часы. Спустя короткое время их не стало. Я обыскал всю комнату, но часов нигде не находилось. А на другой день заглянул в клетку и с изумлением обнаружил, что из отверстия дуплянки торчит коричневый ремешок. Хитрый воришка-поползень стянул часы с гвоздя и спрятал у себя.
К сожалению, скоро я расстался с ползунком. Вернулся с работы и нашёл его клетку пустой: смышлёная птица сама отогнула проволочную задвижку дверцы и улетела в открытую форточку.
В дверь негромко постучали.
- Кто там? Войдите, - сказал я, не отрываясь от работы.
- Это мы, - дружно ответили за дверью. «Мы» - или просто соседские мальчишки Миша и Костя - зашли в комнату, держа в руках небольшую корзинку, сверху обвязанную платком.
- Тут птенчик какой-то, - объявил Миша, указывая на корзиночку.
- Мы его на болоте поймали, в кочках, - добавил Костя.
- Это вездеход, наверное!
- Почему вездеход?
- А поглядите, ноги-то у него какие!
Ребята поставили корзинку на стол и сняли платок. Внутри по мягкой травяной подстилке бойко бегал пуховый птенчик, очень похожий на цыплёнка и чёрный, как уголь. Особенно велики были у птенца ноги. Широкие и крепкие, они сразу бросались в глаза.
- Его как называют? - нетерпеливо принялись спрашивать ребята, когда я прикрыл корзинку.
- Это птенец коростеля, - ответил я. - Его можно и вездеходом назвать, коростель к нам на лето почти пешком из тёплых стран приходит.
- Как же пешком? А моря? А реки? Расскажите, - пристали мальчишки, и мне пришлось рассказывать, как коростель обходит море, где можно, и, если уж никак нельзя обойти, тогда летит. Крылья у него слабые, и летает он плохо, чаще ночью, когда меньше хищников. В полёте даже ногами машет, будто хочет ими помочь крыльям. Всю жизнь коростель проводит на земле, скрываясь в хлебах и травах. Мало кто видел коростеля, но, наверное, многие слышали его хриплый голос, похожий на кряканье утки.
«Крек-крек, крек-крек», - однообразно скрипит коростель где-то близко. Подойдёшь, а он уже на другое место перебежал. Бывало, чего я ни делал, чтоб вспугнуть его: кидал камни, подкрадывался, из ружья стрелял, но коростель никак не хотел взлететь и, невидимый, бегал в траве. Лишь случайно удалось повидать эту приземистую рыжеватую птицу, когда она появилась на скошенной полосе.
Ребята оставили мне большеногого птенца. Я назвал его Опалёныш и устроил на жительство в ящик, затянутый мелкой сеткой. Однако в новой квартире он чувствовал себя плохо: бегал вдоль сетки, пищал, требовал, чтоб выпустили.
Через несколько дней я стал открывать дверцу. Первое время коростелёнок мышью кидался под шкаф и подолгу сидел там неподвижно. Потом боязливо и нерешительно начал показываться на свет, но достаточно было пошевелиться или привстать, как юркая птица мгновенно исчезала в своем убежище.
Я кормил Опалёныша червяками, приносил из лесу жуков, давал зёрна, и постепенно он привык, перестал дичиться и прятаться по углам.
Через месяц он брал из рук любой корм и ходил за мной по пятам. Теперь всё чаще приходилось глядеть под ноги, чтобы не раздавить беспечного птенца. Когда ему случайно наступали на лапу, в комнате поднимался отчаянный крик: коростелёнок верещал, как сорока, и, обиженно хромая, поспешно убегал в укромное место.
С утра до вечера он суетился, занятый какими-то личными делами, или охотился на мух, которые садились на пол. Вероятно, мухи для него - очень вкусная пища. Едва Опалёныш замечал, что муха сидит на полу, он весь сжимался, втягивал голову и, пригибаясь, начинал бесшумно подходить к своей добыче, которая тем временем деловито чистила светлые крылышки. Подойдя поближе, коростелёнок прыгал вперёд, и промахи были исключительно редки.
В конце августа он начал линять, и в сентябре Опалёныша никто бы не узнал. Он превратился в стройную рыжеватую птичку немножко побольше скворца. Вытянутая шея, короткий хвост и мощные лапы придавали коростелю какой-то особый стремительный вид.
Просыпаясь осенними ночами, я слышал его лёгкие шаги в темноте. Опалёныш тоже «бежал на юг», как бежали и торопились его вольные братья. За всё это время птица ни разу не пробовала летать, хотя крылья уже выросли.
Зимой Опалёныш стал молчалив и незаметен. Сытый, он залезал в свой ящик и, нахохлившись, дремал целые дни.
Но весной коростель вновь оживился и бегал по комнатам днём и ночью. Теперь он «возвращался» домой, на север.
Прошло ещё полмесяца, и коростель начал подавать голос. «Крек-крек, крек-крек», - поскрипывала птичка, беспрестанно поворачиваясь в разные стороны. С каждым днём Опалёныш скрипел всё громче и громче, не обращал внимания на людей и готов был кричать сутками.
Хорошо слушать коростеля в лугах, но в комнате его песня невыносимо режет слух. После нескольких бессонных ночей я усадил своего питомца в корзинку и отправился в поле.
Долго не мог выбрать подходящего места. Наконец у болотца открыл корзинку и отошёл в сторону. Опалёныш выпрыгнул на траву, постоял, беспомощно оглядываясь, ослеплённый сиянием майского дня. Потом быстро побежал по луговине, оглянулся в последний раз и исчез в траве.
Каждую весну захожу я на этот лужок и бываю особенно доволен, когда слышу хриплый голос коростеля. Наверное, мой Опалёныш кричит, вернулся из далёких стран!
А может быть, и другой, кто знает.
Конец октября. Первый снег. Он падает крупными хлопьями на остывшую землю, холодно тает на лице. Тучи затянули небо и ползут без конца, низко и тяжело, цепляясь за макушки деревьев.
В такое пасмурное утро я шёл по берегу речушки, направляясь к её верховьям. Шёл посмотреть, как замирает природа, какие птицы уже улетели и кто остался зимовать в приречных зарослях.
Глядя на голые сучья деревьев, на занесённые снегом кусты, я невольно вспоминал лето. Тогда берег кипел жизнью и был наполнен радостным шумом листьев, трав, воды и птичьих голосов. А теперь кругом стоит тишина, всё чисто, свежо и печально.
Мою дорогу пересекли мелкие крестики следов. Какая-то птичка недавно прошла по свежему снегу в чащу нагих черёмух, оплетённых диким хмелем.
Раздвинув посохшие стебли, я сразу увидел её. Невзрачная, рыжевато-серая, она притаилась в ямке у корней черёмухи и глядела на меня.
«Должно быть, молодая зорянка. Почему она не летит?» Птица не шевелилась. Нахохленные перья и несчастный, покорный взгляд круглых глаз показывали, что она ослабела и скоро погибнет. Одно крылышко птицы бессильно повисло. Подбитая!
«Придётся
