закончились деньги Нонны. Очевидно, все в городе знали куда лучше.
Твое останется при тебе, до тех пор пока ты этим не поделишься, –
всегда говорил им отец Иоанн.
Пока мистер Харрингтон закрывал дверь, в класс проскочил мальчик,
бормоча извинения и глядя в пол. Дыхание Дэлайлы перехватило, и под
ребрами вновь вспыхнуло давнее желание защитить.
Он был одновременно и таким, как прежде, и нет. Черная рубашка, черные
джинсы, копна падающих на глаза темных волос. Он был высоким, будто
растянутая ириска. Когда, проходя мимо, он посмотрел на Дэлайлу теми же
глазами, которые она помнила все эти годы – темными и неистовыми, с
темными кругами под ними – они, казалось, на секунду ожили.
Ровно на столько, чтобы она перестала дышать.
Он смотрел так, будто знал каждый из ее секретов. Кто бы мог подумать, что даже через шесть лет Гэвин Тимоти все еще будет казаться таким прекрасно
опасным.
А Дэлайла по-прежнему была им поражена.
Глава вторая
Он
Было неслыханно, чтобы девушки смотрели на него, но если такое и
случалось, обычно это означало одно из двух. Либо они боялись, что Гэвин
достанет из ботинка нож (чего ни разу не было), либо, набравшись храбрости, приглашали его на свидание в надежде привести домой и запугать своих
родителей, чтобы те купили им машины (такое случалось дважды).
Дэлайла Блу вернулась в Мортон и смотрела на него совершенно по-
другому. Она выглядела как выслеживающий добычу хищник.
Постукивая карандашом по тетради и подняв глаза, он встретился с ней
взглядом, от чего она резко развернулась на стуле и села прямо. Ее карамельные
волосы были заплетены и завязаны красной резинкой, а кончик косы свисал в
центре спины чуть ниже лопаток. Ее нога нервно постукивала под столом. Всю
оставшуюся часть урока она была очень внимательной, даже чересчур. Но ее
внимание не было обращено к доске. Будь она кошкой, ее уши были бы
отведены назад и повернуты к нему. Гэвин полностью был в этом уверен.
Он до сих пор помнит, как она выглядела в их последнюю встречу:
разбитые костяшки, кровоточащий нос и до ужаса защитническое выражение
лица, от чего у него сжался желудок. У него так и не было возможности ее
поблагодарить.
Прозвенел звонок об окончании урока, и Дэлайла резко подпрыгнула,
оглядываясь в поисках источника шума. Неужели в ее модной частной школе не
было звонков? Да, Гэвин достаточно знал о самой Дэлайле и в какой школе она
училась. Вопрос в том, почему она вернулась?
Когда она поняла, что это всего лишь висевший над доской звонок,
открылась дверь, и в класс вбежал Давал Редди, поднимая ее и обнимая.
– Моя девочка вернулась! – громко пропел Давал, не обращая внимания на
остальных. Пока остальные ученики собирали свои вещи, Гэвин заметил, как
класс успокоился: большая его часть одобряла возвращение Дэлайлы.
Гэвин сложил свои тетради и учебники и прошмыгнул мимо нее, но не
раньше, чем ее рука коснулась его, и он увидел крошечный рисунок в ее
тетрадке – окровавленный кинжал.
Глава третья
Она
Следуя совету отца Иоанна, Дэлайла всегда понимала, что лучший способ
сохранить свою тайну – никому о ней не рассказывать. И с годами она накопила
сотни секретов.
Как, например, когда Нонна взяла ее в «Saks» [магазин одежды в США – прим.
перев.] на Манхеттене, и Дэлайла набрела на двух людей, занимающихся сексом
в туалете. Или как Джошуа Баркер пробрался в ее комнату в общежитии, и она
целовалась с ним целых десять минут, прежде чем он крадучись ушел по
темной и мокрой лужайке.
Это были те тайны, которыми она могла поделиться с подружками, – как
валюта, что-то вроед «если расскажу тебе о своих, ты поделишься со мной
своими». Но были и такие секреты, о которых она никогда никому не смогла бы
рассказать, потому что знала – они причина ее странностей. Например, ее
умение разбираться в клинках, изображениях орудий пыток пятнадцатого века и
картинах убитых от меча или выпущенной стрелы. Увлечение идеями
воскрешения, зомби или экзорцизма. Книги о черной чуме. Не то чтобы ее
особо занимали мысли о смерти или об умирающих людях, скорее это была
интуитивная реакция на невероятный страх – отрешенность от ужаса. Дэлайла
любила, когда у нее от испуга захватывало дух, и чтобы по телу бегали
мурашки.
Вернувшись в Св. Бенедикт, она привыкла по ночам – босиком и без
фонарика – бродить по холодным каменным коридорам Корпуса Изящных
Искусств. Когда весь свет погашен, а коридоры залиты тьмой и тяжелым
молчанием. Туда не проникало ни единого колышущего тяжелые шторы
сквозняка, от которого стучат о стену картины.
Дэлайла знала наизусть каждый поворот. Все было совершенно спокойным
и пустым, если не брать во внимание девушку, блуждающую среди теней и
ищущую знак, что же происходит в школе с наступлением ночи. Ищущую
какие-то давно забытые истории, оживающие только тогда, когда все ученики
уютно спят в своих постелях.
Однажды где-то за две недели до ее неожиданного отъезда ее поймали. Ее
нашел отец Иоанн, когда она на цыпочках шла по коридору между классом
керамики сестры Джудит и конференц-залом. В этом маленьком участке стоял
старинный, украшенный драгоценными камнями сундук восемнадцатого века –
замысловатое произведение искусства, так спокойно и открыто стоящее
посередине обычного коридора. Сундук был достаточно большим, чтобы
вместить маленького ребенка или, что Дэлайла предпочла бы куда больше, очень терпеливого Цербера.
– Охотишься на призраков? – спросил за ее спиной отец Иоанн, от чего
Дэлайла подпрыгнула.
После того как ее сердцебиение замедлилось, она призналась:
– Да, сэр.
Она ожидала, что он ее отчитает или же даст небольшое наставление. Но
вместо этого он понимающе улыбнулся, кивнул и просто сказал:
– После этого возвращайся в свою комнату.
Ее родители даже понятия не имели о ее увлечениях, а Дэлайла старалась
держать это в тайне. Что было не уж так сложно: шесть лет она жила в тысячах
километров от них, – а также учитывая то, какими были ее родители. Ее мать
была из тех, кто носит кардиганы пастельных оттенков и средней цены лоферы
одной и той же марки, да так долго, как только Дэлайла помнила. Ее книги
всегда были с голыми мужскими торсами на обложках, а хобби – собирать
крошечных керамических животных жутковатого вида, к которым Дэлайла
всегда относилась снисходительно.
Прежде чем потерять работу, ее отец был трудоголиком, и когда был дома, то, как правило, садился перед телевизором и ворчал о том о сем. Для Дэлайлы
он был неодушевленным предметом в костюме ее отца: с тех пор как она
приехала домой, у нее было чувство, что она все равно не узнала бы его лучше, проведи она эти шесть лет здесь.
Хотя Дэлайла жаждала иметь брата, этого так и не случилось, поэтому ей
пришлось довольствоваться ее другом и таким же единственным ребенком в
семье Давалом Редди, чьи родители были настолько навязчиво заботливыми, насколько ее собственные – безразличными. Но в то время как Давал громко
заявлял о себе в своей буйной манере на фоне тихих и набожных домочадцев, причудливые идеи Дэлайлы были незаметными: у нее были бесчисленные
сотни рисунков отрубленных голов, жестко держащих еще бьющееся сердце
кулаков и темных бесконечных тоннелей, которые спрятаны под неплотно
лежащими паркетными досками в ее шкафу.
Такое же темное очарование тянуло ее и к Гэвину Тимоти.
Когда ее одержимость только зародилась, с ней рядом был Давал. Им было
по девять, и они пришли в кино на «Уоллес и Громит: Проклятие Кролика-
Оборотня». Дэлайла настояла, чтобы потом они пробрались на «Труп Невесты»
и заставила остаться на двух следующих друг за другом сеансах. Ее жизнь в
радиусе пары квадратных километров вокруг Мортона ощущалась
незначительной и простоватой, угнетающе обыденной. И мысль, что может
существовать другой мир – не блеклый, скучный или безопасный – была словно
песнь сирены.
На следующий день в школе Дэлайла впервые как следует заметила Гэвина.
Он был высоким и сутулым, а волосы темные и такие лохматые, что закрывали
почти все лицо, – по крайней мере, пока мисс Клермонт не заправила их ему за
ухо. Его глаза уже тогда были обрамлены черными ресницами, густыми снизу и
длинными сверху. На щеках у него не было румянца, но губы были кроваво-
красными; руки настолько длинные и тощие, что казалось, будто сделаны из
веревок.
Гэвин всегда был ее одноклассником, но до того дня она толком не
обращала на него внимания. Не видела, насколько он другой – как будто вышел
