С великим трудом я одолел крутую гору и добрался до дивно сверкающей беседки и бассейна. Умылся, вознес господу молитву и попросил избавления от колдовских чар, испил воды, сел на тот престол[73] и увидел рукомойник и таз.
Было там начертано: «Я, королева страны франков, привела сюда свою дочь Гулар и поместила в сей неприступной скале, посадила в яхонтовый паланкин, ибо под солнцем не было ей подобной: ликом она равна солнцу, станом — кипарису, волосы ее схожи с гишером и ароматны, как мускус и амбра, зубы ее напоминают нанизанный жемчуг. Голос ее приятнее соловьиного пения в саду роз, а шея подобна цветнику, грудь ее — как небо, усеянное звездами. Исполнена она красы, словно Эдем. Я спрятала ее от людских взоров, ибо нет у нее отца и, беззащитной, ею могли завладеть силой либо колдовством. Ныне живет она не в нужде, окруженная царскими почестями. Пусть никто не пытается добиваться ее силой, он только повредит себе!»
Вот что было начертано на том рукомойнике. Надпись на тазе гласила: «Блажен муж, который выведет отсюда царевну, а кормилицу ее слепую оставит здесь. Служанку черноокую и многих других пусть возьмет с собой. Кормилица — дьявольское отродье, сладить с ней трудно. А служанка, что видит, обо всем ей докладывает. Кто за это дело возьмется, должен принести с собой тамбурин и сесть у входа в пещеру, где находится паланкин светила Гулар. Пусть он играет и жалобно напевает об испытаниях, которые перенес. Сколько бы его ни уговаривали, не должен он ни отвечать, ни входить в пещеру. До тех пор должен играть, пока дева сама не выйдет из пещеры. Тогда должен он поведать ей о своих бедах и смягчить ее сердце. От жалости вспыхнет в ней любовь, но служанка ни за что не расстанется с ней. Надо взять их обеих и идти. Если он хочет, пусть там же воцарится, сокровищ и богатств там достаточно; не хочет, пусть поступает согласно своей воле».
Прочел я это поучение, возрадовался, взял тамбурин и пошел по тропинке. Как подошел к пещере, сел у входа и стал жалобно причитать, вспоминая свои злоключения.
Здесь сказ о том, как Гостам играет на тамбурине и жалобно причитаетСтал Я на тамбурине играть и плакать: «Горе тебе, Гостам, покинувший престол и венец, с родителями разлученный, долгой дорогой утомленный! Ты попирал ногами парчу и ковры, жемчугами и самоцветами осыпал нищих, забавляясь, плетью убивал львов и тигров, золотым чоганом гонял яхонтовый меч. Сидя на горячем скакуне, ты радовал бесчисленную рать, одной стрелой поражал трех зверей. Тебе не надоело раздавать царства и престолы, не утомлялся ты от пиров и охоты. Ночи ты проводил на высоком ложе, осыпанном драгоценными камнями, тебя холили твои родители, сыновья вельмож толпились вокруг и воскуривали фимиам, музыканты услаждали твой слух игрой и пением. Два дня кряду не надевал ты одного и того же венца и не садился на один и тот же трон. Ты никогда не выезжал на одном и том же коне и не облачал скакуна в ту же сбрую. Светила небесные подчинялись тебе, а светила земные не смели уклоняться от твоих объятий. Но огонь любви охватил тебя, и вот уже семь лет, как ты идешь пешком, босой, и поле окрашивается кровью, сочащейся из твоих ног. Не знаешь ты отдыха ни днем, ни ночью, твое изнеженное тело вянет под грубыми звериными шкурами, валяешься ты на сырой земле под открытым небом, колеблешься под ветром, подобно кипарису. Вместо мяча гоняешься ты за дикими зверями, вместо львов и тигров охотишься за драконами, вместо дичи поражаешь дэвов, а вместо блестящей свиты тебя окружают колдуны. Вместо изысканных яств ты питаешься травой, вместо тончайших вин хлебнул ты крови и пота. А других испытаний твоих и вовсе не перечислить! Но никакие страдания не помогли исполнению твоего сердечного желания, не нашел ты ту, что затушит адское пламя».
Так я плакал и жалобно причитал под звуки тамбурина, а они [те, кто был в пещере], внимали мне: наслаждались моим голосом и жаждали увидеть меня. Но я был скрыт скалой, и тогда взмолились они: «Кто бы ты ни был, войди в пещеру, дай поглядеть на твой лик! Может, мы сумеем тебе помочь!» Но я не отзывался, не прекращал плакать и причитал все более горестно. Сжалилась надо мной красавица и стала упрашивать кормилицу: «Позволь мне только за дверь выглянуть, поглядеть, кто это поет!» Но отвечала ей та змея подколодная: «Нечего тебе глядеть, кто там может быть!»
От жалости ко мне горько плакала царевна, со слезами горючими молила няньку и ту черноокую служанку: «Хочу я узнать, что это за голос такой. Если это человек, то почему не появляется, а если меня хочет выманить, то пусть господь не допустит, чтобы я взглянула на его лицо. Если это колдовские чары, то от них охранит меня святость родителей моих, развеются они, и не будет больше слышно этого голоса». Сказала служанка: «Отпусти ее, иначе она разорвется от рыданий и слез. Что делать, пусть выходит и, если хочет, пусть хоть со скалы кидается». Не могла кормилица справиться со строптивой, сказала: «Ступай и возвращайся быстрее! Кто знает, что может случиться, такой голос — недобрый знак!» Сама красавица кипела состраданием ко мне, да и господь был ко мне милостив. Прежде не собиралась она выходить, хотела лишь за дверь выглянуть. А тут рассердили ее коварные речи той женщины, она и вышла.
Как появилась она на пороге, ослепила меня своим сиянием. Удивляюсь, как я выдержал: как не умер на месте, не потерял сознания! Но господь не обрек меня на погибель, сердце мое уподобилось железу и камню, и, увидев, что черноокая служанка вышла вслед за ней, я еще громче стал причитать и плакать, а сам потихоньку стал отходить от пещеры. Я медленно двигался к той беседке и причитал: «Горе тебе, Гостам, какой неугасимый огонь сжигает тебя! Где же та, что опаляет тебя, на земле или на небесах? Не гостит она у царя птиц, нет ее и в море у крокодилов, всю землю ты обошел — ни одной горы не пропустил, все густые леса обшарил. Только на эту скалу ты надеялся, а теперь остался ты, несчастный, со слезами молить господа, чтобы он указал тебе путь. Неужели она взлетела на небо, чтоб затмить солнце, или провалилась под землю, чтоб осветить преисподнюю! О Гостам, горемыка, обойденный счастьем, самый безумный из всех миджнуров, из-за любви скитающийся по белу свету! Отчего все еще землю попираешь и на солнце глядишь! Или бросайся со скалы в пропасть, или кинься в пучину морскую, или пади на свой меч. Неоткуда ждать тебе отныне помощи. Одно печалит тебя, что погубительница даже не узнает о твоих муках. Счастлив был бы ты, если бы мог пролить кровь у ее порога и сгореть от ее сияния, как мотылек от свечи. Горе твое неизбывно, и не с кем тебе его разделить, никто не слышит тебя».
Так причитая, я уходил все дальше и дальше, а они следовали за мной. Мы уже прошли половину пути до беседки. Служанка забеспокоилась: «Куда это мы идем? Нет ли тут какого колдовства?» А дева отвечала: «Колдовство это или сам сатана, я вся горю от жалости к нему и, если не узнаю, что с ним, жить на свете не желаю! Пусть этот человек или убьет меня, или освободит от этой колдуньи! Я со скалы брошусь, а в ту пещеру не вернусь». Отвечала на это служанка: «Не говори так. Раз мы уже пришли сюда, зайдем в эту беседку, отдохнем, поглядим, что там, пусть господь развеет дьявольские и колдовские козни. Ночь проведем мы там, а завтра поутру отправимся домой». Тут появилась целая толпа женщин, и все они уговаривали красавицу вернуться, но, на мое счастье, она не согласилась. Я прибавил шагу и запел громче. Я причитал так жалобно, что разбудил в сердце девы любовь, и стала она тяжко вздыхать. Своими стенаниями я заставил ее сказать: «Если та, ради которой он пустился в скитания, принадлежит к роду человеческому и если она, узнав все это, соединится с ним, думаю, что никто ее за это не осудит». Вошел я в беседку и укрылся за колонной. Вошли и они, омыли лицо и руки, передохнули немного, и дева сказала: «Недурное место для утех и забав». И тут заговорил я голосом сладостным, с сердцем веселым: «Больше нет горестей у Гостама! Для всех зашло солнце, а для меня восходит». Услышав мой голос, дева воскликнула: «Так вот оно что! Ты, значит, заранее все знал и так меня опозорил!» Опустила она голову и залилась слезами. Служанка стала утешать ее: «Я еще сама не знаю, что это [значит], но знаю, что бог не дозволит нарушить завещание вашей матушки. Лишь бы оказался этот человек достойным тебя, а ты не стыдись, ничего зазорного в том нет. Но если он пригож собой, отчего прячется и не покажется нам?»
Тут я вышел из укрытия и предстал перед ними. Воздел руки к небу с благодарностью, что страдания мои не пропали даром и нашел я то, что искал. Дева-солнце не подняла на меня глаз. Но служанке я приглянулся, хоть и не был одет подобающе. Сказала она мне: «Благословен тот день, когда удостоились мы лицезреть тебя, государь. Достоин воистину ты венца и престола, но и моя повелительница рождена царицей. Думаю, что вы не будете сожалеть о перенесенных испытаниях».
