порывов», а подвиги самоотверженія прусских героев, в битвах при Люцене и
Вауцене, являлись, с разрешенія ценсуры, на венских театрах, в шуточном виде и
возбуждали смех двора и аристократы. К тому-же хотя Император Франц был
непрочь уиерить властолюбіе своего зятя, и хотя видел в нем олицетвореніе
ненавистной Габсбургам французской революціи, однакоже опасался, чтобы
Русскій Монарх не иріобрел преобладанія в Европе; личныя свойства Александра,
его приветливость, ловкость и величавая поступь, совершенно противоположный
незврачной наружности и брюзгливости Франца, поселяли в нем зависть и
недоброжелательство к нашему Государю. К тому-же — Австрійскій Император,
все еще находясь под вліяніем ударов нанесенных его могуществу оружіем
Наполеона, и решаясь перейти от союза с Франціей к войне, не вдруг, а
постепенно, шаг за шагом, поручил это щекотливое дело искусному в изворотах
политики венскаго двора Меттерниху (19).
Сам Меттерних был поборник союза Австріи с Франціей, как системы наиболее
соответствовавшей духу консерватизма и неподвижности, свойственному Австріи.
Но он, в продолженіи всей своей дипломатической карьеры, умел отказываться от
своих убежденій, предпочитая общественной
7*
100
пользе почести и деньги. Безнравственный, пропитанный лже-философіей XYI1I
века, развратный до цинизма, он не жалел ничего и считал позволительными
всякія средства для удовлетворенія своим прихотям. Такой человек был
достойным предстаиителем двуличной политики венскаго кабинета. Из
дипломатической переписки Меттерниха с Гарденбергом, видно, что, еще до
переправы чрез Березину, Император Франц советовал Фридриху-Вильгельму:
„не останавливать великодушнаго увлеченія своих подданных к содействію
усиліям Россійскаго Императора" (20), но что, вслед за тем, Меттерних писал в
Париж: „ничего не может быть бедственнее и противнее личным убежденіям Е. В.
Императора Австрійскаго, как разрыв свяіценных связей между государями и
народами, пример чему ізидим в Пруссіи", идалее: „Никогда Император Франц не
откажется отъ1 союза с Франціей и всегда будет заботиться о династіи
наполеоновой, как о своей собственной" (21). Получив обстоятельныя сведенія об
отложеніи корпуса Іорка, Меттерних пригласил к себе французскаго резидента
Отто. „Вот доказательство того, чтб я так часто говорил вам о вероломстве
(graeca fides) Русских и о сомнительцых отношеніях многих Государей к их
войскам и народам» — сказал он ему. За тем, уномянув о намереніи своемъ—
послать надежнаго дипломатическаго чиновника в Вильну, для выведанія
намереній Императора Александра, Меттерних продолжал: „мы знаем объем
ваших необъятных средствъ; мы знаем, что вы сделали, и чтб можете сделать.
Кроме семи милліонов фунтов стерлингов, уплаченных Россіи Англичанами, они
предлагали нам десять милліонов, если мы измепим принятую нами систему. Но
мы
101
с презреніем отклонили это преддоженіе, несмотря на крайнее разстройство
наших финансов» (22).
Вслед за тем, Меттерних, по совещаніи с присланным в Вену, русским
дипломатическим агентом. графом Стакельбергом, отправил в нашу главную
квартиру Лебцельтерна, уверяя графа Отто, будтобы „Лебцельтерну было
приказано говорить только о мире и намекнуть, что, в случае продолженія войны,
Русскіе могут потерять пріобретенныя ими выгоды и заключить мир на менее
благопріятных условіях, нежели в настоящее время...." „Доселе война не была
австрийскою — сказал Меттерних графу Отто. — Ежели она сделается такою в
последствіи, то мы выставим против Русских не 30 тысяч человек, а всю армію. И
по тому не обращайте вниманія на увеличеніе наших сил в Галиціи..." Тогда-же
последовало повеленіе Императора Франца — поставить на военное положеніе
70 тысяч человек, стоявших в Галиціи, и " приступлено к укомплектованію арміи,
под предлогом защиты собственных границ, с целью ускорить заключеніе мира(23).
Извороты австрійской политики усыпили бдительность французскаго резидента
при венском дворе, но не ввели в заблужденіе Наполеона. Нетрудно было
разгадать ему, что личныя свойства графа Отто, человека незнатнаго рода
(homme nouveau), откровеннаго и прямодушнаго, мешали успеху даннаго ему
порученія. Занявшій его место, генерал граф Нарбонн, потомок фамиліи
восходившей до XI столетія, бывшій военный министр Короля Людовика XVI,
знакомый со многими из лиц венскаго высшаго круга, был встречен, как свой
человек, тамошнею аристократ!ей. Хотя граф Нарбонн, из скромности, говорил,
что „Наполеонъ5
102
видя искусство врача безуспешным, заменил врача шарлатаном», однакоже от
него не укрылось враждебное расііоложеніе Австріи. Весьма замечательно, что
Наполеон, отдавая справедливость проницательности своего агента, полагал,
однакоже, что Нарбонн, разгадав двуличіе венскаго кабинета, ускорил тем
иереход Авсі'ріи на сторону Союзников (24).
Нанолеон, все еще надеялся, или, по крайней мере, изъявлял надежду, что
Император Франц оставить в его распоряженіи 30-ти-тысячный кориус князя
Шварценберга, поступившій под начальство генерала Фримона. Шварценберг,
прибыв в Париж, 1 (13) апреля, уверял Наполеона, что корпус Фримона
присоединится к французской арміи, но, вслед затем, уже по отъезде Наполеона в
армію, объявил французскому министру иностранных дел, что, для достиженія
мира, его правительству не оставалось ничего кроме вооруженнаго
посредничества, и что сближеніе действій к пределам Австріи не дозволяет его
Государю, в случае продолженія войны, ограничить свое участіе вспомогательным
корпусом. „А потому — продолжал Шварценберг — условія трактата 14 марта
1812 года уже неприменимы, но дружественное расположеніе австрійскаго
правительства к Франціи остается неизменно" (25). Настоящій смысл такого
объявленія заключался в том, что Австрія будет на стороне того, кто предоставить
ей наиболынія выгоды, но Меттерних старался выказать вооруженное
посредничество в виде безкорыстнаго подвига, преднринятаго в защиту общаго
отечества — Германіи, и успел убедить в том Короля Саксонскаго. при
наступленіи военной грозы, искавшаго убежище сперва в Плауэне, по,-
103
том в Регенсбурге, и наконец в Праге. Король не только обязался не впускать
никаких войск в Торгау и Кёнигштейн, (единственныя крепости занятый
саксонскими гарнизонами), но изъявил согласіе, чтобы отряды князя ІІонятовскаго
и Габленца, очистив варшавское герцогство, прошли через австрійскія владенія в
Саксонію обезоруженными, кроме офицеров и унтер-офицеровъ; огнестрельное-
же оружіе рядовых, во время их движенія чрез области Австріи, долженствовало
быть отправлено на повозках за войсками. Наполеон был чрезвычайно недоволен
этим условіем, в особенности-же по тому, что при корпусе Шварценберга тогда
находился французскій баталіон, которому также приходилось, вместе с
польскими войсками, пройти обезоруженным чрез австрійскія владенія (26).
Передача Королем Саксонским всей переписки его с венским кабинетом и
перехваченныя депеши из Вены графа Стакельберга к графу Нессельроду
окончательно убедили Наполеона, что надежды его на родственное расположеніе
своего тестя были напрасны, и заставили его помышлять о сближеніи с
Императором Александром (27).
Мы уже сказали, что, после сраженія при Люцене, были посланы одновременно
граф Стадіон в главную квартиру Союзных Монархов и граф Бубна к Наполеону. В
письме к своему зятю, Император Франц, извещая его о порученіи данном графу
Стадіон, писал: „....я выждал давно уже мною предвиденную минуту, когда первое
сраженіе умерит многіе порывы и разсеет многія несбыточныя мечты. Настало
тому время и Вашему Величеству предстоит завидный удел даровать, в
заключеніе блистательных подвигов, спокойствіе міру.... Ежели признаете за
благо поддержать
104
мои усилія умеренностью, которая прославить вас и упрочит счастливейшую
будущность В. И. Величеству, утвердив на непоколебимом основаніи вашу
династію, столь тесно связанную с моею, я сочту себя благополучным, нриняв
участіе в таком полезном деле...." (28). Несмотря на родственный тон этого письма,
Наполеон оскорбился намёком о необходимости упрочить господство своей
династіи, да и ішбор отъявленнаго его непріятеля, графа Стадіон, для
переговоров с враждебными ему Государями, возбудил его неудовольствіе. В
ответе Императору Францу! выказалась обычная непреклонность Наполеона......
„Я твердо решился, со
всеми великодушными людьми Франціи, скорее пасть с оружіем в руках, нежели
