тобой! – Учитель был искренне взволнован. – Не порть Хани большими деньгами. Он, может, и не богат, но у него есть дом и у него есть дело, которым он занимается с удовольствием. У него есть способности, и, когда рядом с ним появится человек, на которого он сможет положиться, он разовьёт их ещё сильнее. Не давай молодым лёгких денег, они развращают и делают душу ленивой, пусть они сами, как и ты в своё время, добиваются в жизни успеха. И говорил я о другом. Хани нужна жена-друг, жена-помощник. Подумай сам, можно ли представить в этой роли Шамсию?
– Но ведь Хани любит мою дочь!
– Да, Хафиз, любит. Но другую. В Шамсию он был влюблён, она ослепила его и заставила всеми силами души дотягиваться до себя. В этом её заслуга, но не более. Для каждодневной жизни этого мало. Да простит меня Хани за такое сравнение, но если перед осликом всё время держать морковку на верёвочке, то какое-то время он будет резво бежать за ней. Но если не кормить его в пути по-настоящему, то когда-нибудь он просто рухнет от голода и усталости. Хани и сейчас восхищается твоей старшей дочерью, Хафиз, но за эти дни чувство более сильное и гораздо более глубокое вытеснило её образ из его сердца. В нём теперь полновластно царит Шахрият.
– Шахрият? О боги! Но как же переживёт это известие моя старшая девочка? Сердце Шамсии разобьётся, если выберут не её!
– Позволь теперь и я вмешаюсь, Хафиз, – Великий Маг в кои-то веки убрал с лица свою привычную усмешку и был сейчас настроен очень серьёзно. – Твою старшую девочку ты избаловал. Да, да! Я буду говорить прямо и постараюсь беспристрастно описать то, чем являются обе твои девочки на сегодняшний день. Как Великий Дервиш говорил о Хани, так, думаю, и я могу говорить о твоих дочерях по праву человека, на глазах которого они росли и взрослели. Про разбитое сердце можно было бы говорить, если бы в нём жила любовь к Хани, а её отвергли. Но, поверь, к Хани Шамсия испытывает симпатию, любопытство, но любви там нет и в помине. Так что можно говорить всего лишь о лёгком щелчке по носу, да и то если она это сейчас заметит.
– Ты хочешь сказать, что моя старшая дочь законченная эгоистка и не способна любить? – возмущенный отец хлопнул ладонью по столу так, что стоявшие на нём кофейные чашки подпрыгнули на своих блюдцах, а одна скатилась на персидский ковёр.
– Я хочу сказать совершенно противоположное, – Маг сохранял непробиваемое спокойствие. – Но ты злишься и поэтому не хочешь услышать голос разума. В душе твоей дочери сейчас бурлят сильнейшие чувства, и, я надеюсь, она вот-вот осознает их и разберётся в себе сама. Но если ты и дальше будешь переводить её за руку через каждую лужу или канаву, то что будет с Шамсией, когда она окажется одна и перед настоящим препятствием? Ты уже сделал своё дело и создал в её воображении образ идеального мужчины по своему подобию: всё прощающий, всё позволяющий, способный остановить её только своим авторитетом. Это не хорошо и не плохо, это так есть. Поэтому, чтобы её жизнь в замужестве стала если не лучше, то хотя бы не хуже привычной, ей необходим мужчина, который, во-первых, будет любить её до самозабвения, а во-вторых, сможет стать ей мужем-отцом, мужем-опекуном. Это мало похоже на описание Хани, не правда ли? Теперь о твоей младшей дочери. Волею сложившихся обстоятельств Шахрият, не в пример беспечности сестры, везде берёт на себя двойную долю ответственности. Когда я вижу сестёр вместе, иногда забываю кто из них старше, а кто – младше. Шахрият всегда подскажет забытое слово, подставит плечо оступившемуся, поможет принять решение замешкавшемуся. Это не хорошо и не плохо, это так есть. Но не всякий мужчина может позволить себе принять такое обращение с собой. Хани, давно лишившийся материнской опеки, не только принимает, но и наслаждается этой заботой, навёрстывая недополученное. Но нельзя не заметить, что сама Шахрият испытывает к нему далеко не материнские и даже не сестринские чувства. Свадьбе быть, говорю я, так как считаю этих двоих идеально подходящими друг другу, но по праву старшинства предоставляю роль посажёного отца Великому Дервишу. И это ещё не всё…
В это время дверь распахнулась, и в Зелёный Кабинет вошёл запоздавший Инсар. Видимо, он только что прискакал верхом, потому что в руках его по-прежнему оставался хлыст. Сегодня он был в ослепительно-белом одеянии, сплошь расшитом золотом, и только давешний алый кушак смотрелся кровавой раной, никак не сочетаясь с нынешним светлым нарядом. Визирь был бледен, как ткани его одежд, и, скорей всего, слышал последние слова Великого Мага.
– Как вижу, здесь всё решено, и в моём присутствии нет никакой надобности! Я и шёл-то сюда сегодня лишь затем, чтобы сказать – пусть простит меня Хани, но я не могу представлять его интересы в этом сватовстве. Он великолепный парень, а твоя дочь, Хафиз, заслуживает всего самого лучшего, что есть в мире. Я желаю им счастья, но сам с этой минуты устраняюсь, – и он развернулся, чтобы покинуть собрание мудрецов.
– Но вы же не обидите меня таким стремительным уходом, повелитель? – недоумённо воскликнул пропустивший события трёх последних дней купец Хафиз. – Останьтесь хотя бы почётным гостем, прошу вас.
– Господину Инсару, быть может, интересно, что тут ещё прозвучало, пока мы смиренно ждали его прихода и так всем необходимого и весомого мнения. Мы лишь успели высказать некоторые свои наблюдения да обменялись суждениями по разным вопросам, не всегда совпадающими, – Маг Кадир делал всё, чтобы удержать Инсара и заставить его заговорить. – Вот, например, по поводу приданого, что бы вы посоветовали отцу, повелитель?
– Дай им денег, купец! – Инсар перевесился через стол и кнутом почти уперся в грудь Хафиза. – Дай им много денег. Дай, сколько можешь – она ни в чём не должна нуждаться. У неё должно быть всё самое лучшее! А впрочем, – Визирь выпрямился во весь рост и надел на себя маску непроницаемости, – теперь это не моё дело. Поступай как знаешь. Теперь я всего лишь гость.
Он стремительно вылетел из комнаты, и уже никто не смог его остановить.
В Большом Белом Зале собрались все, кто так или иначе был посвящён в планы возможных перемен в семействе Хафиза. Кроме тех, кто нам уже знаком по предыдущим событиям, прибыли ещё две приглашённые купцом дальние родственницы весьма преклонного возраста, а также
