- Нет, не слушаю. Зачем? Я встретился с одним из самых значительных Художников моего времени, причем - именно тогда, когда это имело великий смысл для меня и - при наилучших обстоятельствах. Саша был в восходящем потоке, на пути к созданию своих главных шедевров. Осталось потрясение, испытанное вживую, осталось чувство признательности и восхищения. Они никуда не делись. Записи слабы по сравнению с оригиналом. Они не держат энергию, не передают магию живого рубилова. В этом смысле - кто не успел, тот опоздал. Но я-то успел.
Я не успела пожать ему руку. Познакомиться с ним. Напиться с ним. И спеть друг с другом мы тоже не успели. Приехав в Питер, я поняла, что никто из живущих не был ему ровней по силе убиения себя. Слава Богу, что я не была свидетелем того, как он умер. Остается главное - я его последователь в этой необузданной России, в сказке, в чуде и в этих странных вопросах: «Зачем?» и «Для чего?». Если отмотать время назад, возможно, мы стали бы фронтовыми друзьями. И он бы не вышел в окно…
Диана Арбенина, музыкант
Я пою для друзей, там, куда меня позовут. Ну, а другом я считаю любого человека, который меня понимает. Я думаю, что друзей все больше.
Александр Башлачев
МИША СЕКЕЙ
ЭТО НЕ МАЙК, ЭТО БАШЛАЧЕВ
Осенью 1984-го, в середине октября, мы с женой подскочили на «Пионерскую», на квартиру Саши Гуняева, менеджера нашей группы. Он пригласил нас на домашний концерт: должен был выступать кто-то, кого усердно рекомендовал Троицкий. Сидели, пили вино, смотрели, как подтягивались гости. Всего набралось десятка полтора-два, две трети из коих мне были более или менее знакомы по музыкальной или око-ломузыкальной тусовке. В числе прочих появился парень невысокого роста, тихий, спокойный, зашел на кухню, поздоровался - и практически сразу прошел в комнату, сел на стул, расчехлил двенадцатиструнную ленинградскую гитару и начал играть «Рыбный день». Первые слова Гуняева: «Это Майк!» Но мне услышанное показалось непохожим на Майка. Другая энергетика, другая выразительность, другое все. Это не Майк. Это Башлачев… Он спел «Черные дыры», «Мы льем свое больное семя», «Осень», «Час прилива», «Похороны шута», «Все позади». Несколько, как он объявил, «женских» песен: «Часы остановились в час», «Королева бутербродов», «Влажный блеск наших глаз», а также «Не позволяй душе лениться», «Музыкант», «Время колокольчиков», «Палата № 6» и еще несколько номеров. Всего было два отделения, с перерывом на скандал и показным выпрыгиванием гуняевской жены из окна соседней комнаты. Башлачев сшиб практически всех, как кегли. Народ просил еще и еще -и он выдавал нам еще и еще. Никто не хотел его отпускать, периодически предлагали выпить, но он упорно отказывался - и продолжал играть. Для меня, хорошо знакомого с творчеством Высоцкого, прочно подсевшего на Майка, это была какая-то новая, диковинная смесь знакомых «примитивных аккордов» с удивительно точными, пронзительными словами и потрясающим по энергетике исполнением.
Все закончилось, Башлачев немного пообщался со всеми, ответил на все вопросы, опять отказался от выпивки, заявив, что «вино - полумера», и отбыл с Рыженко на Арбат.
Неделю или две спустя, я попал на другой квартирник Башлачева, на Лосиноостровской, у Илюши Маркелова, на тот момент нашего вокалиста. У Ильи дома была мама, которая в перерыве отловила Сашку в прихожей и пыталась пожурить за фразы типа «Любовь подобна гонорее,, поскольку лечится она». Дескать, все замечательно, вот только зачем грязные слова. Я слышал обрывки разговора и ответ Башлачева: «Ну почему же все по х… ?Любовь не по х…!» Она потом успокоилась и вместе с нами прослушала все второе отделение. Ей явно покатило то, что она услышала.
Еще через неделю или две наша компания решила прокатиться в Питер, на ноябрьские праздники. Перед выездом на Ленинградский вокзал мы собрались на квартире у некоего Журова, приятеля Илюши Маркелова. Было нас человек восемь: Маркелов, Гуняев, наш гитарист Арсен Гогешвили, мой друг Дима Лизунов по кличке Борода, мы с женой и Башлачев. Сашка послушал, как мы с Ильей и Арсеном исполняем на три голоса одну из моих песенок, качнул головой и произнес: «Ну, что? Скучно…» Никто не обиделся…
Мы подвалили на вокзал и взяли по студакам три или четыре билета на сидячку, на какой-то дополнительный поезд. Все завалили в вагон, якобы провожать, и не вышли до самого Питера. Башлачев с Журовым забились на корточках за пальму в кадке, стоявшую в углу вагона, где и были обнаружены проводницей. Не знаю, о чем уж ей говорил Сашка, но он ее уговорил их не трогать, и почти всю дорогу они провели за беседой. А мы в это время усердно налегали в тамбуре на горячительные напитки. Прибыли на Московский вокзал, ударили по бутылочному «Стеньке Разину», там же, на перроне, заскочили за «Изабеллой» или «Плодововыгодным» -и махнули на Боровую, к Майку. Зашли к нему в комнату, где присутствовал какой-то пьяный народ, Иша лежал зеленый, отравившийся выпивкой. Увидев меня, Майк напрягся. Дело в том, что я имел неосторожность, появившись по гуняевс-кой наколке у Майка, покритиковать текст его песни «Время летит вперед». Майк мне доходчиво объяснил, почему там такой текст - но с тех пор сильно меня невзлюбил. Навсегда. Так вот, Майк отозвал за дверь Гуняева и сказал: «Вы с Илюшей можете остаться. Остальных чтобы духу не было!»
И мы попилили в небольшой пивняк по соседству, дожидаться Гуняева с Маркеловым. Вошли, побросали шмотки на пол, взяли по паре кружек кислого пива. Мы подогрели пару банок «Славянской трапезы», привезенной с собой из Москвы, поели, пошумели… Сашка тихо сидел в нише окна, на широком подоконнике. Мы чем-то напрягли местную уборщицу. Похоже, тем, что не убрали вещи с пола, когда ей надо было подмести. Она ворчала все громче и громче, потом замолчала секунд на двадцать и выпалила, показывая на никому не мешавшего Башлачева: «А вот этот, маленький - самое говно!» По счастью, вскоре подтянулись Гуняев и Маркелов, и мы махнули дальше. Повстречались с неким персонажем по кличке Птеродактиль, с которым впоследствии крепко подружились. Он повел нас в студенческую общагу, на базу Жака Волощука. Сашка там немного попел, мы много попили, и было решено, что через пару дней ему на этой базе за-бабахают концерт. Я не помню, где и как мы провели эту ночь. Похоже, у Птеры. С утра мы попилили на «Фрунзенскую», к барабанщику Диме Бучину, где Башлачев и завис, в итоге.
Где-то месяц спустя мы подвалили на Трубную, в пивняк «За Железными Воротами», если память не изменяет, в Головинском переулке. Туда подтянулся Маркелов с компанией приехавших из Питера. Среди них присутствовали Башлачев и Женька Каменецкая. Мы все поехали к Бороде в Беляево, а на следующий день к нам на репетиционную базу, в типографию «Московская правда» на улице 1905 года. Там мы вылезли на сцену и начали шуметь. Башлачев подошел к микрофону с гитарой и спел «Время колокольчиков» и только что написанную «Некому березу заломати». Мы с Арсеном и нашим барабанщиком Ры усердно подыгрывали. Я знаю, что катушечная запись этой репетиции в течение какого-то времени хранилась у некоего Сергея Мерзленко, гуняевского дружка. Мне так и не удалось к ней подобраться, и, думаю, она утеряна.
Два момента той встречи: Сашка сказал, что после ноябрьского концерта на базе Волощука, Питер его, похоже, принял. И еще добавил, что Майк прислал ему письмо с извинением за то, что выставил из дому.
Сашка пошел в рост, наверх, а мы остались там же, где и были: музыка, напитки, работа, наезды в Питер. Он вышел на сцену, а мы остались в зрительном зале. Несколько раз удалось поприсутствовать на его квартирниках. В какой-то из приездов в северную столицу мы заскочили к Каменецкой, которая жаловалась, что ей тяжело достается общение с ним, потому как в комнате постоянно незримо присутствует третий, по имени БГ, намекая, как Сашка все свое творчество сверяет по Гребню.
1 апреля восемьдесят шестого мы выбрались на Старый Арбат. Посреди него столкнулись с очень веселым Сашкой, он подошел и озорно спросил: «Ну что, обмануть вас?» - и задорно рассмеялся. Пара фраз - и мы разошлись.
Последний раз я его видел на фестивале Рок-лаборатории в Горбушке, летом восемьдесят седьмого. Он стоял где-то в ал-лейкеу здания клуба, с какой-то барышней и, похоже, вел очень напряженный разговор. Я подошел, поздоровался, попробовал заговорить о своих делах (наша группа там выступала, и с треском провалилась), но он посмотрел на меня так, что пришлось быстренько отойти. Похоже, говорил он с Настей….
О его смерти узнал в течение дня или двух после случившегося. Позже были какие-то замечания по этому поводу, в основном, от Юрки Наумова. Запомнилась наумовская фраза о том, как маленький музыкант ходит по улицам большого города с попиленными трубами, заходит в дома былых знакомых - и прощается.
Еще один момент: концерт его памяти во Дворце Спорта в Лужниках. Одинокий Рыженко во фраке, его пронзительная скрипка, потом «Зоопарк» с майковским «Выстрелом», непонятно с какого хрена вылезший на свет Макаревич… Я разозлился и орал из зала: «А ты хули тут делаешь?» А солдатики, которых почему-то в зале было ну просто немерено, как минимум треть зрителей, оборачивались и прикидывали, не дать ли в мне морду. И потерявшийся на сцене, тихий и неслышный Наумов, отвязавшийся от кайфа игры Чумы в составе «Алисы».
