И мы им не то чтобы не верили. Наоборот, верили, и на все это соглашались. Да, проститутки, гангстеры, рок. Пусть у нас тоже будет как там, а сдает бутылки в пункт приема стеклотары, едет на картошку, топчется в переулке с выданным в сарае портретом члена Политбюро Долгих, чтобы пронести его мимо члена Политбюро Зимянина, — кто-нибудь другой, не я.
Мы были согласны на доллары, ковбоев, коррупцию, чтобы взамен по дороге на парижский рейс завернуть в бар, небрежно кинуть на стойку монету и крикнуть бармену: «Двойной виски с колой». «Принимаю! И приветствую звоном щита».
И ровно эта мечта сбылась. Все как по прописи. Парижский рейс, доллары, рок, проститутки, гангстеры, ку-клукс-клан, виски с колой, коррупция. Какой Запад знали, такой и построили. Получился дичее, чем настоящий. Как нам рассказывали, так и вышло. Зато вместо нарумяненной смерти появилась жизнь. Остальное — потом.
Говорят, не можем найти национальную идею. Так у нас уже была национальная идея такой силы, что она сбылась, — мечта целого поколения, а то и двух-трех. И это большая удача — увидеть сбывшейся свою мечту. Кто родился на двадцать, хотя бы на десять лет позже, даже не представляют, какая это мощь.
Это не про то, что когда крадут, лучше, чем когда убивают. Само собой, хотя вор довольно часто заканчивает убийством, чтобы сберечь украденное. По поводу ложного, а иногда настоящего выбора «ворюга или кровопийца», «коррупционер или тиран», навязанного европейским двадцатым веком, поэт Ольга Седакова вспоминала фразу французского философа Федье о том, что всякое зло абсолютно. То, что бывает и хуже, не основание для релятивизации зла, не повод считать благом нынешнее и оставить его в покое. Однако же истории того же двадцатого века известно и вышибание зла большим: Ахмадинежад в автобусе — живой пример.
Теперь, кажется, новое поколение опять борется за свою мечту — чтобы вокруг жизнь, но при этом не воровали, чтобы без коррупции, гангстеров, ку-клукс-клана. Отличная идея. Главное, чтобы не вышло так, чтобы без воровства, но опять и без жизни. Ведь не обязательно все время выбирать между тем и этим. Бывает и ложный выбор.
Народ вдруг заинтересовался искусством, как в советское время. Ладно митрополит пишет, что сибирскому народу не нужен Пикассо, но и сам народ не отстает. Родители протестуют против участия детей в новейшей постановке Шекспира, а заодно волнуются и за качество режиссуры: не обидели ли классика? Группа граждан возмущена постановкой «Золотого петушка» в Большом театре, ряженые казаки разгоняют выставку в Краснодаре, гражданка Светлана Воронина требует в суде возместить ей моральный ущерб, нанесенный неправильной постановкой в том же Большом «Руслана и Людмилы», и в комментариях в народной газете с молодежным названием люди ее поддерживают.
Интеллигенция оправдывается: мол, искусство имеет право на эксперимент, иногда на провокацию, оно всегда немножко опережает время, раздвигает границы дозволенного, вы уж не очень на него за это сердитесь. И, оправдываясь, вводит всех в заблуждение. Потому что Пикассо в Новосибирске, Шекспир в театре Станиславского, художники от Гельмана в Краснодаре — искусство давно никакое не экспериментальное. Уже давно все раздвинуло и опередило.
У нас в учебнике французского языка были картинки Пикассо и хвалебные про них тексты — глядите, дети, учитесь хорошему. В советской, между прочим, школе, в советском учебнике, издательство «Просвещение», 1984 год, одобрено Министерством образования СССР.
Или вот выставка «Icons» галереи Гельмана. Судя по тому, что я видел на многочисленных картинках с выставки, никакое это не экспериментальное, никакое не провокационное искусство. Это просто искусство, обычное. Судя по картинкам — довольно качественное. В таких и подобных художественных формах человечество мыслит последние сто с лишним лет. Такое давно висит в государственных музеях и еще давнее в частных коллекциях.
Вот рисунок с выставки Гельмана, а вот вещица Матисса, вот икона, а вот таитянские мадонны Гогена. Гоген, рисуя свой таитянский рай, помнил про христианскую живопись. Таитянки с младенцем на золотом фоне, таитянки в мире, лишенном перспективы. Таитянки с нимбом. Этим мадоннам по 120 лет, они вдвое старше любой из героинь труда на соцреалистических полотнах, их пора реставрировать. Они — давно привычные украшения Эрмитажа и Пушкинского музея — провокация?
То, что Гельман привез в Краснодар, никакой не авангард, а обычные живопись и графика. Просто народ об этом не знает. Для него искусство кончилось лет сто назад — и не на Гогене, а на Репине. Не ждали? И зря. Искусство ведь — это когда похоже. Деревья у Шишкина похожи. Мишки тоже похожи. Вода у Айвазовского — как настоящая. Закат у Левитана — как настоящий, да еще с церковью. Молодец Левитан, хотя фамилия на Гельман похожа. Охотники у Перова — ну, это прямо как мы с ребятами на шашлыках. Молодец Перов. Нарисовал не хуже, чем мы бы сняли для «Сам себе режиссер».
Понимание, не чуждое первому в мире массовому реализму — античному:
Бык, понапрасну ты скачешь на телку. Она не живая:
Мирон, ее изваяв, ввел тебя, ярый, в обман.
Античные поэты соревновались в похвалах художникам: вот как похоже изобразили — корова как живая, птицы прилетают клевать нарисованный виноград.
Художник рисует, чтобы было похоже. Художник — это фотка красками, несовершенный предшественник альбома «Наша свадьба». Вот как они со своими кисточками и тюбиками мучились, пока не появилась пленка «Свема», а за ней цифра. Восхитимся художниками, первопроходцами наших семейных фотоальбомов.
После того как придумали фото и видео, живопись превращается в условность, в игру — вроде пения без микрофона. Это как лошадь наперегонки с автомобилем. Если лошадь не сильно отстала — заслуживает двойной похвалы: молодец, лошадь. Молодец, Шилов. Молодец, Глазунов. Молодец, портретист Василий Нестеренко: Путин вышел совсем как по телевизору.
Ладно бы наш простой человек боролся с авангардом. Он борется с классикой, ошибочно полагая, что борется с авангардом. Давно классичнейший Прокофьев, чья Первая симфония была исполнена сто лет назад, для него все еще сомнительная какофония. Сто лет — это как если бы во времена Чайковского обсуждали Бетховена: это можно слушать или он все-таки слишком далеко зашел и надо бы остановиться на Моцарте? Импрессионисты для нашего простого зрителя — это смело, но еще как-то можно терпеть, а вот Матисс — этот уже «намазал, я тоже так могу».
Здесь две проблемы. Первая — чисто просветительская. На московской выставке Караваджо одна дама с удивлением читала другой аннотацию на стене музея: «Караваджо — надо же! — имел проблемы из-за своего новаторства». Да где ж новаторство? С ее точки зрения, это просто академическая живопись: вот конь, вот человек, вот апостол — все понятно. Люди просто не знают: то, что они считают классикой, когда-то было авангардом.
Некрасов — авангард в сравнении с Пушкиным, и ритмически, и тематически. Пушкин — с Державиным. Передвижники — такой адский авангард, что их даже не пускали в Академию художеств, и им, беднягам, приходилось выставляться на стороне, у разных Гельманов. И сам античный реализм — птицы чуть не склевали нарисованный виноград, бык чуть не покрыл бронзовую корову, — это ведь новое слово. На римском портрете есть морщинки и бородавки, и это скандал. У идеального архаического куроса — какие морщинки? Только мускулы. Реализм — просто одна из стадий авангарда. Исключительно умно кураторы назвали выставку открыточно красивых прерафаэлитов: «Авангард викторианской эпохи».
Совершенно удивительно, что народная критика выставок «абстрактистов» происходит под лозунгом защиты христианского искусства. Христианское искусство в первую очередь начиналось как авангард, провокация и вызов. Оно гораздо ближе к абстрактному, чем античное языческое. Сравните римскую статую времен Христа и современную ей живопись первых христиан в катакомбах.
Где там виноград, который можно склевать, и корова, которую можно покрыть? Этот абстракционизм перекочевал напрямую в православное искусство. Что там на столе у «Троицы» Рублева? Авраам явно угощал ангелов чем-то несъедобным. Сплошная условность: ни светотени, ни перспективы, ни нормального пейзажа, ни рыбы, ни мяса, ни плодов земных. Что это за горы? Где вы видели такие горы? А что за города? Вывернутые наизнанку шкатулки, а не города. Что это за кит с ушами как у кота?
По сравнению с роскошным реализмом поздних эллинов и римлян, раннехристианское искусство — это примитивное царапанье по стене, вроде современных граффити на гаражах. Не авангард даже, а плевок в душу простого греческого и римского человека, пощечина общественному вкусу. Христианское искусство для античного человека — это, прямо скажем, ужас, примитив, абстракция, Гельман и Pussy Riot какой-то.
