась их с Реттгирд работа в столичном Обществе врачей, прогулки в городском саду и интересные, содержательные беседы... Поцелуй в порывах предгрозового ветра. «Ты – госпожа, богиня, а я песчинка на твоей нежной ладони». Прошлое развернулось бумажным городком с фигурками людей на улицах – с их нарисованными на бумаге чувствами, бедами и радостями. И среди них – она с Реттгирд. Яркими бабочками порхали пылкие признания, но их крылышки были лишь сочными мазками водяных красок. Рамут с грустноватой усмешкой сложила бумажный городок прошлого в один из ящичков памяти, и он лёг там, плоский и забавный. Настоящее же поднималось объёмно, тяжеловесно, билось пульсом, прорастало в плоть и душу. Пожалуй, не стоило так сердиться на Вука за перевод Реттгирд в Берменавну: она и здесь устроилась вполне неплохо. Высокая должность, насыщенная работа, жена – дочь градоначальницы... А теперь ещё и малыш. Чего ещё желать?
Они назначили время защиты – завтра после обеда. Остаток дня Рамут провела во врачебной школе, посещая лекции и знакомясь с преподавателями, посидела в библиотеке. Особая подготовка ей не требовалась, свою работу она помнила наизусть, а рисунки были уже давно выполнены – их Рамут привезла с собой. Утро она посвятила знакомству с городом, позавтракала в харчевне, побродила по заснеженным улицам. На речном острове угрюмой глыбой возвышалась крепость-тюрьма, к слову – вполне действующая... Невольно вспомнились рассказы Темани о заключении под стражу и казни её родительницы; Рамут, ощутив холодную волну мурашек, поспешила направиться в сторону врачебной школы.
Зал для собраний был набит битком. Увидев, сколько народу собралось, чтобы её послушать, Рамут смутилась, но ясный и тёплый, сияющий взгляд Реттгирд на председательском месте её ободрил. «Совсем одичала в деревенской глуши», – подумалось молодой навье.
Защита прошла в обычном порядке: непосредственно доклад, затем – вопросы к докладчику и решение учёного совета по допуску работы в печать. Вторая часть вышла напряжённой и вымотала Рамут преизрядно: вопросов на неё обрушился целый водопад. Два долгих часа ей пришлось «отбиваться» и в подлинном смысле этого слова защищать свою работу. Реттгирд, эта заядлая спорщица, как ни удивительно, была всецело на её стороне и не сводила с Рамут внимательного, светлого, задумчиво-ласкового взора.
Наконец учёный совет во главе с Реттгирд удалился на совещание, а Рамут обессиленно опустилась на стул и жадно приникла пересохшими губами к стакану с водой. Зал гудел и жужжал, слушатели переговаривались и обсуждали... Доклад ли? Может быть, их больше занимало, в какой харчевне отобедать и что выпить? Усталая Рамут не всматривалась в незнакомые лица, просто успокаивала своё пересохшее, напряжённое нутро водой.
Между тем учёный совет вернулся. Заключение зачитала Реттгирд; работа Рамут была найдена интересной, необычной и заслуживающей печатного обнародования. От себя Реттгирд добавила, что знает Рамут уже давно, работала с нею бок о бок и видела в деле.
– Это, вне всяких сомнений, одна из одарённейших врачей – не побоюсь такого обобщения – во всей Нави, – сказала она. – Даровитость её выражена во многих направлениях: как в общей и челюстно-лицевой хирургии, так и в родовспоможении, а также госпожа Рамут разработала способы улучшения и исправления внешности. Я имею все основания считать и заслушанную нами сегодня работу весьма достойной, передовой и смелой. Это – новое слово во врачебном искусстве. Я понимаю осторожность и опасения сестёр по науке, которые вынесли отрицательное решение по данной работе: новшества всегда пугают и настораживают. Но без новшеств наука не двигается вперёд! Поэтому я выражаю госпоже Рамут от лица учёного совета нашей школы глубокую благодарность за возможность продвинуть врачебное дело в будущее. И мы от такой возможности не откажемся! Это честь для нас.
С её подачи весь зал разразился рукоплесканиями. Рамут, не чувствуя ног под собой, поднялась с места и нагнулась в глубоком поклоне. Сердце бешено колотилось, а на глаза наворачивались тёплые слёзы: это был её звёздный час – час, который она заслужила бесчисленными днями упорной работы и поисков. Не славы желала она, нет! Она лишь жаждала быть услышанной, и это наконец свершилось. Реттгирд размашисто вывела на титульном листе рукописи «утверждаю» и поставила печать врачебной школы.
Вечером Рамут ужинала у неё дома. Реттгирд жила в пятикомнатных апартаментах со своей беременной супругой и младшей сестрой; Эльвунд, обладательница огромных карих глаз, тёмных шёлковых волос и кукольно-красивого личика, характером и личностью своей не производила запоминающегося впечатления. Привлекательной внешностью её природа одарила щедро, милым и приятным обхождением она была обязана своему воспитанию, а также ей посчастливилось родиться в семье самого высокопоставленного лица в городе, но по уму это была обычная чиновница среднего звена, ограниченная только сводом правил и указаний в своей области. Рамут откровенно недоумевала: что нашла в ней яркая, умная, обаятельная Реттгирд? Неужели только влияние, деньги и связи её матушки?
После ужина глава врачебной школы пригласила Рамут прогуляться в ухоженном и уютном садике около дома. Поскрипывая шагами по снегу, они незаметно для себя окунулись в увлекательную беседу на врачебные темы; Рамут было приятно соприкасаться с личностью Реттгирд, с её цепким и глубоким, незаурядным умом, она словно вкушала большими глотками освежавший душу напиток.
– Не понимаю, как можно годами жить в сельской глубинке и не скиснуть от тоски, – молвила сероглазая навья. – Там же скучно, даже поговорить не с кем... Я имею в виду людей нашего круга и образования. Послушай, Рамут, иди к нам в школу!.. Такой даровитый, блестящий врач, как ты, не должен прозябать в глуши, ему нужно широкое поле для деятельности. Вращение в научных кругах, общение с близкими по духу и разуму людьми... Берменавна – не Ингильтвена, конечно, но и здесь есть кое-какие возможности.
– Я подумаю, – уклончиво ответила Рамут со сдержанной улыбкой. И добавила: – Я рада встрече с тобой, Реттгирд. Мне отрадно видеть, что ты вполне счастлива и довольна жизнью.
– Да, грех жаловаться, – усмехнулась та. – А ты... Мне кажется, ты стала ещё прекраснее, чем прежде.
Её голос, взгляд, искренний свет задумчивой улыбки, затаённая грусть – всё это пролилось в душу Рамут хмельным зельем, от которого встрепенулось и заныло сердце, а щёки согрелись смущённым румянцем. Внутри запульсировало что-то горячее, многогранное, искристое... Щемящая тоска по былому коснулась её лёгким крылом, но вместе с тем она не могла не понимать, что глупо и смешно примерять себя на место Эльвунд и думать о том, что было бы, если бы... Что толку от этих «бы»? Она выбрала свою стезю – проигранную битву. Но проиграла ли она на самом деле? Добродан ушёл, но Рамут верила, что он жив, и питала его силами через незримую золотую нить.
