Она многообещающе укусила Темань за ухо, обдав чуть хмельным дыханием и влажной, горячей лаской языка. Перо вывело вместо буквы закорючку и выпало из дрогнувших пальцев Темани.
– Мне надо работать... Статью сдавать уже завтра, – попыталась она отстраниться, но сопротивление получилось вялым.
– Никуда твоя статья не убежит, – хмыкнула Северга.
Темань вздрогнула, ахнув: рука супруги скользнула под полы халата и забралась внутрь шёлковых домашних панталончиков. Ощутив пальцами горячую влагу, Северга усмехнулась и изогнула бровь:
– О, крошка, да ты уже готова...
И снова – видение: ямочки, каштановая корона волос, длинные раздвинутые ноги и ритмичные толчки поджарых бёдер Северги... Этого хватило, чтобы нутро Темани свело горькой судорогой отчуждения. Она высвободилась из объятий и встала.
– Нет, я не хочу сегодня, устала. – Отойдя к окну, она плотнее запахнула халат и уставилась на струйки дождя, барабанившего в стекло. В душе раскатами грохотала обида. Выдуманная или настоящая – не имело значения. Если не сейчас, с дочкой тысячного, так в походах, с другими.
– Хм... Не хочешь? А твоё тело только что говорило мне об обратном. – Северга прильнула сзади, снова беря Темань в плен крепких рук. – Ты же истекаешь соками, детка...
Опять Темань представила, как Северга эти слова говорит красавице с ямочками... От невыносимой пошлости их звучания её обдало холодом и передёрнуло.
– У тебя что-то было с ней? – развернувшись к Северге лицом, спросила она напрямик.
– С кем, крошка? – В голосе супруги звучало невинное удивление, но шальные искорки в глубине стальных глаз бесили Темань. Смеялась Северга, что ли?..
– Ты издеваешься? – взорвалась Темань, отстраняясь. – Прекрасно ты понимаешь, о ком я!
Похоже, она переступила опасную черту: искорки в глазах Северги стали морозно-колкими и злыми, взгляд обдавал холодом раздражения.
– Дорогая, может, хватит уже? – Северга дёрнула верхней губой, обнажив на миг клыки.
Темань знала: когда она так делает, добра не жди. Зверя лучше не выводить из себя. Но зверь проснулся и в ней самой – визжал и тявкал, брызгал слюной и лез на рожон; обида набрякла, налилась тяжестью в груди, выпуская в кровь едкий яд.
– Да, хватит! – вскричала Темань, не в силах удержать всё то клокочущее, горькое и когтистое, что сидело под рёбрами и надламывало их изнутри. – С меня довольно этой пошлости! Этого фарса, в который превратился наш брак... Думаешь, если я молчу и смиряюсь, то ничего не вижу и не догадываюсь? После них всех... ты прикасаешься ко мне этими же руками! Мне противно это... Ты мне противна!
Она летела в пропасть и остановиться уже не могла. Звериный огонь сверкнул в глазах Северги, пересечённое шрамом лицо побледнело и оскалилось, рука с вздувшимися жилами начала подниматься – совсем как в тот раз, после которого Северга, ставшая чужой и холодной, уехала на войну надолго, а у Темани появились эти шрамы на шее. Темань не двинулась с места, не заслонилась, только выдохнула чуть слышно:
– Если ты ещё раз поднимешь на меня руку, я уйду от тебя. Я не собираюсь сносить от тебя ещё и побои.
Звериный оскал сомкнулся, рука Северги опустилась, только глаза ещё колюче блестели.
– Уйдёшь? Что, и уже даже знаешь, к кому? – хмыкнула она.
Темань бросилась в купальную комнату. Там её колени подогнулись, и она сползла на корточки. Из груди рвался немой вой, но из мучительно напряжённого, вздувшегося жилами горла не слышалось ни звука. Молчаливый крик выворачивал рёбра, рвал шею, стучал в кулаках... Правым Темань с размаху саданула по зеркалу. Дзинь! С жалобным звоном из места удара брызнули лучи трещин, и зеркало рассыпалось серебристо сверкающими острыми осколками. Будь оно всё проклято – Дамрад, Северга... Одиночество обступало стеной, окутывало вьюжным коконом тоски, а тёплые капли падали с порезанной руки алыми круглыми бусинками на мраморный пол.
– Ну всё, всё, успокойся, девочка. – Руки Северги легли на плечи, дыхание защекотало ухо. – Зеркало-то чем провинилось?.. Поранилась, дурочка...
Крик устало растворялся в груди, наружу вырывалось только бурное дыхание, а к глазам пробились слёзы, заструившись по щекам обильными ручьями.
– Ну, ну... – Северга присела рядом, упершись коленом в пол, зализала на кулаке Темани порез. – Всё, ягодка моя сладкая, забудь. У меня с ней ничего не было и нет, клянусь. И далась же она тебе, девица эта... Не думай о ней. Иди ко мне.
Она приказала дому убрать осколки, а сама подхватила Темань на руки и отнесла в спальню. Там она уселась в кресло, устроив Темань на коленях и крепко прижав к себе.
– Я боюсь за тебя... Я всегда так за тебя боюсь, – измученно всхлипывала та у неё на плече, вспоминая разговор с Дамрад о шрамах и свой испуг. – А ты... Ты не любишь меня, никогда не любила. И не стоишь ни моего страха, ни слёз тайком в подушку...
– Да, дорогая, ты права, я не стою твоих слёз, – гладя её по голове, как маленькую, с усмешкой сказала Северга. – Ни одной слезинки и даже мизинчика твоего. Ты же сама видела, с какой неприятной особой ты шла к Марушиному алтарю, малышка... И перемен к лучшему тебе никто не обещал.
Ослабев от слёз, Темань уже не противилась власти сильных рук, освобождавших её от одежды. И халат, и панталончики упали на пол, и нагая Темань очутилась там, где воображала девицу с ямочками – в постели, под тяжестью тела Северги. Скользя раскрытыми ладонями по боевым шрамам и ощущая под кожей супруги перекаты твёрдых мускулов, она ненасытно впитывала поцелуи, пила их жадно и безостановочно. Пальцы Северги погрузились в скользкую и влажную от возбуждения плоть, уголок рта приподнялся в усмешке.
– Готова, крошка?.. Ну, держись.
Толстый стержень из хмари вошёл внутрь, и скоро Темань уже кусала себе руку, чтобы не кричать во весь голос от нарастающего, мчащегося лавиной бешеного наслаждения. Все энергичные толчки поджарых бёдер, которые она обхватывала ногами, доставались ей, а не той девице; спинка кровати мерно постукивала о стену, а голова Темани моталась по подушке. Тёплые слезинки скатывались по щекам, из груди рвалась смесь счастливых рыданий, вздохов и стонов, и Темань впивалась ногтями в спину Северги. Когда та замедлялась, придерживая блаженство, не отдавая его сразу целиком, Темани хотелось рычать и кусаться, но она понимала: Северга знала, что делала. Она дразнила, разогревала, мучила, а потом обрушила наконец на изнывающую супругу всю мощь своей страсти и одержала ослепительную победу.
Говорят, нет ничего слаще, чем примирение после ссоры, и Темань познала всю его сладость в полной мере. Отдыхая в объятиях и скользя пальцами по знакомому и выученному наизусть рисунку шрамов на теле Северги, она томно мурлыкнула:
– М-м... Может, ещё?
Супруга бросила из-под полуприкрытых век взгляд на часы.
– Мне вставать рано на службу.
– Да и мне статью дописывать, – вздохнула Темань, прильнув щекой к её плечу и глядя в потолок с мечтательной грустью. – Да и вообще... Так не хочется, чтоб наступало завтра. Хочется увязнуть в этой ночи... В тебе.
С урчанием она вырисовывала языком и горячим дыханием влажные узоры на коже Северги, пока не добралась до губ – сурово сомкнутых, жёстких, высокомерно-неприступных... Но такими они были до поцелуя, а навстречу ему раскрылись и ответили основательной и глубокой лаской.
– М-м... Сладкая, не раззадоривай меня снова, – улыбнулась Северга. – А то не выспимся.
– Мне так жаль тратить на сон драгоценное время... Время, которое мы могли бы проводить вместе. – Темань скользила ладонью по её плоскому и твёрдому животу, шаловливо направляясь вниз. – Кто знает, сколько ещё осталось тебе и мне...
Северга, мерцая задумчиво-далёким взглядом из-под ресниц, сказала:
– Ты проживёшь долго, родная. Долго и счастливо. И всё у тебя будет хорошо.
Сердце Темани гулко ёкнуло и сжалось от этого «ты». Себя в долгой и счастливой жизни жены Северга как будто не видела, и эта пустота веяла холодком. Горло тоскливо и тревожно сжалось, ресницы намокли, и Темань уткнулась в плечо супруги, шмыгнув носом.
– Не говори так, – всхлипнула она, закусив дрожащую губу.
– Ну-ну, малышка, не разводи сырость, – усмехнулась Северга. – Иди ко мне... Так и быть, побалую тебя ещё чуток.
Поспав совсем немного, Северга встала в четыре утра, чтобы к шести успеть на службу. Сквозь дрёму Темань слышала, как та собиралась, как негромко разговаривала с дочерью: Рамут была ранней пташкой и всегда завтракала вместе с родительницей. На рабочем столе осталась недописанная статья, и Темань прокручивала её текст перед мысленным взором, но не находила в себе сил встать сейчас.
– Дом, разбуди меня через два часа, – простонала она.
«Будет сделано, госпожа».
Статью она успела сдать вовремя. Жизнь продолжалась, но теперь Темань, посещая светские собрания по долгу работы, каждый раз шла туда, как на войну: даже если в списке гостей Дамрад не значилась, она могла явиться без приглашения – заглянуть, так сказать, на огонёк. Убегать и прятаться? Глупо. Приходилось терпеть, скрепя сердце и сцепив зубы. Встретив на приёме Владычицу, Темань старалась держаться в самой гуще гостей и избегать уединения: на глазах у всех государыня не стала бы приставать к ней с нежными речами и поцелуями. На её счастье, в половине случаев Дамрад всюду появлялась со старшей дочерью, а Санда ревниво следила за матушкой, вынуждая ту быть сдержаннее с дамами. Но леденящий луч взора Дамрад всё равно находил Темань везде, и она неизменно мертвела, попадая в его поле зрения. От всего этого временами жутко хотелось напиться – до воя, до сведённых челюстей и скрипа зубов; хмель, этот коварный лже-друг и совратитель, ждал её с распростёртыми объятиями, обещая желанное расслабление и покой, но Темань каждый раз исполинским усилием воли отрывала свои мысли от сего пагубного предмета. Эта скользкая дорожка вела на дно – страшное, безысходное, с которого уже не подняться, не спастись. С горечью Темань понимала: нет бывших пьяниц, желание выпить будет всегда, оставалось только жить с этим и держать себя в узде, заглушая в себе губительный голос какими-то целями, делами, заботами...
