Это положение, дополненное Указом 1775 года, по которому «не велено домогаться признания от подсудимого, когда другие обстоятельства изобличают вину его», сохраняло силу и в XIXвеке. [1210]
Для понимания сути первого из сформулированных четырех правил важно, прежде всего, вспомнить еще одно условие, о котором уже говорилось выше. А именно, о том, что к моменту появления в деле обвиняемого у следователя в распоряжении должны быть достоверные сведения, подтверждающие факт совершения преступления. Это значит, что отдельные обстоятельства расследуемого события, образующие, выражаясь современным языком, объективную сторону состава преступления, должны были быть известны следователю до начала допроса обвиняемого. Поэтому, если показания обвиняемого об обстоятельствах, якобы, совершенного им преступления, противоречили обстоятельствам дела, уже установленным следствием, то такому признанию нельзя было придавать доказательственного значения. Строгое соблюдение этого важнейшего условия и сегодня способно разоблачить самооговор несправедливо обвиненного лица, в том числе состоявшийся в результате использования незаконных методов и средств. Второе правило 300-летней давности — о добровольности признания вины — было призвано воспрепятствовать такого рода незаконным действиям следователя.
Третье правило — процедурное, позволяющее добиваться от обвиняемого признания собственной вины только в присутствии тех, кто способен остановить следователя в случае, если тот попытается незаконными методами заставить его дать признательные показания. Согласно этому правилу, только признание, полученное в суде и перед судьей, можно было использовать в качестве доказательства вины обвиняемого.
И, наконец, последнее, четвертое правило позволяло убедиться не только в искренности обвиняемого, но и в достоверности сообщаемых сведений о совершенном им преступлении. В признательных показаниях, как говорилось в законе 1716 года, должны быть не просто сведения об обстоятельствах преступления, совпадающие с известными следователю обстоятельствами расследуемого события, а сведения, достоверность которых не вызывает сомнений. Ими признавались, к примеру, данные, подтвержденные иными собранными по делу доказательствами, либо общеизвестные факты.
Легализация сегодня в процессуальном законе правил 300-летней давности помогла бы решить многие проблемы, в том числе проблемы аномально высокой «раскрываемости» преступлений при псевдостопроцентной «эффективности» работы судебной системы, забывшей, что такое оправдательный приговор.
4. 2. Структура частной криминалистической методики как историческая база для реформирования досудебного производства
Начиная с первых советских УПК (1922/23 годов), российский законодатель, проигнорировав структуру досудебного производства многовековой давности, устанавливавшую право судьи «начинать дело лишь в том случае, если ему известно, что совершено преступление», [1211] ввёл новое структурное правило. Согласно этому правилу, уголовные дела стали возбуждать и осуществлять уголовное преследование, руководствуясь лишь предположением о криминальном характере события, а не достоверным знанием о совершенном преступлении (ч. 2 ст. 140 УПК). В результате первая, решаемая в порядке очередности задача досудебного производства, изменившая условие для начала дела, соблюдавшееся в Российской Империи на «законных основаниях» с 1716 года, усилиями отечественных законодателей превратилась в «воспоминания о прошлом». А всё потому, что категорическое требование устанавливать факт преступления раньше других, было заменено в процессуальном законе на возможность вести следствие, основываясь лишь на предположении о преступном характере проверяемого деяния.
Исправить ситуацию, сформировавшуюся сегодня, в том числе из-за порочности структуры уголовного процесса, провоцирующей злоупотребления, если и возможно, то только принципиально её изменив. Обойтись здесь без привлечения достижений криминалистики и её криминалистической методики вряд ли удастся.
Как подсказывает история, начинать реформирование структуры отечественного досудебного производства следует с чёткого разделения задач и функций розыска (собственно, дознания) и предварительного следствия. Сегодня такая потребность ощущается не меньше, чем в первой половине XIX века. Однако, и тогда, и в наше время эту проблему пытались и пытаются решать исключительно путём организационных преобразований следственных органов: в 1860 году с учреждением института судебных следователей, а нынче (с 2011 года) за счёт создания Следственного Комитета РФ, выведенного из ведомственной подчиненности. То есть, при сохранении или в лучшем случае с минимальными изменениями прежней структуры досудебного производства. Одним из таких изменений стало, например, придание следователям следственного комитета функций органов дознания по некоторым категориями уголовных дел. (п. 7 ч. 3 ст. 151 УПК РФ).
Между тем, разработки криминалистики с её сформировавшейся структурой частной криминалистической методики, представленной поэтапным решением задач предварительного расследования, могли бы оказаться весьма полезными для реформирования всего досудебного производства. В этом, вероятно, одна из задач криминалистической науки, которая, как показывает исторический опыт, не только всегда ставила уголовный процесс перед необходимостью реформировать свою структуру, но и предлагала на этот счёт свои рекомендации для нормативного закрепления.
Сегодня такое заимствование было бы вполне уместно. Однако, судя по настроениям некоторых «агрессивных» ученых, с реформой следует поторопиться, пока структура частной криминалистической методики расследования усилиями законодателя, находящегося под впечатлением от идей «криминальных процессуалистов», не превратилась, по выражению проф. А. С.Александрова в хлам. [1212]
Приступая к изменению (реформированию) структуры досудебного производства, важно, однако, помнить о том историческом опыте, который был накоплен наукой и практикой за последние полторы сотни лет. И этот опыт подсказывает, что ни в период проведения судебной реформы 1861–1864 годов, ни в начале второго десятилетия XXI века законодателю так и не удалось решить проблему четкого функционального разграничения дознания (собственно розыска) и предварительного следствия. Этому не помог в своё время ни Устав уголовного судопроизводства 1864 года (УУС) [1213] с его новшествами по производству полицейских дознаний, ни современный УПК РФ, еще более запутавший решение данного вопроса.
Впрочем, не будь глупых законодательных инициатив, не было бы и прогресса в развитии криминалистической науки. Притом, что издержки существуют в любой отрасли знания, но не ими, в конце концов, определяется результативность научных исследований.
Вопрос о том, где кончается розыск с его обвинительной (инквизиционной) сутью и начинается предварительное следствие с его состязательными предпосылками, так и остался нерешенным, несмотря на все усилия по реформированию досудебного производства, предпринимавшиеся с начала ХIХ века и по настоящее время. Интересно, что даже критические замечания ученых, высказанные в XIX веке, и касающиеся недостатков структуры досудебного производства, подозрительно точно совпали с аналогичными претензиями, озвученными процессуалистами через 120 лет, уже в XXI веке, вынуждая думать о некоей закономерности ошибочного нормотворчества.
«Принципиальный недостаток предварительного следствия, — писал, например, В. П.Даневский в 1895 году, — коренится в инквизиционном начале, проникающем эту стадию процесса, противоречащему состязательному принципу, который … сказывается … в смешении дознания (собственно розыска), его целей
