Лети же снег, прохожих не жалей,
И освежи моё стихотворенье.
октябрь, 1995.
ГОРСТОЧКА СТИХОВ
Доля, доля, путник поневоле,
Край бродяжий, сутемень грехов….
Я оставил розовое поле
Ради этой горсточки стихов.
Полный терний путь Поэта древний.
Я далёк от ступ и закромов.
Я оставил Маму и деревню
Ради этих нескольких томов.
49
Мимо свадеб, всех красавиц мимо,
Залетая к Богу на порог,
Я оставил всех своих любимых
Ради этих неотвязных строк.
Тише, сердце, ради Бога, тише!
Приютившись на краю звезды,
Я оставил всех своих детишек
Ради всей словесной лебеды.
Каюсь, маюсь, речкой разливаюсь.
Слёз горючих в русло не собрать.
Я и нынче так же спотыкаюсь.
Но стихи мешают умирать.
Каждому стиху – своя страница.
Вот о чём мечтал и совершил.
Каждому из нас – своя синица,
Ведь журавль высок и легкокрыл.
С. ЕСЕНИН, октябрь, 1995.
ГУЛЯЙ-ГОЛОВА
Каждой косточкой чуял живое,
Каждой веткою шевелил.
Поле – горе моё ножевое,
Над бессонием отчих могил!
Я ходил по вселенским просторам:
Всюду люди и много беды.
И сплетались в живые узоры
Посох Неба и прах лебеды.
На задворках у дедовой хаты
Плакал камень, и ныла трава,
Что у внука Серёги куда-то
Покатилась Гуляй-голова.
С. ЕСЕНИН, октябрь. 1995
ГРОЗА
Гроза распахнула свои телеса,
Открыла глаза, осветив образа.
Гроза ты, гроза! Я и против и за.
А кто посерёдке – сдают тормоза.
Гроза! Ты семёркой убила туза.
Из глаз потихоньку ушла бирюза.
С. ЕСЕНИН, октябрь, 1995.
САМ
Сколота месяца синяя боль.
Скачет Душа – где село, где дувал.
Сам я назначил себе эту роль,
Сам же безусым себя отпевал.
Ветер по весям лизал купыри.
Время дробило зеркальность реки.
Сам отпевал я себя до зари,
Сам проповедовал краткость строки.
50
Утра хлебнувши на посошок,
Пушкину ветки рябины ронял,
В краткости жизни его превзошёл,
В громкости славы его догонял.
С. ЕСЕНИН, октябрь 1995.
РОДНЯ
Близок был я к колыбели
Самого Христа,
Потому во мне и пели
Свет и красота.
Золотой насыпал пыли
на макушку Спас
Из того, что приносили
нам волхвы в тот час.
В дар я принял тот же ладан,
Божью благодать,
Чтобы вам стихи, как надо,
с Неба передать!
С. ЕСЕНИН, октябрь 1995.
ЦЕРКОВНЫЕ СЛОВА
Мне церковные слова – как трава.
Я под этой муравой – с головой.
А к обедне коль меня позовут,
Пусть вначале мураву оборвут.
Мне рязанские слова – купыри,
В них живу я от зари до зари.
Я пастись с коровьим стадом привык,
Набираю молоко на язык.
Ой, Ты, Господи, спаси, гой-еси!
Отдаю бадью хозяйке – Руси!
С. ЕСЕНИН, октябрь 1995.
ВСТРЕЧАЙТЕ!
Я ушёл под печальные звоны
Опустевшей рязанской земли,
Под её материнские стоны,
Под седые её ковыли.
Встань, родная, с колен, не смущайся,
Распрями свою стать и красу
И ко мне поскорей возвращайся.
Сам тебе каравай поднесу:
Необъятный, горячий, пахучий
Несусветных стихов каравай.
Я спускаюсь с серебряной тучи,
Твой Есенин, родной и могучий,
Поскорее мне дверь открывай!
С. ЕСЕНИН, октябрь. 1995
51
ВЕСТНИК
Я взял очи от синего Неба,
Я взял губы от алой зарницы.
На макушке колосьями хлеба
Предрассветная рожь колосится.
У тумана я взял свои песни,
Расплескал их в предутреннем звоне.
Я пришёл к вам как ласковый вестник
С колокольцем в жемчужной короне.
С. ЕСЕНИН, октябрь 1995
НЕ ПЛАЧЬ, РУСЬ
Ну, не надо, родная, не надо
У звенящих потайственных струн
Приносить мне и смирну и ладан,
Жив и ныне твой сын – говорун!
Он ветвями Вселенского сада
Защищён от недоброго взгляда.
И стихов золотая отрада
Бубенцами поёт на ветру!
С. ЕСЕНИН, октябрь. 1995.
ТЕБЕ, ЧЕЛОВЕК!
Я ударю и в бубен и в гусли,
Пропою лебединой струной.
Ни единую трель не пропустит
Голубая мелодия грусти,
Не разлучная всюду со мной.
Сколько лет я пою для Вселенной.
Я заряжен Россией навек.
Стих мой лёгкий, печальный, нетленный
Предназначен тебе, Человек!
С. ЕСЕНИН, октябрь 1995.
ЕСЕНИН ЖИВ, ЕСЕНИН ЕСТЬ!
поэма
СВИРЕЛЬ:
Скажи, Сергей, откуда эта боль,
такая боль в твоём открытом взоре,
Почти ребёнка, юноши, собой
пригожего, но и тогда в раздоре
С огромным Миром, погубившем вскоре
то юное и нежное созданье?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Да, эта боль всегда во мне жила,
С младенчества, мне кажется, с рожденья.
И даже в те благие времена,
Когда Душа парила в наслажденье,
Та боль во мне бессменно сердце жгла,
Сойдя ко мне из бездны Мирозданья.
СВИРЕЛЬ:
Серёженька, ты думаешь, была
та боль за что-то наказаньем?
Иль свыше было сердцу то дано,
52
как знак Души, отмеченною Богом?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Тот Неба Знак вещал Душе о многом:
Что мне лететь до Светлого Порога;
И то, что мне Россия – вместо хлеба
Была дана, как грусть и как крещенье,
Чтоб помнил все её страданья наизусть,
исполнивши своё предназначенье.
СВИРЕЛЬ:
Скажи, Сергей, зачем в такие сроки –
как молния – сверкнуть и улететь –
Тебе была дана звезда Востока,
что уж со звёздной карты не стереть?
Зачем так краток был тот звёздный путь –
Взойти, блеснуть, сорваться, улететь!
Неужто Бог не мог предусмотреть
другой судьбы для грустного Поэта?
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Ты знаешь, сам я думаю об этом –
Взойти, сверкнуть, взлететь и умереть! –
Что может быть нелепее при этом?
Что горестней для матери Поэта?
СВИРЕЛЬ:
Скажи: и для любимой, и для Музы,
Которую оставил ты, любя…
Священнее не ведал ты союза.
И слаще и трудней не ведал ты обузы,
Как этих строчек груз и преданность огня,
который задевает и меня!
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Да, соглашусь с тобою – верно, Муза
Рыдала вместе с матерью моей,
когда меня не стало.
СВИРЕЛЬ:
Но Музу ту Россией называло
Поэта сердце в те глухие времена,
когда ещё моя страна
Есенина почти совсем не знала.
Лишь чувствовала, бедная, она,
что он взойдёт, мелькнёт и,
Громкий зазывала в крестьянский рай,
Над головой своею вечный круг замкнёт.
СЕРЁЖА ЕСЕНИН:
Не ведала, не знала, не гадала…
Уверен, что когда она рыдала,
Та горечь слёз на землю выпадала
и зёрнами благими проросла.
СВИРЕЛЬ:
И вот взошли есенинские всходы
в согласии и вопреки Природы.
И всходы те благую дарят весть:
ЕСЕНИН ЖИЛ, ЕСЕНИН ЖИВ, ЕСЕНИН ЕСТЬ!
26, 08, 1989.
ГДЕ ТЫ, РУСЬ?
В тьму ночную вперив очи,
Смотрит время, как сова.
53
Скоро новый стих начну я.
Отдохнула голова.
Как насос качает время
Сквозь себя поток светил.
Нелегко такое бремя.
Время! Я тебя простил,
Что меня ты обобрало,
Оборвало пух волос,
Дом родной разворовало,
Крепкий тын и жёлтый тёс.
Ни калитки, ни колодца
На застиранном лужку.
Вряд ли где ещё найдётся
По тропинке и рожку,
Чтобы утром в поле вынуть,
Крикнуть ветру: «Погоди!»,
Стадо древнее раскинуть
На серебряной груди
Росных трав. Затем под вечер
На малиновой заре
Каблучкам идти навстречу,
Бросив косу во дворе.
Пыль дорожную вдыхая
После грохота *«марусь»,
Меркнут очи, высыхая:
Где ты Русь, Святая Русь?!
Сергей ЕСЕНИН. 21,08, 1989.
Примечание: грохот *«марусь». «Маруся» – жаргонное словечко, означающее
Маруську, девчонку в чёрной кожанке. пришедшую на службу в ГПУ. (Так звали их в
народе)
По аналогии этот образ перенесён на чёрные воронки, в которых чекисты возили
политзаключённых.
Ворон, воронок – мрачный образ, несущий в фольклоре предчувствие смерти.
В литературу образ «чёрной маруськи» - тюремной машины ввела впервые Анна
Андреевна Ахматова в своей поэме «Реквием».
НОВАЯ РУСЬ
поэма-диалог
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:
Я знал Россию много лет,
разутую, раздетую, босую.
И сам когда-то, беден и раздет,
Пришёл в тот Питер, где нашёл Поэт
другую жизнь. Её рисую
в своих стихах уж много лет.
Но я не знал такую
Россию, Родину, которая светла,
как родничок в лесу,
и говорит стихами.
54
И шепчет мне стихи с планеты, не стихая.
Увы, такой России я не знал.
Она мне видится как женщина, как лебедь,
