Франсин Риверс - Сад Лиоты

Пользу нужно соизмерять с затратами.

Продлевать жизнь — это неправильно. Ему приходилось видеть больных раком, эмфиземой или диабетом людей, испытывающих нечеловеческие муки, когда их тело умирало по частям. Их близкие страдали вместе с ними. Как, впрочем, страдал и он сам. Как страдала его мать. Все эти разговоры о том, что смерть — это часть жизни… А если это правда, что ж плохого в том, чтобы слегка ускорить процесс?

Находясь рядом с комнатой для посетителей, он услышал достаточно, чтобы понять, что Лиота Рейнхардт не хочет окончить свои дни в больнице для престарелых. Семья не желает обеспечить ей домашний уход, кроме разве что девочки, которая понятия не имеет, во что она ввязывается. А тот, самый крикливый мужчина не хотел, чтобы ее наследство было потрачено на сиделок, к услугам которых придется обращаться, возможно, длительное время.

Эта красивая девушка должна ходить на танцы, веселиться, вместо того чтобы обременять себя уходом за старухой, которая никогда не поправится.

Всего один укол. Только один. И все страдания Лиоты Рейнхардт закончатся навсегда.

Никто не должен знать.

Он поднял голову и беспокойно посмотрел по сторонам. Иногда ему казалось, что за ним наблюдают… будто кто-то читает его мысли. Как жаль, что он не может высказаться открыто — иначе он рискует потерять работу. На самом деле он больше переживает за пациентов, чем другие люди, и ему больно видеть, как они мучаются. Почему он должен оправдываться из-за своего желания помогать людям умереть достойно?

В первый раз ему было тяжело это сделать, он даже расхворался. Промаялся несколько дней, скорее от чувства вины, от страха и еще от чего-то, что не мог определить, но сумел преодолеть себя. Он постоянно думал о том, что совершил, и о причинах, заставивших его пойти на это. Все верно, он сделал все правильно, и он был прав. К такому решению он пришел после того, как услышал истерические крики двадцатичетырехлетней дочери одной из пациенток: «Можете вы что-нибудь сделать? Почему ей приходится так жестоко страдать?»

У доктора не хватило смелости, он не смог сделать то, что должен был сделать несколькими неделями раньше. Зато он, Хирам, смог. Глубокой ночью, когда посетители ушли из больницы, а сестры просматривали истории болезни и раскладывали лекарства, он вошел в палату и сделал пациентке укол. Она даже не открыла глаза. Она умерла достойно.

Во второй раз все прошло намного легче, а потом еще легче, он уже ничего не чувствовал, кроме облегчения. Он сумел помочь десяти пациентам одной больницы в Южной Калифорнии, у которых были эмфизема или рак. Потом в течение трех лет он работал в Сан-Франциско, где помог еще двадцати больным, зараженным СПИДом. Ему было невыносимо видеть страдания этих несчастных. Не говоря уже о стоимости их лечения. Пять, а то и шесть тысяч долларов уходит в месяц на лечение одного такого пациента. Это же безумие.

В его шкафчике, среди личных вещей, хранится несколько ампул морфина и сукцинилхолина хлорида, он получил их от одной медсестры, с которой встречался, когда еще жил в Сан-Франциско. И не он один так думал, а многие. И таких людей становится все больше. Не за горами то время, когда разрешат эвтаназию.

Многие ждут этого часа. В конце концов, разве достойно страдать недержанием, пускать слюни и лежать парализованным?

Будь он на месте Лиоты Рейнхардт, ему бы хотелось, чтобы кто-то проявил к нему сострадание.

Нора перестала защищаться и внимательно слушала. Энни уже не обвиняла мать, а рассказывала о том, что узнала от бабушки Лиоты про далекое прошлое. Впервые в жизни Нора начало видеть произошедшее глазами своей матери и понимать ее боль.

О, какой сильной была эта боль!

Раньше ей часто снился сон, в котором Лиота, стоя на коленях, работала в саду и с тоской смотрела на дом. А сон ли это был? Или она все-таки видела такую картину из окна кухни, когда помогала бабушке Элен готовить и при этом слушала ее слова, проникавшие в сердце и отравлявшие горечью душу?

— Бабушка любит тебя, мама.

— Она никогда не говорила мне об этом.

— Но доказывала свою любовь трудом.

— А мне хотелось, чтобы она говорила.

— Возможно, и говорила, но ты ее не слышала.

Нора заплакала. Сколько же слез выплакала она за свою жизнь? Наверное, целые галлоны, и все от жалости к себе. А сейчас она заплакала от жалости к матери, почувствовав ее боль как свою. А разве это не ее боль?

— Я не знаю, что делать!

Энни тоже плакала:

— Помоги мне, мама. Я хочу привезти бабушку домой.

— Врач говорил о серьезности ее положения и о том, что она должна лежать в больнице.

— Врач говорил о необходимости хорошего ухода, — решительно заявила Энни.

— И ты готова посвятить этому всю свою жизнь!

Энни подалась вперед и с мольбой во взгляде протянула руки к Норе.

— Мама, бабушке Лиоте не так долго осталось жить, и ее последние дни я хочу быть рядом с ней. Неужели ты не испытываешь такого желания? Неужели тебе не хочется узнать ее лучше? Ты не хотела этого раньше и так и не разглядела, какая она.

Нора боялась принять неверное решение. Сколько раз за свою жизнь она ошибалась? Трудно сосчитать. А сейчас нельзя ошибиться.

— Я могла бы поместить ее в больницу. Есть очень хорошие, так ведь, Фред? А ты могла бы вернуться домой, Энн-Линн. Мы могли бы вместе навещать ее.

— Мама, ты прекрасно понимаешь, что это совсем не то. Если бы у бабушки был выбор, она сидела бы в шезлонге в своем саду и ту минуту, когда Господь призовет ее.

Фред посмотрел на Нору и нежно взял ее за руку. Это успокоило ее и придало сил.

Ты ведь знаешь, Нора, что это так. И в глубине души догадываешься, чего хочет твоя мать. Неужели ты, как и она, не желаешь быть дома в окружении твоей семьи?

— Хорошо, Энни, завтра мы привезем ее домой. — Голос у Норы дрогнул. — Я не вполне согласна, что так будет лучше, но я помогу тебе.

Горестное выражение тут же исчезло с лица Энни, и она с благодарностью посмотрела на мать. Такого взгляда дочери Нора никогда прежде не видела.

— Наверное, завтра будет еще рано, Энни, — возразил Фред. — Врач сказал, что твоей бабушке нужно окрепнуть. Возможно, следует подождать несколько дней.

— Мама, пожалуйста.

Нора с замиранием сердца подумала о том, сколько лет она потратила на напрасные обиды. Может так случиться, что именно этот поступок откроет ей путь к новым взаимоотношениям с матерью, пусть и ненадолго.

— Я помогу тебе перевезти ее завтра утром.

Лиота дремала, не в силах заснуть в больничном шуме и суете: сестры входили и выходили, после обезболивающего укола пациентка, стонавшая на соседней койке, заснула, да так крепко, что начала громко храпеть. А еще этот лаборант постоянно крутится возле палаты. Минуту назад он снова появился в дверях и ушел только после того, как сестра что-то сказала ему.

Память перенесла ее в далекие довоенные годы, когда Бернард был молодым. Она представила его в танцевальном зале, где он впервые ее увидел. Она вспомнила, как ветер обдувал лицо, когда они ехали домой на заднем сиденье машины с открытым верхом.

Она вспомнила мелодию песенки «Ни с кем не сиди под яблоней, только со мной», под которую мама Рейнхардт вязала носки для Бернарда. Она даже вспомнила завывание сирены во время воздушных налетов и женщину в каске, следившую за светомаскировкой в их квартале, которая стучалась в дома с неплотно зашторенными окнами, чтобы сообщить, что с улицы виден свет. В те годы все приходилось расходовать очень экономно: жир для жарки, зубную пасту, консервы в жестяных и стеклянных банках. Газеты и журналы зачитывали до дыр, и ничего не выбрасывали.

А какие урожаи она снимала с грядок! Ревень, салат, капуста, помидоры, горох, кукуруза, свекла, морковь и картошка — этих овощей хватало, чтобы прокормить себя и всех соседей. Мама Рейнхардт консервировала вишни, сливы, абрикосы и делала яблочное пюре. Сотни банок.

К их дому подъезжал фургон, хозяин которого торговал всем подряд, от булавок до печенья. И еще фургоны молочника и булочника. Часть урожая она отдавала на продажу старому Тоби, у которого был свой пикап, и тот быстро распродавал все овощи.

Она вспомнила, какую завивку ей делала Китти — любимая подружка.

Китти говорила, что с копной моих рыжеватых волос я похожа на Риту Хейворт[30]. Когда мы ездили за покупками в Сан-Франциско, моряки свистели нам вслед, а я только плакала, потому что мне так хотелось, чтобы Бернард был со мной и видел, как здорово я выгляжу. Китти сфотографировала меня в закрытом купальнике, в котором я все лето работала в саду. Я позировала ей, как Бетти Грейбл[31]. Когда Бернард получил мою фотографию, он написал, что все парни в его части считают, что он женился на красотке. Интересно, куда подевался тот берет с блестками? А еще у меня была соломенная шляпка с огромными розами и шапочка, украшенная множеством перьев. Наверное, я выглядела в них очень смешно!