Ходас стал наливать из пузатой бутылки с этикеткой «Белые Росы».
— До краёв! Мне до краёв! — игриво процитировал покойника Тимофея Струк.
— Будь жив, — поднял чарку Андрей.
— Буду.
Чокнулись. Выпили.
Струк закусил колбасой, посмотрел на портрет старого Ходаса на стене, спросил:
— А дядька Федос с какого года?
Андрей на секунду задумался, а потом с удивлением ответил:
— Сто лет в этом году будет… Было бы… Аккурат перед самым Новым годом. 31-го.
— Давай помянем… Моему тоже за девяносто бы стукнуло.
Налили. Помянули. Помолчали. Струк взял в руки бутылку, стал рассматривать золотистое название «Белые Росы» на этикетке.
— Какая деревня была! А, Андрюха? Помнишь? А нас, как баранов, взяли всех и в железобетонный гроб. А мы еще и радовались… Ты радовался?
Андрей промолчал.
— А я радовался, — признался Струк. — А сейчас… Пропади все пропадом! Так я у тебя переночую сегодня… А, Андрюха?
— Ночуй…
— За туманам нічога ня відна,
За тума-анам нічога ня відна…
Сашка сменился с дежурства и шел домой по предновогоднему городу.
Возле магазина «Белые Росы» остановился, достал мобильник, нажал кнопку.
— Я уже домой… В магазине ничего не надо?
Артем увидел себя во сне семилетним пацаном с тяжелым букетом гладиолусов.
Мать его в школу в первый класс собирает.
Рубашка беленькая, ни разу не одеванная, школьная форма синяя, ботинки жмут.
Верка, радостная и красивая, присела возле него, поправляет воротничок, пробует усмирить непокорный вихор на макушке, берет его за руку и выводит из подъезда на улицу. А на улице солнечный потоп, море цветов и пушистых бантов. И все это стекается к школе.
Немного оглушенный, но бодрый, прижимая левой рукой увесистый букет к груди, Артем шагает по бетонной дорожке и слушает наставления мамы Веры.
Верка все говорит, говорит, но Артем ничего не слышит. И вдруг:
— Артем! — донеслось откуда-то сверху.
Артем поворачивает голову вправо и видит, что в школу его ведет за руку не мама, а дочка дяди Васи и тети Маруси Галюня. Только взрослая. Он малый, а она взрослая.
— Артем, — ласково и нежно позвала Галюня, а потом хрипловатым и строгим голосом отца приказала: — Артем! Службу проспишь!
— Ты только поаккуратнее, — донеслись до Артема слова матери.
— Поаккуратнее… — фыркнул Сашка. — Тема!
Артем окончательно проснулся и выскочил из-под одеяла:
— Всем по доброму утру!
— Иди умойся, — сказал Сашка. — Разговор есть.
Сидели на кухне.
Напряженно пили чай.
— Тебе что, девок не хватает? — грубовато спросил Сашка.
— Не понял, — улыбнулся Артем, хотя все прекрасно понял.
— Она твоя сестра! — Сашка старался быть грозным.
— Все люди братья, — улыбнулся Артем.
— Тёма! Я не посмотрю, что ты… самбист-каратист.
— Ремня дашь? Вызову службу спасения. Ибо телесные наказания запрещены законом. А вот браки между родственниками в четвертом колене разрешены во всех цивилизованных странах.
— Ты понимаешь…
— Понимаю. Тетя Маруся пожаловалась маме… Мама! Иди сюда, ты же вчера вечером свои цветики поливала…
На кухню вошла Верка.
— Так вот, тетя Маруся пожаловалась маме, мама — тебе, ну, а ты мне устраиваешь разбор полетов.
— Перестань паясничать! — резко встряла в разговор Верка. — Мы серьезно…
— Куда уж серьезней! Всю жизнь знать, что знаешь, а делать вид, что не знаешь. При этом зная, что все знают, что мы делаем вид, что не знаем… Это даже агенту 007 не под силу. Дядя Вася, братцы мои, тоже знает, что все знают, и делает вид, что…
— Заткнись, щенок! — Сашка попробовал отвесить сыну оплеуху.
Артем, как теннисный мячик, поймал левой рукой правую руку отца.
И тут же отпустил ее.
— Извини, батя… Это у меня профессиональный рефлекс. Давай со второй попытки…
И закрыл глаза.
Сашка и Верка стояли над ним.
Артем продолжал говорить, не открывая глаза:
— Жить по правде, какой бы она ни была, — выгоднее. Как говорил Достоевский: должен же в этом доме кто-то сказать правду! Лжи во спасение не бывает. Из дяди Васи всегда делали Иванушку-дурачка, забывая при этом, что дурачок в финале любой сказки всех одурачивает и становится царем.
Артем открыл глаза.
— Это во-первых… — И обратился к отцу: — Что, трепка мне не светит?
— Да пошел ты…
— Минуточку, — Артем вышел из кухни и тут же вернулся и положил перед родителями старую-престарую фотографию: — А вот это во-вторых… Фото первой половины прошлого столетия.
На пожелтевшей фотографии с обожженным уголком, держа велосипед за руль, стояла в полный рост Галюня в белой кофточке, с бусами на шее и в длинной юбке.
— Риторический вопрос: кто это? Риторический ответ: уж точно не моя бабушка Матрена, которую я помню, и не баба Стеша, то бишь твоя мама, папа. Так, ребята, я побежал. На ночь не ждите. Но это, батя, не по девкам… Служба.
Артем чмокнул Верку, вышел в прихожую и вернулся. Указал пальцем на фотографию:
— И, в-третьих… Я ее люблю…
Ушел.
— Мент поганый! — крикнул ему вслед Сашка.
Артем возвратился.
— Я не мент, батя… Я просто помогаю людям чувствовать себя комфортнее в этом несовершенном мире. И хочу оставить своим детям какое-никакое наследство. В отличие от тебя. Все! Ушел!
Дверь хлопнула.
— Вырастила обалдуя! Воспитала! — набросился на жену Сашка.
— А ты его воспитывал?! — огрызнулась Верка, помолчала, взяла в руки фотографию. — Вылитая Галюня… А кто это?
— Киселиха… — буркнул Сашка.
— Какая Киселиха?
— Мать Мишки Киселя… До войны еще…
— А-а-а…
— Бэ-э-э…
Несколько хат исчезающей деревни со всех сторон обступали коттеджи.
Струк ретиво исполнял обязанности дворника во дворе Андрея.
Чистил от снега дорожки.
И даже новую дорожку прочистил от крыльца к старому засохшему дубу без коры, на вершине которого была огромная лохматая шапка пустого гнезда, припорошенная снегом.
Струк отбрасывал снег и пел:
А хто ж ета вядзерца дастане,
А хто ж ета вядзерца дастане…
Появился Андрей. Он нес воду из колодца.
— О, помещик пожаловали, — Струк снял ушанку и поклонился в пояс. — Дорожки чистим-с, барин… Марафет наводит ваш верный холоп…
— Заканчивай, сейчас обедать будем…
— Сей минут! Слышь, Андрюха, а давай вон на ту елку бутылок и консервных банок под Новый год навешаем и захороводим: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла-а-а…»
Андрей молча вошел в хату…
Струк воткнул лопату в сугроб и, задрав голову, стал смотреть на пустующее гнездо аиста на мертвом дереве.
Дверь в сени резко распахнулась, показался Андрей:
— Иди сюда! Тебя по телеку показывают!
— Чего-о?!
Удивленный Струк вбежал в хату.
Андрей не обманул. На экране старенького телевизора действительно маячила седоусая грустная физиономия Струка.
— …что он страдает провалами памяти, — заканчивала комментировать телеведущая.
— Фигня! — возмутился Струк. — Нету у меня никаких провалов!
— Администрация дома-интерната № 28 обращается с просьбой ко всем, кто знает местопребывание этого человека либо встречал его, позвонить по телефону 1223630 либо 102. А сейчас о погоде…
Андрей грустно смотрел на Струка.
Тот хлопал глазами.
— Ну все, дружок, ты в розыске, — грустно сказал Андрей.
— И что за это будет?
— Посадят.
— За что-о?!
— Ну кто ж так делает! — перестал шутить Андрей. — Они же отвечают за тебя… Как дите малое, честное слово. Я уверен был, что ты всех предупредил.
— Я соседу по палате сказал…
— Что сказал?
— Что пойду к Ходасу.
— А сколько Ходасов у нас в районе?
— Много.
— Так. Сейчас же собирайся и дуй в интернат. Они уже трое суток на ушах стоят.
Струк побледнел. Всхлипнул.
— Я боюсь…
— Чего?
— Не прогоняй меня…
— Да что они, убьют тебя?
— Нет…
— Так чего ты?
— Я, наверное, помру скоро… К земле тянет. В деревню. В Белые Росы… А там… Там хорошо… Там чисто… Там дров не надо… Но так, блин, холодно…
— Навязался ты на мою голову!..
Андрей в сердцах сорвал с аппарата трубку, набрал номер.
— Добрый день… это интернат № 28? Милая, я только что рекламу… по телеку… то есть… это… как его… Ну, пропал у вас кто-то! Да! Струков Петр… Подождите… Как твое отчество?
— Демьяныч… — сказал Струк.
— Петр Демьянович… Нигде я его не встречал. Он у меня живет… то есть, остановился… то есть, ночевал… Тоска на него напала. Вон, плачет даже… Ходас моя фамилия… Андрей Федорович… В деревне живу… Могильно… Да не шучу я! Она в самом деле так называется! Конечно, может… — Андрей сунул трубку Струку. — Вас к телефону!
