родители.
Я потрясенно разинула рот. У меня сложилось впечатление, что Келлан не делился
этим ни с кем. Эван, похоже, сообразил, в чем дело, и угрюмо улыбнулся:
– Понятно, тебе он выложил. А мне… Он был в стельку пьян. Не думаю, что он
вообще помнит, о чем говорил. Это было сразу после их смерти… Когда он увидел дом. –
Эван вскинул бровь. – Ты же знаешь, что это не дом его детства?
Я нахмурилась и помотала головой. Этого я не знала. Эван кивнул и шмыгнул носом.
– Ну да, мы играли по барам в Лос-Анджелесе, объединившись с Мэттом и
Гриффином. Получалось довольно неплохо, мы сделали себе имя. Потом… Надо же, я до сих
пор помню день, когда позвонила его тетка и сообщила, что они оба погибли. Келлан бросил
все и помчался туда. Мы, ясное дело, поехали с ним.
Эван посмотрел себе под ноги и покачал головой.
– Не думаю, что он понял, почему мы так поступили, зачем отправились следом. До
него вряд ли дошло, что мы верили в него и любили как родного. По-моему, он до сих пор
этого не понимает. Наверное, потому и решил, что может смыться из города и не сказать
нам. – Эван повторил свой жест. – Он заявил, что мы запросто обойдемся без него – возьмем
кого-нибудь на замену, и все.
Я поморщилась при мысли, что Келлан собирался их кинуть из-за меня. Странно, что
он считал, будто его легко заменить. Это слово с ним совершенно не сочеталось.
После недолгого молчания Эван вновь посмотрел на меня, изгибая брови:
– Конечно, его представление о семье несколько искажено.
Я кивнула, подумав, насколько искаженным было представление Келлана и о любви,
имевшееся у него почти всю жизнь. Эван кашлянул и продолжил:
– Так или иначе, они оставили ему все, даже дом. Он был искренне удивлен, но еще
больше изумился, когда увидел его… И понял, что они переехали.
Эван шарил взглядом по кампусу, печалясь за друга.
– Они не потрудились сказать ему, что продали дом, в котором он вырос. Что
переехали на другой конец города. А затем… Он обнаружил, что они вышвырнули все его
вещи. То есть вообще все. В этом доме не было ни следа его присутствия, даже ни одной его
фотографии. Наверное, поэтому он тоже вышвырнул их пожитки.
Я задохнулась: вот почему дом Келлана был так беден и гол, когда мы туда въехали.
Дело было не в том, что он не заботился о его обустройстве – а он не заботился. Оно
заключалось в том, что он унаследовал совершенно чужой дом, а потому из ярости, или из
мести, или из их сочетания выбросил все, что напоминало ему о родителях, до последнего
предмета. Он вычеркнул их из своей жизни. На самом деле он вычеркнул из нее всякую
жизнь, и так оставалось, пока не появилась я и не сразила его. Моя душа изнемогала от
сочувствия к нему, его непрекращавшаяся боль отзывалась во мне тяжелыми сердечными
ударами.
Эван в очередной раз шмыгнул носом. По моей щеке скатилась новая слеза. Я была
слишком потрясена его откровениями, чтобы утереться.
– Они были отпетыми сволочами, но их смерть все равно стала для него ударом. Он
пришел в полный раздрай и рассказал мне, как они с ним обращались. Некоторые его
истории… – Эван прикрыл глаза и покачал головой, слегка содрогнувшись.
Я тоже закрыла глаза, припоминая мои разговоры с Келланом о его детстве. Он
никогда не расписывал в деталях, что делал с ним отец. По лицу Эвана я поняла, что он
узнал нечто действительно страшное и был всерьез потрясен. Я была рада не знать
подробностей и в то же время сгорала от любопытства.
Когда Эван вновь посмотрел на меня, его глаза полнились состраданием к другу.
– Не скажешь, что он вырос в любви. Наверное, поэтому он трахался направо и
налево. Я знаю, это прозвучит странно, но… Он всегда держался с женщинами немного
необычно. – Эван сдвинул брови: сам того не зная, он правильно оценил своего товарища. –
Он не муфлон вроде Гриффина. Он сходился с ними чуть ли не с надрывом. Как будто
отчаянно хотел полюбить и просто не знал как.
Эван повел плечами и рассмеялся.
– Дико звучит, я понимаю. Я не психолог. Но мне все же кажется, что он разглядел в
тебе что-то, вот и рискнул. Думаю, ты понимаешь, что ты значила для него. – Он положил
руку мне на плечо. – Точнее, значишь.
Стараясь не расплакаться, я прикрыла рот рукой. Я была уверена, что Эван не все знал
о детстве Келлана, но понимал намного больше, чем, очевидно, считал тот. Эван грустно
улыбнулся моей реакции:
– Я не пытаюсь сделать тебе больно. Наверное, я просто хотел, чтобы ты знала: он все
еще думает о тебе.
Мы простились, и он ушел. По моим щекам вовсю струились слезы. Я не могла
сказать Эвану, что, пусть я и знала, что в какой-то момент и вправду что-то значила для
Келлана и тот, может быть, действительно обо мне думал, из-за промаха Мэтта мне было
известно и то, что Келлан ладился к другим. Мне нравилось думать, что он принуждал себя к
этому, но у Келлана было полное право освободиться от меня. Я нанесла ему ужасную рану.
Но Эван не должен был знать. Об этой части жизни Келлана я не хотела говорить ни с кем.
И пусть я скучала по моим «Чудилам», меня отчасти радовало, что мы встречаемся
редко. Это было слишком болезненно. И разумеется, тот, кого я действительно хотела
видеть, скрылся в тени… И я не тревожила его, хотя меня это в известном смысле убивало.
Глава 26
Любовь и одиночество
Наступил март, и воздух еще был тронут зимним морозом, но уже повеяло
возрождением. Университетские вишни стояли в полном наряде, и во дворе воцарилось
буйство розового, всякий раз облегчавшее тяжелую ношу, лежавшую у меня на сердце.
Зима выдалась непростой. Одиночество не могло меня радовать, а его в последнее
время хватало с избытком. Сестра моя порхала там и тут, быстро влившись в компанию
красивых девиц из «Хутерс». Я слышала, что они должны были попасть в фирменный
календарь на следующий год.
Дженни время от времени пыталась меня вытащить, но мы работали в разные смены,
и нам было очень трудно подыскать вечер, когда у обеих был бы выходной, а я не готовилась
бы к семинарам. Нам удавалось сбегать в кино или выпить кофе перед ее сменой, однако
реже, чем мне того хотелось.
Я была занята в университете и занята на работе, много времени уходило даже на
общение с Денни. Мы жили в разных часовых поясах, и выражение «телефонные кошки-
мышки»[30] наполнилось для нас новым смыслом. Но сердце мое не могло быть достаточно
занятым, чтобы не тосковать по Келлану. Это было попросту невозможно.
Может, я и устроила себе трехмесячное восстановление после нашего самочинного
расставания, однако зависимость, лежавшая в основе всего, никуда не исчезла и
пульсировала в моих жилах. Сердцебиение выстукивало его имя, и я изо дня в день кляла
себя за глупую ошибку. Как я могла быть настолько тупой и трусливой, чтобы оттолкнуть
такого замечательного человека?
Однажды вечером Анна нечаянно наступила мне на больную мозоль. Она была в
ванной, собираясь в клуб с какими-то друзьями. Склонившись, Анна сушила свои шелковые
волосы, и фен придавал ее уже безупречным локонам дополнительный объем. Когда я
вошла, она уже взбивала и пушила свои пряди. На ней был топик с голой спиной, для
которого на улице было слишком холодно, однако мое внимание привлекло другое: цепочка,
сверкнувшая на шее.
Я замерла на пороге. Мой рот приоткрылся, а к глазам подступили слезы.
– Где ты это взяла? – Слова давались мне с величайшим трудом.
На миг смешавшись, Анна уставилась на меня, а после сообразила, что мой взгляд
прикован к ее цепочке.
– А, это? – Она пожала плечами, и та дрогнула на ее кремовой коже. – Была упакована
с моими вещами. Понятия не имею, откуда она взялась. Но миленькая, правда?
Я не могла вымолвить ни слова, неверящими глазами взирая на серебряную гитарку,
которой Келлан любовно простился со мной. Крупный бриллиант поблескивал, отражая
электрический свет, и его сияние усиливалось сквозь слезы, пока не разлилось радугой.
Сестра, похоже, заметила, что я на грани срыва.
– О боже… Так она твоя, Кира?
Я моргнула, и зрение стало четче – слезы вытекли. Анна торопливо завела руки за
шею, чтобы расстегнуть замок.
– Я не знала. Извини.
Она буквально швырнула мне цепочку, едва избавилась от нее.
– Да ничего, – пролепетала я. – Я просто думала, что потеряла ее.
Или что ее забрал Келлан.
Анна кивнула и крепко обняла меня, а затем застегнула на мне цепочку, так как я не
