— Как?
— Кажется, там была драка между заключенными, и один из них ранил твоего отца. Это место было хорошо изолировано, и к тому времени как охрана добралась до него, было уже слишком поздно.
— Почему? В смысле, я... — я едва могу говорить, когда рыдания прорываются сквозь мой деланный внешний вид, мое тело начинает неистово дрожать. — Вы уверены, что это был он?
Я имею в виду, вдруг они ошиблись?
— Это не ошибка, Элизабет, — тихо говорит она. — Мне очень жаль.
— Но, у меня больше нет других членов семьи. Я имею в виду, ч-что произойдет теперь?
— Ничего не изменится.
Вперившись в нее взглядом, я говорю:
— Изменится всё. — Я отворачиваю от нее голову и начинаю рыдать, закрывая руками глаза. Инстинкт бежать слишком силен, но мне некуда идти, и это бесит меня. Я не хочу торчать здесь. Я не хочу этой жизни. Все, что я хочу — это назад моего папу. Поэтому встаю и выплевываю слова своему бесполезному соцработнику: — Я, черт побери, ненавижу тебя! Я ненавижу все, что связано с тобой! Тебе абсолютно плевать на меня или моего отца! Ты просто тупая сука! — я захожу в дом, захлопывая со всей силы дверь за собой, и бегу наверх. Но я иду не к себе, а к Пику. Я громко, навзрыд реву, когда вхожу в его комнату. Он тут же подскакивает с кровати и оказывается подле меня, спрашивая:
— Что такое? Что случилось?
Он обнимает меня крепко руками, пока я, упав на его грудь, высвобождаю самые несчастные рыдания в жизни. Я так крепко стискиваю его футболку в кулаке, что кажется, будто я могу переломать пальцы, но я приветствую боль. Мне нужна боль. Нужно что-нибудь, чтобы отвлечься от самой невыносимой боли. Это не может быть правдой.
Он не мог на самом деле умереть.
Он просто не мог.
— Элизабет, — говорит Пик, и я чувствую, что хочу выблевать пустоту, которая наполняет меня, потому что он исчез, я исчезла. Я даже не понимаю, что мы пересекли комнату до того, как я открываю глаза, и мы ложимся.
— Что она сказала? — спрашивает он.
— Я ненавижу ее, Пик. Я всех ненавижу, — я задыхаюсь от боли.
— Расскажи мне.
Слова ранят, когда вылетают изо рта:
— М-мой папа. Она сказала, что он умер, Пик. Кто-то ранил его, и он умер, — высказанные слова глубоко ранят, и хватка Пика внезапно становится в тысячу раз сильнее.
— Дерьмо, — выдыхает он, пока я реву.
— Это не может быть правдой. Не может.
Услышав это от Люсии, я почувствовала оцепенение, а с Пиком — моей безопасностью — эмоции переполняют меня. Я тону и не могу дышать. Все, что я могу — это кричать и плакать, и это я и делаю, как беспомощный ребенок, не отпуская крепкий захват на майке Пика. Будто его рубашка — мой путь к выживанию, и если я отпущу, то упаду в небытие. И сейчас, лежа здесь, я разрушаюсь на миллион кусочков. Я никогда снова не буду цельной. Я никогда не прощу мир за это. Я хочу моего папу назад.
Сейчас же.
Я хочу увидеть бакенбарды на его лице, которые царапают, когда он целует меня. Я хочу услышать его мелодичный голос, поющий мне вновь, хочу его прикосновений, объятий, его любви, улыбок, щекоток, смеха, глаз, рук, запах — все. Я хочу, чтобы меня спасли.
Я хочу своего принца.
Пик прячет меня под свой подбородок, время от времени целует мою макушку. В конце концов шум в комнате начинает утихать, когда я устаю и успокаиваюсь. Мое тело кажется таким тяжелым, голова раскалывается так, что больно открыть глаза. Пик водит рукой вверх-вниз по моей спине, пытаясь успокоить меня, но ничто не может унять мои муки.
В тишине комнаты, я шепчу:
— Ты когда-нибудь думал о смерти?
— Иногда, — тихо отвечает он.
— Это пугает тебя?
— Нет, а тебя?
— Теперь нет, — отвечаю я, а затем спрашиваю: — Думаешь, мой папа был напуган?
— Нет, — без колебания говорит он.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что, если он умер, значит, он навсегда будет с тобой. Осознание, что он наконец сможет увидеть тебя вновь… Я сомневаюсь, что он был напуган.
Его слова превращают мои рыдания в молчаливые слезы, которые впитываются в его майку.
— Это нечестно, Пик.
— Нет, нечестно. Ты заслуживаешь самого лучшего в этом мире, и я клянусь, что я буду бороться за то, чтобы дать тебе это. Однажды, когда мы выберемся из этого кошмара, я найду способ сделать тебя счастливой.
— Я не верю в счастье, — хныкаю я. — Я больше ни во что не верю.
Он убирает мои волосы назад и опускает голову, чтобы посмотреть на меня.
— Поверь в меня.
Его глаза темнеют, и я понимаю, что он — мой единственный шанс выжить. Пик всегда изо всех сил старается защитить меня, он всегда беспокоится обо мне. С первого дня, когда я попала сюда, он стал моим братом. Это произошло мгновенно. И сейчас у меня нет иного выбора, кроме как поверить во всё, что он говорит, потому что он единственный в моей жизни присутствует постоянно.
Когда он наклоняется и целует меня в лоб, я бездумно вдыхаю его запах и целую его в шею. Он удерживает свои губы на моем лбу и не шевелится, но его руки оказываются на моих щеках, и он притягивает меня ближе. Прежде чем я осознаю, его губы уже на моих в застывшем поцелуе. Я хватаю его за запястья, и как в тумане, незаметно наши рты начинают двигаться вместе.
Я никогда не целовала Пика прежде, никогда даже не думала об этом, но каким-то образом это ощущается правильно. Он первый мальчик, которого я целую. Мы занимаемся сексом уже два года, поэтому вы бы не подумали, что его поцелуй будет ощущаться хоть как-то, но это не так. Непонятно как, он отвлек меня от всего ужасного, и я могла сосредоточиться только на нем одном. Кажется, будто я вновь могу дышать.
Перекатываясь на меня, он отстраняется, чтобы снять майку, и я тоже сажусь, чтобы снять свою. Когда мы полностью раздеваемся, он натягивает на нас простыни, и я впитываю его тепло. Это все ощущается по-другому, чем сотню раз до этого, когда мы делали такое раньше. Всегда было холодно и мерзко, в то время как Карл наблюдал за нами, не сводя глаз.
— Не думай об этом, — говорит Пик, понимая мои мысли.
— О чем?
— Не думай о нем. Он не имеет ничего общего с этим. Мы не на матрасе там, в подвале, мы здесь, в моей постели. Ты в безопасности.
— Только мы?
— Только мы, — произносит он, когда проскальзывает в меня, и впервые я нахожу волшебство в том, чтобы сдаться, поверив. Получается, что Пику это было давно известно, потому что в данный момент, я не чувствую ни боли, ни страданий.
Есть только мы, и я в безопасности.
Мои зубы стучат, когда я иду домой из школы. Я раздражена тем, что попала в неприятности из-за драки с девчонкой, которая дразнила меня сегодня, и теперь я должна оставаться на продленку ближайшие две недели. Пик стал работать все больше и больше, поэтому мы редко ходим вдвоем домой, и он не позволяет мне таскаться вместе с ним. Он говорит, что не хочет, чтобы я путалась с его дружками, но он всегда приходит домой до появления Карла, чтобы я не оставалась наедине с ним. Жизнь не особо изменилась. Мне почти четырнадцать, я стала выше, немного поправилась, волосы стали длиннее и завиваются сильнее, чем раньше, и на моих запястьях появилось больше ран. Они выглядят так, будто я пыталась порезать себя, но шесть лет, проведенные со связанными ремнем руками, сделают такое и с вами. Хотя я достаточно неплохо скрываю их, надевая кофты с длинным рукавом.
С тех самых пор как два года назад я узнала о смерти папы, я оцепенела ко всему вокруг. Я чувствую, будто живу, машинально дыша большую часть времени. Я могу довольно легко отстраниться от действительности. По большей части я постоянно такая: застывшая и пустая. Только Пику я позволяю заглянуть внутрь. Он — мое освобождение, единственный, кому я показываю настоящую себя. Начиная с полудня, с полудня того дня, когда я узнала, что больше никогда не увижу папу, мы с Пиком продолжаем спать вместе, скрытно, в его постели. Я стала эгоистичной в отношении него, использую его, чтобы убежать от всего плохого. Это очень сложно объяснить, но когда я с ним, я чувствую, будто очищаюсь.
Как только я поняла, что делаю, я честно призналась ему. Вина поглощала меня, и когда я объяснила ему мои чувства, то думала, он разозлится, но нет. Он сказал, чтобы я делала все, что угодно с ним. Хотя я по-прежнему чувствую вину. Стыд за то, что я использую его так эгоистично, съедает меня, и после того как мы заканчиваем, я становлюсь тихой и частенько плачу. Пик успокаивает меня так, как только может, обнимает меня, убеждает, что все в порядке.
Я — неприятность, но этого следовало ожидать, после такого грубого начала, которое я получила в этой сумасшедшей, конченой жизни. Мне всего четырнадцать лет — слишком рано, чтобы быть такой ожесточенной и озлобленной. Иногда, когда вижу детей с родителями, я хочу, чтобы эти родители умерли. Я хочу, чтобы каждый ребенок почувствовал ту боль, которую чувствую я, потому что это несправедливо. Жизнь — жестока, а я — ее сучка.
А также я сучка Карла. В последнее время он трахал меня, желая, чтобы Пик смотрел. Он попросил меня пообещать, что я не взгляну на Карла, поэтому мой взгляд всегда зафиксирован на Пике, независимо от того, кто трахает меня в этот день.
