Думаю, что Башлак мог заставить себя встать в стойло -он был очень гибким человеком. Но он решил, что не надо душить в себе песню. И это были совсем другие стихи и мелодии, не похожие нате, что рождались в его голове на улице Сакко и Ванцетти. Я впервые услышал их в Свердловске весной 1984 года, где мы встретились на майские праздники. После традиционной демонстрации, где хором горланили наши проверенные временем и любимые журфаковс-ким народом куплеты, мы собрались узким кругом в общежитии на Большакова, 79, чтобы поговорить «за жизнь». И Саша спел свои новые песни. В восемьдесят пятом я слушал его уже в Питере, куда приехал в составе красноярской делегации на ленинградский завод «Электросила», где делали турбины сибирской «стройки века» - Саяно-Шушенс-кой ГЭС. Сашины стихи стали другими, изменился ритм, ушел стеб, появились фольклорные мотивы. Это был уже другой Александр Башлачев. Башлак трансформировался в СашБаша.
В письмах из Череповца он много иронизировал по поводу своей работы. Но к профессии Башлак, как и все в нашей компании, относился очень серьезно. Мы осознанно выбрали для себя эту работу. Мы не были идеалистами и понимали, что «журналисты - это подручные партии». Но мы знали и другие лозунги, популярные на нашем факультете. Например, такой: «Журналисты - это солдаты справедливости!» А еще мы понимали, что журналистика - это одна из немногих сфер нашей жизни, где можно попытаться реализовать свои творческие возможности. На каждом курсе нашего факультета набирали по семьдесят пять человек. Примерно треть из них - это люди с «рабфака», те, кто приходили в университет с определенным жизненным багажом: после армии, работы в газете, на телевидении, с производства. В нашей компании заводской рабочий стаж имел Сергей Нохрин, Алексей Тюплин отслужил два года в армии и ушел на дембель старшиной, имел год трудового стажа и Саша. Мы с Измайловым поступили в университет сразу после школы, как и Аня Мясникова - человек-оркестр нашего театра. Училась с нами и Татьяна Ильенкова, которая получила диплом журфака в тридцать шесть лет. Нам, двад-цатидвух(трех)летним молодым специалистам, она казалась очень взрослой женщиной. Мы были очень разные, но нас объединяла цель - мы хотели стать журналистами. Мы не мечтали о «Правде» или «Комсомолке», хотя многим нашим однокашникам довелось там работать, но тогда казалось, что это недосягаемая высота, мы были реалистами и хотели попасть в областные газеты, в крупные города - там жизнь интереснее, а распределение в «районку» воспринимали как крупное творческое поражение. Не помню, чтобы мы между собой обсуждали тогдашнюю журналистику, разве что в рамках учебной программы на семинарах или во время работы над курсовой. Мы почти не читали газеты и не смотрели телевизор, потому что «ящичек для идиотов» был на все общежитие один. Я помню, что даже репортаж с финального матча на Кубок кубков между тбилисским «Динамо» и немецким клубом «Карл Цейс» из Иены мы слушали по транзисторному радиоприемнику в общежитском коридоре. Гораздо больше разговоров было о книгах, которые мы читали запоем. И те, что нужно было знать по программе, и те, что советовали прочесть друзья. Личных открытий у каждого из нас было много: Маркес и Кортасар, Фолкнер и Воннегут, Карпентьер и Льоса, европейцы: Гессе и Фриш, заново прочитанные соотечественники: Гоголь и Достоевский, Булгаков и Толстой, Астафьев и Айтматов, Вампилов и Распутин. Всех не перечислишь. Башлачев пришел к поэзии не через журналистику, через литературу. И, в отличие от большинства из нас, предпочитавших прозу, он очень любил поэзию и читал стихи постоянно. В его «волшебном доме» были и Саша Черный, и Александр Пушкин.
Нужно сказать, что Александр Башлачев был очень прилежным студентом. У него всегда были отличные оценки за практики, которые мы ежегодно проходили в газетах с первого курса. Сначала - в многотиражке, потом - в районной или городской, а на старших курсах - по два месяца стажировались в областных и республиканских изданиях. Очень показательной была его пятерка по техгазу. Был у нас такой активно нелюбимый гуманитариями-журналистами предмет - техника производства и оформления газет. Помимо изучения устройства разных полиграфических машин и механизмов нужно было еще сделать своими руками каталог всех типографских шрифтов. Их вырезали из газет и наклеивали в альбомы для рисования. Преподавал техгаз гроза всех факультетских разгильдяев - Чичиланов, работавший в военные и послевоенные годы ответственным секретарем областной партийной газеты «Уральский рабочий». Понятно, что самая массовая оценка по этому предмету была двойка. За тройкой на экзамен к Чичиланову ходили по несколько раз. Башлачев был, по-моему, единственным на нашем курсе, кто получил у него пятерку. С первого раза. Саша вообще был очень аккуратным человеком, добросовестным и бесконфликтным. В стихах он жил «на разрыв», а в жизни никогда не конфликтовал, всегда старался уладить дело миром. И Саша умел находить общий язык с самыми разными людьми. Я не раз был свидетелем того, как его бесплатно кормили в столовых. Он запросто подходил к раздаче и обращался к самой дородной сотруднице: «Тетенька, дайте; по жалуйста, кашки. Только у меия денег нет..» И ему накладывали кашки, наливали чая и компота. Такой фокус не удавался больше никому из нашей артистичной компании.
Колхозу мы тебя любим!
Транспорант или, как сейчас сказали бы, растяжка с этим текстом украшала нашу столовую в деревне Подгорной. Здесь, в Красиоуфимском районе Свердловской области студенты журфака Уральского университета убирали картошку с середины 50-х годов прошлого века. И это уже не просто традиция, это особая часть факультетской истории. Так что же это было? Очень точно уловил наши ощущения «колхозной жизни» того времени Дмитрий Шеваров - выпускник нашего факультета образца 1984 года. В своей повести «Как милые нас утром провожали» он пишет: «Мы потеряли счет дням. Грязь, сырость и холод довели бы до помешательства, если бы не ощущение острова. Мы работал, как негры, по десять-пятнадцать часов за ничтожные гроши, но все это, казалось, стоило терпеть ради того чувства, что мы находимся на неподконтрольной территории. Здесь можно было безнаказанно послать подальше всех -от агронома до секретаря ЦК». И еще: «Распевали злые песни, а злости не было. И никакой обиды на “режим”, который, как мы догадывались, здорово экономил, эксплуатируя дешевую рабочую силу. Двести человек были погружены в перекрестные влюбленности, дружбы, романы, разговоры о самом главном… И было бы странно злиться на дождь и власти. На тех, кто бежал из колхоза, смотрели угрюмо. Их, скорее, жалели, ведь, казалось, что они бегут с острова Свободы от своего счастья, от любви…»
Башлак был в колхозе всего один раз, в августе-сентябре 1981 года. Командиром сводного отряда, состоявшего из двухсот будущих журналистов и физиков, был тогда Володя Кем - «ответственный квартиросъемщик» дома на Сакко и Ванцетти, я был избран комиссаром отряда. Именно так -избран. На факультете ежегодно проходили съезды колхозников, на которых «ветераны колхозного движения», а проще говоря, те, кто хотя бы раз «отпахал свои двести гектаров картошки», выбирали себе начальство: командира, комиссара и строкомера. Последнего правильнее было бы называть землемером, но у нас прижилось другое название. Кто не в курсе, строкомером называется типометрическая линейка, с помощью которой ответственные секретари редакций и работники типографий в те времена измеряли отлитые в металле газетные полосы, колонки и строки, размечали фотографии перед сдачей их в цинкографию или на ЭГА - электрогравировальный аппарат. Это сейчас, в эпоху компьютеров, в полиграфии перешли на сантиметры и миллиметры, а тогда в ходу были загадочные для человека непосвященного пункты и квадраты, придуманные еще стариком Гуттенбергом - изобретателем первой печатной машины. И как все неофиты, студенты журфака любили свой профессиональный сленг, все эти марзаны, линотипы, шпации, шпигели, подвалы и строкомеры… Так вот, существовала на нашем факультете такая демократическая процедура - выборы руководителей студенческого уборочного отряда. Те, кто был в колхозе один раз, имели один голос, те, у кого за спиной было два картофельных сезона - два голоса, и так далее. Самыми весомыми в электоральном смысле были «ветераны колхозного движения», те студенты, что готовились ехать на уборку картошки в четвертый, последний раз. Сам съезд проходил в стиле шолоховского собрания колхозников из «Поднятой целины», со своими Щукарями и Макарами Нагульновыми. Официально процедура выборов завершалась после того, как деканат и партком факультета утверждали предложенные студентами кандидатуры «колхозного» начальства.
Официально Башлак трудился в том колхозе по своей первой профессии - был художником. А в реальности был главным организатором нескончаемого калейдоскопа фирменных колхозных представлений. Именно тогда появился на свет великий русский параллелепипедист, несостояв-шийся декабрист и друг Пушкина Лев Давидович Перлович со своим вернисажем, романом «Жижа» и мемориальной могилой у столовой. При самом активном участии Саши появилась стенная газета «Козье буго» - боевой печатный орган бригады полевых грузчиков. Он нарисовал ее логотип и придумал девиз: «Буго должно стать козьим - это требование времени!» Он был главным мотором нескольких новых спектаклей. С особым успехом прошла музыкальная пьеса, где фигурировали Пушкин, Бенкендорф, Гоголь, Глинка, поручик Ржевский и Татьяна Ларина с няней и Евгением Онегиным. Его пришлось даже повторить для гостей из других уборочных отрядов, а большинство песен из того спектакля стали студенческим фольклором. Саша написал к тому спектаклю замечательную «арию Гоголя»: «Кто пьет водку, кто пьет гоголь-моголь, я пью все, помногу от души, меня кличут просто Колька Гоголь все диканьковские корешки… То Со-лоху черт на небо тянет, то Вакула мчит в Санкт-Петербург, у народа в шутках столько граней, нам не хватит пальцев ног и рук!..»
