Толку из Бориса не вышло. Он был зарублен на дуэли из-за женщины. Но все-таки успел оставить ей сына. Сын оказался нежеланным, его куда-то приткнули, потом он в наследство получил имение. На ком-то женился, как-то жил. Короче, к тысяча девятьсот шестому году от некогда богатой и многочисленной семьи Барановых остался лишь один молодой человек неопределенного рода занятий, заложенное хилое имение с хитроглазым дворецким, женой да ее шестилетним пацаном, и опустевшая после отмены крепостного права деревенька Бараново. В России тогда было неспокойно. Проигранная японская война, стачки. Революционеры. Убийства. Смута.
Имеласть у Баранова беременная в то время жена, и огромные долги, из-за которых ему пришлось оставить на время, как он рассчитывал, жену и бежать от кредиторов на третьесортном параходе, в эконом-классе в Америку. Оттуда он намеревался потом забрать жену и ребенка. Жена безуспешно прождала его год. Она не знала, что муж ее, даже не достигнув Атлантики, по русски сильно пьяный, перегнувшись через борт парахода, чтобы не стошнило на палубу, в сильную качку не рассчитал движений и свалился за борт. А загадочную пропажу одного русского пассажира обнаружили лишь в Нью-Йорке.
Она же, с безграничной ненавистью на давно мертвого мужа, которого когда-то любила все-таки, назвала родившегося ребенка Никитой и решила отдать его на государственное попечение. Копаясь в мужниных вещах, чтобы хоть чем-то компенсировать себе обиду, обнаружила кинжал. Покрутила в руках, не оценила. Дешовка. Как и все у мужа. Вынула из ножен. Попробовала лезвие. И порезалась так, что пришлось звать доктора останавливать кровь. Со злобой запихнула она кинжал в вещи ребенка, отвезла его в приют и больше его не видела. День его роджения - тринадцатое декабря усилием воли стерла она из памяти.
3. БАРОН
И вот прогремел год одна тысяча девятьсот семнадцатый. Революция. Одна, потом другая. Долгожданная, сладкая свобода. Никита рос в приюте, не зная ничего ни о своих родителях, ни о том, что он потомственный дворянин. Правда, знание это ему вряд-ли тогда бы чем-то помогло. Скорее помешало бы. Имение было конфисковано, в бывшем родительском доме на верхнем этаже заседали колхозники, а в холле устраивали танцы и крестьянские пьянки.
Забегая вперед, скажем, что здания подобной архитектуры плохо переносят революции и другие подобные социальные катаклизмы. Через пять лет подобной эксплуатации оно пришло в совершенейший упадок, и было приспооблено под склад. Ему еще очень повезло, что оно не сгорело и не было разрушено за две мировых и одну гражданскую войны. Так оно и простояло семдесят пять лет почти без ремонта, и лишь в тысяча деявятьсот девяносто втором году, да и то по счастливой случайности только, было куплено очень богатым человеком, отремонтировано, отделано и стало еще красивее, чем сто лет назад.
Никите было в тысяча девятьсот семнадцатом одиннадцать лет. Он полной грудью вдыхал воздух революции, быстро взрослел. В четырнадцать он уже был совершенно взрослым человеком. Политики он не касался. Никита, не чувствующий симпатий ни к кому из новых русских движений, решил строить свою жизнь по своему. Красных он ненавидел и считал их мужичьем. Вероятно, дворянские гены играли свою роль. Белым тоже не сочувствовал, предвидя их скорую кончину. Никита любил деньги, а так как самой прочной валютой тогда были золото и драгоценности, ему пришлось стать грабителем. Правда, первого человека убил он ранее, еще в двенадцать, защищаясь. Убил легко, лишь чуть полоснув тем самым невзрачным кинжалом. Вторая была девушка. Это было уже в четырнадцать. Пьяный, он затащил ее в кусты, с намерением посмотреть, что же у нее под юбкой. Но она вдруг стала кусаться, и подбираться к глазам. Рука с кинжалом сработала машинально девушка даже не пикнула. Никита выбрался из кустов, озадаченный и немного запачканный кровью, так и оставшийся девствеником. Огляделся - никого. И пошел в кабак выпить для успокоения водки.
С тех пор у него все пошло на лад. Он убил многих на своем пути. Сначала орудовал кинжалом, потом купил наган. Но кинжал все равно всегда носил при себе. Примерно к тому времени отностится и событие смены им фамилии. Еще в приюте кое-кто дразнил его бараном, но жестоко поплатился за это. Давали знать дворянские гены. Больше его не дразнили. Потом, в шайке, где Никита был самым младшим по возрасту, но по положению вторым, у них однажды не выгорело дело. И главарь тоже в сердцах назвал его бараном. Пришлось его убить, хотя человек он был неплохой по мнению Никиты. Но называть его бараном не имел права никто. Главарь упал в московскую канаву с тоненькой кровоточащей ранкой в животе в двадцать три тринадцать, а умер лишь в пять пятьдесят шесь, за полчаса до того, как был обнаружен сердобольной старушкой, спешащей на рынок. После этого Никита решил, что замена одной буквы в фамилии гораздо гуманнее, чем орудовать кривым острым ножом, меньше хлопот да и звучит благозвучнее. Так Баранов стал Бароновым, совместив при этом приятное с полезным.
Его прозвали Бароном. Наступила новая экономическая политика. НЭП. Барон, естественно, разбогател, и в двадцать пятом женился на барышне дворянского происхождения. Она была его первой женщиной, если не считать ту, что машинально зарезал он в кустах. И, как оказалось, последней. Она вышла за него из-за денег, так как не мыслила себе иной брак с простолюдином. Она не знала, да и Барон тоже, что род его был гораздо более знатен некогда, чем род его жены.
Но семья недолго оставалась полной. Через год после свадьбы с Бароном случилась неприятность: его застрелили конкуренты. Весь капитал достался жене. Сын его рос как сыр в масле, в смысле благосостояния. Он так никогда и не увидел отца, даже на фото - Барон принципиально не фотографировался. Мать сына за что-то невзлюбила. Может за то, что был он как две капли воды похож на отца своего и внешне, и внутренне, с его грубостью, матершиной и крутым нравом. Может за уродливость ( а Барон был не из красавцев ), может еще из-за чего. Но воспитание и образование она ему дала. В общем жили они более менее нормально, друг другу стараясь не мешать. До тридцать седьмого, когда мать его пошла в расход как враг народа. Он, таким образом, остался круглым сиротой.
Родственники от него все дружно отказались. В двенадцать лет человека еще можно перековать, не убивая, и Михаила, так звали сына Барона, отправили в сталинский исправительный интернат. Из вещей он взял лишь сапоги со спрятанным туда кинжалом, да телогрейку.
Там он жил, озлобленный, жестокий, одинокий. Если что, бил сильно, без предупреждения, рвал зубами, мог схватить камень и ударить по голове. Друзей у него не было. Работы было много. Жизнь однообразная, монотонная. Из всех выражений лица у него были в запасе лишь два: мрачное и весьма мрачное. Слов он почти не говорил, хотя был одним из самых образованных в интернате. И лишь каким-то загадочным образом он никого не убил до двадцать второго июня сорок первого, до того дня, после которого убивать не только было можно, а убивать стало должно.
4. ВОЛК
С первых дней войны Михаил пошел в аримю добровольцем. Приписал себе лишних лет. Война началась для него довольно скверно, но все же он пока оставался жив. Оглушенный, безоружный, попал он в плен. И лишь каким-то чудом при нем остался тот самый кривой невзрачный кинжал, который он тщательно прятал в интернате, и который теперь носил в сапоге. Он шел в миллионной колонне, состоявшей из бывших бойцов Красной армии. Лишь немногие здесь не превратились теперь в скот. Люди брели, как бараны, туда, куда гнали их конвоиры, а куда их гнали, никто не знал. Михаил брел в толпе вместе со всеми, злобно проклинал и материл коммунистов и Сталина в их главе, изредка сплевывая под ноги. Ненависть к коммунистам в нем окончательно созрела. Но ненависть к фашистам уже просто душила его.
Михаил подыскал кругом еще пару человек с таким же мрачным выражением лица, как у него. И вот побег - первый из множества человек, которого убил Михаил, оказался немецким придурковатым мужиком в расцвете сил, с толстыми губами, взглядом олигофрена и шмайсером на плече. Михаил легким движением руки с кинжалом срезал ему полшеи, подхватил падающий автомат и отстреливаясь, с товарищами, побежал к лесу. Место оказалось удачным они сразу скрылись из виду и даже не были ранены.
Потом партизанский отряд. Михаил сначала делал зарубки на прикладе, соответсвующие каждому убитому немцу или полицаю. Но однажды он сбился со счета, плюнул, отдал изрезанную винтовку в обоз, и, поборов брезгливось, вооружился шмайсером. Чем более он убивал немцев, тем более зол он становился. Он жестоко пытал перед расстрелом пленных языков - в землянке на окраине отряда он резал их своим кинжалом вдоль и поперек, вырезал им свастики на спинах, отрезал носы и уши. В изощренности пыток ножом он превосходил даже местное гестапо. Потом подбрасывал некоторые изувеченные трупы на дорогу. В отряде о нем пошла дурная слава. Немцы прозвали его Волком и назначили за его голову вознагражднгие. Но он был хитер и не попадался. Тогда они стали проводить карательные операции среди мирных селян. В ответ на это Волк стал выкалывать пленым глаза и отпускать живьем. Но тут начальство отряда запретило Волку пытать пленных, чувствуя, что такое озлобление лишь приведет к новым и новым жертвам среди мирного населения.
