В кабинете Андрей и директор пили чай с медом.
Хорошо о чем-то говорили.
В это время одна из воспитательниц старалась изо всех сил разнять дерущихся на коридоре двух мальчишек.
— Денис! Прекрати немедленно! Паша! Ты же старше! Что я вам сказала?!
Мальчишки не слушали, «что она им сказала», и продолжали мутузить друг дружку.
Через минуту воспитательница привела Дениса в кабинет директора.
— Вот! — тяжело дыша, сказала она. — Полюбуйтесь, Андрей Федорович, на вашего любимца!
У «любимца» была исцарапана рожа, а под левым глазом занимался фингал.
— Что он натворил? — спросил директор.
— Избил Пашу Коровчука из старшей группы…
— Кто начал?
— Он, — сказала воспитательница. — Чуть глаз не выбил!
— Ты начал? — спросил директор.
— Я, — признался Денис.
— Ну что, Андрей Федорович, — вздохнул директор. — Хорошо, что вы зашли. Разбирайтесь…
— Выходи на коридор, — грозно приказал мальчишке Андрей.
Под лестницей Андрей поставил пацаненка в угол и стал допрашивать:
— Ты чего бандитничаешь?
Денис молчал.
— Я тебя спрашиваю! — повысил голос Андрей.
— Он обзывается.
— Фу ты-ну ты! Обзыва-ается! И за это глаз вышибать?
— За это.
— И кем же он тебя обозвал?
— Не меня. Он мою маму обозвал.
Пауза была. Потом Андрей спросил:
— А что он сказал?
— Я забыл.
— А откуда ты знаешь, что он обозвал?
— А у него глаза были нехорошие. Когда говорил.
— И что, ты всем у кого глаза нехорошие, морду бить собираешься?
— Собираюсь.
— Ух, ты! Дон Кихот нашелся.
— Кто?
— Это я тебя тоже обзываю.
Денис посмотрел на Андрея и улыбнулся.
— Короче, вот что, мужик: запомни раз и навсегда, если двое дерутся, то, значит, оба дураки. Но один из них дурак вдвойне!
На этих словах Андрей прикоснулся указательным пальцем ко лбу мальчика.
— Который? — спросил Денис.
— Тот, кто умнее. На первый раз прощаю. А в следующий раз задам трепку.
Дениска засмеялся.
— Ты чего хихикаешь над старшими?
Дениска достал из кармана измятый листок и протянул его Андрею.
— Это я нарисовал.
На листке была изображена юморная сцена. Бородатый старик лупил ремнем лохматого пацана.
У пацана был раскрыт рот, а из глаз до самого неба фонтанировали слезы.
— В нашей стране, старик, мечты всегда сбываются… — Андрей аккуратно сложил детский рисунок и легонько шлепнул мальчика по макушке.
Русаченко в приемной своего кабинета подписывал бумаги, которые ему подсовывала секретарша Лера, и одновременно разговаривал по мобильнику:
— Да все я понял, дружбан! По-онял! Я просто глупо выгляжу, а так вообще-то, соображаю. У меня тоже мама умерла, но я по этой причине
в карманы к друзьям не лазил. Понял? Человек человеку друг, товарищ и брат только до той поры, пока один из человеков свиньей не становится! И тогда уж получается: человек человеку скот!
Русаченко подмахнул последнюю бумажку и вошел в свой кабинет.
Дверь осталась приоткрытой.
— Слухай сюды, как говаривал мой батька. Если до… — Русаченко мельком взглянул на календарь. — Не до Нового года, а до католического Рождества на моем счету денег не будет, я на тебя Чайчица натравлю! Знаешь такого? Он по стоимости адвокат даже не золотой, а бриллиантовый! Будет ездить к тебе в международных вагонах, жить в Президент-отеле. А оплатишь все ты! Как мои судебные издержки. Понял? Он себе бунгало за городом возводит, так что твои бабки ему будут в кайф! Будь здоров.
Русаченко швырнул мобильник на стол и устало выдохнул:
— Урод…
В этот момент в приемную с бумагой в руке вошла Галюня.
Секретарша Лера в это время разговаривала по городскому телефону.
Галюня подошла к двери и осторожно прикрыла ее.
Но Русаченко успел рассмотреть девушку.
Он нажал на какую-то кнопку.
На мониторе появилось изображение приемной.
Галюня передала бумагу Лере и что-то ей объясняла.
Русаченко смотрел.
Потом девушки весело засмеялись.
Русаченко смотрел.
Галюня махнула рукой и вышла из приемной.
Русаченко нажал на следующую кнопку.
На мониторе появился коридор.
По коридору спиной к видеокамере шла Галюня.
Русаченко выключил наблюдение и вызвал секретаршу:
— Лера, зайдите.
Секретарша вошла.
— Слушаю, Сергей Григорьевич.
— Кто сейчас был в приемной?
— Наша сотрудница. Из отдела литографии.
— Давно работает?
— Порядком.
— А почему я ее раньше никогда не видел?
— Не знаю. Она увольняется.
— Пригласите ее.
Когда секретарша вышла, Русаченко включил видеокамеру в отделе литографии.
Галюня сидела уже за своим столом и говорила с кем-то по телефону.
Русаченко смотрел.
Она вошла в кабинет руководителя фирмы с заявлением в руках.
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич!
— Здравствуйте, Галина Васильевна… Садитесь.
— Спасибо, я постою, — сказала Галюня и протянула шефу лист.
Русаченко взял его, прочитал.
— А что, вас зарплата не устраивает? — спросил он.
— Устраивает.
— Обидел кто-то?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
Галюня молча смотрела на Русаченко.
— Из нашей фирмы, Галина Васильевна, по-английски не уходят. Объяснитесь.
— Я думаю, что это наиболее оптимальный выход после того, что произошло вчера.
— Я вчера и в офисе-то не был. Что тут произошло?
Галюня пристально смотрела в глаза шефу и старалась понять: или он в самом деле ничего не помнит, или играет.
Но взгляд Русаченко был чист и светел.
— Так что тут без меня произошло?
— Я опоздала на работу, — соврала Галюня. — И постоянно опаздываю.
— Всего-то. Ну, это уж пускай Старовойтов с вами воспитательную работу проводит, выговоры объявляет, премий лишает… — Он посмотрел внимательно на Галюню. — Прямо жест гимназистки какой-то… На вас не похоже… А я-то думал…
Русаченко порвал заявление и выбросил его под стол в корзину для мусора.
— Садитесь.
Галюня села.
Русаченко включил селектор:
— Слушаю, — послышался строгий голос.
— Николай Михайлович, ты чего зверствуешь так? Сотрудницу довел, сидит в слезах, увольняться пришла…
Галюня возмущенно встала:
— Сергей Григорьевич!
Русаченко резко махнул рукой.
— Какая сотрудница? — послышалось из селектора.
— Ходас Галина Васильевна.
— А чего это она?
— Да вот жалуется на тебя…
— Я не жалуюсь! — закричала Галюня.
— О, признаться боится. Ты уж как-нибудь с ней поласковей. Ну, подумаешь, опаздывает! В ее возрасте вообще нельзя вовремя приходить. Она что, тебе не нравится?
— Нравится.
— И мне нравится.
Русаченко выключил селектор, широко улыбнулся и сказал:
— Свободны, Галина Васильевна!
Андрей шел мимо спортплощадки.
Детдомовцы гоняли мяч. Один из них был с двумя кровоподтеками под глазами. Как будто в солнцезащитных очках.
— Коровчук! — позвал Андрей.
Мальчик остановился.
— Иди сюда.
Подошел:
— Чё?
— Не чё, а здравствуйте, — строго сказал Андрей.
— Здравствуйте.
— Хочешь меда? — Андрей достал из сумки увесистый сверток.
— Спасибо.
— Держи. Я Денискин дед.
— А чего он… — начал было ершиться Пашка.
— Слушай внимательно. Тебя Пашей зовут?
— Пашей.
— А я дед Андрей. А Дениска мой внук. Так вот, Пашка, не надо его оскорблять. Прошу. А если еще раз попробуешь, я разозлюсь и сделаю с тобой то, что когда-то сделали с Павликом Морозовым.
— А чё с ним сделали?
— Спросишь у воспитательницы. Ты все понял?
— А то!
— Будь здоров.
— Будь здоров.
Мишук вместе с приятелем, таким же, как и он сам, только помоложе, доканчивали «пузырек» в подвале недостроенного дома. На разостланной газете лежала щедрая закусь.
Мишук сдержал слово, данное Артему.
Он рассказывал и плакал:
— Чего ты?
— Ты знаешь, кто у меня папаня? Знаешь?
— Ну?
— Командир ракетно-зенитного катера «Отважный». Капитан второго ранга…
— Помер, что ли?
— Не-е, на пенсии, ты что!
— Так чего ты плачешь?
— А маманя заслуженная артистка… конфедерации. Лауреат.
— Померла?
— Ты что-о-о!
— Так чего ты плачешь?
— Сеструха есть, брательник. У меня куча племянников… Один на Евровидении даже выступал… Живут все вместе под одной крышей. Коттедж в три этажа… Представляешь? Озеро рядом, сосновый лес… Грибов немерено. Дятлы на каждой сосне… Меня ждут.
— Так хорошо же! Чего ты плачешь? Поехал бы к ним…
— А я… — Мишук горько всхлипнул. — Я… я адрес забыл.
