Я приложила руку к голове.
– Кое-что помню, – ответила я неуверенно. – Самолет помню, аэропорт…
– Так, правильно.
– Потом ты меня потащила с собой к родственникам…
– Точно!
– Мы пообедали, рассказали нашим местные новости…
– Точно!
– Потом я поехала в гостиницу.
– Хотя тебя все уговаривали остаться, – закончила Ира укоризненно. – Ты видишь, до чего самостоятельность доводит?
– Когда это было? – спросила я.
Ира подумала.
– Две недели назад. Да, точно…
– А здесь я уже девять дней…
Я сморщилась. Все напряженно наблюдали за мной.
– Нет, – сказала я обреченно. – Не помню, что в промежутке было.
– Про деньги-то помнишь что-нибудь? – не отставала Ира.
– Вот прилипла! – разозлилась я. – Не помню!
– Денег много было? – задал Максим очередной разумный вопрос.
Я пожала плечами.
Ира покрутила пальцем у виска и напомнила:
– Сто пятьдесят тысяч! Зелеными!
Элла присвистнула. Максим отодвинул от себя тарелку и с интересом осмотрел нас обеих.
– И вы все это тащили наличными? – спросил он недоверчиво.
Я вздохнула.
Не помню. Хоть убейте.
– М-да, – пессимистически резюмировал Колобок. В комнате повисла мрачная тишина.
Элла сочла своим долгом подставить мне плечо.
– Аня могла положить эти деньги в банк, – заявила она. – Пять дней все-таки по Москве ходила! Не оставлять же такие деньги в номере? Кстати! В некоторых гостиницах тоже есть сейфы, может, деньги там… Завтра позвоним и все узнаем.
Ира торопливо порылась в своей сумочке.
– Вот, – сказала она. – Нашла. «Флора-отель», и номер телефона. Все есть.
– Слава богу! – сказала я с чувством.
– Это довольно дорогая гостиница, – снова вклинился Максим с практической репликой. – Вас цены не смутили? После Саратова?
– Аньке, слава богу, деньги считать не приходится, – ответила Ира небрежно.
– Кстати, просвети меня, – попросила я стыдливо. – В упор не помню, откуда у меня столько денег.
– И бабушку не помнишь? Правда, не помнишь?
Я молча потрясла головой. Стыдно, но не помню. Помню надпись на кольце: «Анюте от бабушки». Саму бабушку не помню.
– Молодец! – похвалила Ира. И, сменив тон, укорила:
– Знала бы Анна Львовна, что ты такая сволочь неблагодарная, она бы тебя наследницей не сделала.
– Наследство! – ахнула Элла и нервно стиснула руки. – Как в кино!
Она повернулась ко мне и с надеждой спросила:
– А дом? Дом тебе не завещали? Где-нибудь в Ницце? Или на Лазурном берегу? Вот было бы здорово: мы бы с Риткой приехали в гости…
– Дом есть, – оборвала Ира море восторгов. – Только не во Франции, а в Израиле.
Восторг в глазах Эллы сменился разочарованием.
– В Израиле? – переспросила она. Сделала над собой героическое усилие и добавила:
– Ну, тоже неплохо… для астматиков…
– И склеротиков, – поддержала ее моя старая подруга. – Теперь вспомнила, ворона?
– Нет, – ответила я.
И попросила:
– Не давите на меня. Ладно? Я все вспомню. Обязательно.
Максим осторожно дотронулся краем своего бокала до моего.
– За вашу память, – сказал он негромко.
– Спасибо.
Максим допил вино и встал из-за стола.
– Девочки, вы меня извините, – сказал он. – Мне нужно еще поработать. Ира, в город уже поздно возвращаться, я предлагаю переночевать у нас.
Подруга бросила на меня растерянный взгляд.
– Ну, если не стесню…
– Нет, нет! – подхватила Элла предложение мужа с такой радостной готовностью, что я поняла: спать сегодня нам не придется. Слишком много невыясненных вопросов осталось впереди.
– Не стесните! У нас есть свободные гостевые комнаты.
– Ну, тогда спасибо.
– А утром все вместе поедем в город, – с воодушевлением продолжала Элла. – В гостиницу наведаемся, и вообще… Правда?
– Правда, – ответил Максим.
Промокнул губы льняной открахмаленной салфеткой, бросил ее на стол, еще раз повторил:
– Извините.
И пошел вниз по лестнице.
Хлопнула входная дверь. Я вылезла из-за стола, и, пользуясь тем, что Элла вовлекла Иру в разговор, неторопливо подошла к окну.
Из калитки вышел Максим в своей походной куртке и перешел через дорогу. Остановился у ворот соседнего дома, поднял руку, надавил на кнопку звонка.
Через минуту дверь открылась. Максим скрылся за высоким забором дома бывшего военного хирурга. Совет в Филях, надо полагать.
Так я и знала.
Почему-то меня терзали мрачные предчувствия.
На следующее утро Толик вез в Москву трех непрерывно зевающих дам.
Зрелище было мало эстетичным, и Толик с удивлением посматривал на нас в зеркальце.
Как я и предполагала, мы проговорили всю ночь. По своим спальням разошлись в районе четырех утра, а в восемь уже ехали в город.
Генриэтта опаздывала в школу.
Не знаю, интересует ли вас моя биография, но меня она по понятным причинам крайне интересовала.
Выяснилось следующее.
Меня действительно зовут Анной. Имя мне дали в честь моей бабушки с отцовской стороны, которая меня нежно любила за то, что я была на нее очень похожа. Только не внешностью, а характером.
И еще за то, что я была неглупым ребенком и всю жизнь прекрасно училась.
С Ирой мы жили в одном дворе, и наши родители некоторое время поддерживали приятельские отношения.
Затем родители Иры разошлись и разменяли квартиру. Но мы с подружкой не потерялись.
Мало того, что мы ходили в одну и ту же школу и учились в одном и том же классе. Оказывается, мы даже сидели за одной партой!
– Не узнать меня после этого было бы с твоей стороны просто свинством! – сказала Ира, подводя итог нашей встрече.
– Еще бы! – огрызнулась я. – Ты мне глаза намозолила! За столько-то лет!
Окончив восемь классов общеобразовательной школы, мы с Иркой дружно поступили в саратовское музыкальное училище.
Правда, здесь наши пути-дорожки разошлись.
Я поступила на фортепианное отделение, а Ирка на отделение струнных инструментов. Она была скрипачкой.
Впрочем, наша дружба не распалась. И после училища мы решили поступать в консерваторию.
Что и сделали, выбрав для себя славный город Питер.
Консерваторию мы закончили, вернулись домой и стали преподавать в родном музыкальном училище.
Так прошло три года.
Замуж мы не вышли и катастрофой это не считали.
Какие могут быть личные катастрофы в двадцать пять лет?!
Личные катастрофы в моем понимании случаются только после сорока! У женщин, разумеется.
Мужчина, как ни обидно это признавать, пожизненный потенциальный жених.
Объединяла нас с Иркой не только детская дружба, но и схожие семейные обстоятельства.
Мой папаша, так же, как и Иркин, слинял в неизвестном направлении, когда мне было лет десять.
Мама, преподававшая в школе литературу и русский язык, ударилась в религию.
Конечно, это не очень красиво, но маму я почти не помню. Надеюсь, что в будущем этот пробел каким-то образом восполнится. Правда, сделать это теперь будет непросто, потому что моя мама год назад вышла замуж за англичанина и переехала на постоянное место жительства в графство Кент.
Это обстоятельство сильно возвысило меня в глазах Эллы, и почти компенсировало мою еврейскую фамилию «Беркович».
Но в моем еврейском происхождении оказались и некоторые плюсы.
Плюсы были связаны с бабушкой, уехавшей в Израиль в начале девяностых.
Нужно сказать, что моя бабушка, Анна Львовна Беркович, была профессиональной художницей. В Саратове она преподавала в Педагогическом училище, почему-то на отделении народного костюма. Выставок не устраивала, но писала много. В основном, для души.
Уехав в Израиль, бабушка прихватила все свои картины.
Сначала она попыталась устроиться на какую-нибудь государственную службу. Хотя странное государство Израиль и платило пенсии российским иммигрантам, не работавшим на страну Израиль ни одного дня, бабушка моя была особой колоритной, жизнерадостной, полной сил, и сидеть на шее у новой родины не пожелала.
Однако все ее попытки найти работу позорно провалились.
Во-первых, бабушка очень плохо владела государственным языком, ивритом. А это довольно важный пункт при заполнении рабочей анкеты, несмотря на то, что по-русски в Израиле говорит шестьдесят процентов населения.
Во-вторых, подкачал возраст. Найти работу в шестьдесят лет трудно в любой стране мира.
Бабушка походила-походила по разным учреждениям, плюнула и с горя устроила выставку собственных работ.
Устроила, как вы понимаете, не в государственном музее изобразительных искусств, а прямо на улице.
И что вы думаете?
Картины раскупили в течение одной недели!
Мало того. Бабушкины работы привлекли внимание экспертов, которые признали их высокохудожественными. О творчестве бабушки написал известный искусствовед во влиятельном художественном журнале, мелькнуло несколько сообщений по телевидению.
