Однажды приехал человек со студийным магнитофоном «UHER». Небольшой такой, но очень матерый. Саша меня предупредил: «Придет человек… Если можно, сделаем у тебя запись». Кто-то его прислал специально записать Башлачева. Это было уже после нескольких концертов, на одном из них Гребенщиков присутствовал - послушал, но без восторга, по-моему. Так вот, приехал этот человек, приехал Леша Вишня. Вишня привез два дорогих студийных микрофона - один на звук, другой на гитару. Чтобы микрофон не «ловил» звуки, подцепили его к люстре, передвинув для этого стол.
Микрофон был какой-то очень чувствительный, любой звук отовсюду ловил, а под потолком никаких резонансов не было. Сели, сварили кастрюлю глинтвейна. Сашка пел свои песни, мы попивали глинтвейн - так и записывали. Записали, наверное, десять-пятнадцать песен в очень хорошем качестве. Записи потом никогда не встречал, а человек тот уехал, и никаких концов у меня не осталось. Другой «студийный опыт» Башлачева произошел с моим участием в Москве. У Маркелова и всей его московской компании была репетиционная точка. И вот, приехав туда и выпив вина, мы подумали: «А что получится в электричестве из всего этого?» Я сел за барабаны, кто-то взял бас-гитару, кто-то встал за клавиши. И мы песен десять его отыграли в электричестве. Сам он пел и играл на своей двенадцатиструнке. Но ему, по-моему, не очень понравилось. Это был такой опыт: как это прозвучит в роке и, вообще, насколько это -рок? Получилось, что ни фига это не рок, а так… Во всяком случае, он не захотел дальше продолжать и поставил на этом точку. Не знаю, были ли у него еще попытки, но, по-моему, это был первый и последний опыт звучания в электричестве. К тому, чтобы приобрести какой-нибудь профессиональный инструмент, Башлачев никогда интереса не проявлял. Ему вообще по барабану было - на двадцатидвухруб-левке играет он или на дорогой гитаре с сочным звуком.
Тогда у многих рок-деятелей в большей или меньшей степени присутствовал пафос. А у Башлачева его не было, он скромный был парень. Во всяком случае, в общении.
Впечатления какого-то «аналога» на слушателей тех концертов он не производил, во всяком случае, - западного. Пожалуй, единственно близкое - это Высоцкий. Не совсем так уж идентифицировался, но ближе всего - да, к Высоцкому. Манера исполнения была статичной. Бедрами помотать он не мог - пел сидя. Головой - да, мотал, слюна брызгала. Колокольчики вешал на руку, чтобы звон был. Потел, краснел, как помидор, - давление у человека поднималось.
Мимически - хрипел, кричал и все такое. Был надрыв. Понятно, Башлачев относился к Высоцкому с большим уважением - интерес проявлял к стихам, подробностей личной биографии его он, насколько мне известно, не знал.
С первого раза прошибала эта его манера исполнения. Заранее последовательность песен им не выстраивалась, он пел как-бы из внутреннего состояния, но при этом следил за публикой. Мы как-то даже обсуждали это. Я спрашивал: «Пишешь ли заранее последовательность песен?» Он ответил: «Нет, что тыV.» Он смотрел на публику и хорошо чувствовал ее состояние. Он и в самом деле был неплохим психологом. Несмотря ни на что, он был очень тонкий и чуткий человек, хорошо чувствовал, какую песню в какой момент спеть. Так что концерт всегда был спонтанным, импровизационным. После концерта ему требовалось некоторое время, чтобы восстановиться. Обычно сразу после концерта он производил впечатление растерянного человека -стоял, хлопал глазками, виновато улыбался. Словно пытался понять, что происходит. Немного даже голову вытягивал. Растерянность некая у него была… Обычно после концерта его обступали старые и новые знакомые. Люди были, как правило, ошарашены, и на его вопрос: «Поправилось?» -не могли сказать внятного: вот это понравилось, а вот это -нет. Присутствовал некоторый шок, люди только через день-два начинали звонить и спрашивать: «А можно еще раз его послушать? Можно привести с собой кого-то из знакомых?» Это интересно - до людей не сразу доходило, реакция позже наступала.
Среди тех, с кем Башлачев общался во время и после концертов, запомнился Женя Мочулов из «Россиян». К Майку «в гости» на мебельную фабрику, где он вахтером работал, ходили вместе с Пиночетом. Сидели, пили портвейн и разговаривали о том о сем. Кажется, Майк с Башлачевым к этому времени уже были знакомы. Но общение было пресным, «ни о чем». Майк не пел, а Сашка пел. Стандартный репертуар этого периода: «Черные дыры», «Время колокольчиков»… Майк был тогда осторожный, закрытый какой-то. То ли он видел в Башлачеве соперника, то ли просто боялся лишнее сказать. Так или иначе, он был заметно напряжен, в отличие от обычной своей вальяжности. А я еще тогда от него позвонил Бегемоту, участнику группы «Народное ополчение», чтобы договориться об очередной записи - так Майк вообще чуть телефон не съел! Как заорет: «Это в первый и последний раз происходит! Отсюда никаких звонков подобным людям, ради Бога, не надо делать!» Я ему ответил: «Извини, Майк, но мы ни о чем таком не говорили». А он ответил: «Не важно, о чем вы там говорили, важно - с кем ты говорил отсюда, мне неприятности не нужны!» Это было очень жестко и странно от него услышать. Что-то над ним висело тогда. Он испугался, что вот сейчас ворвутся кагэбэшники. В то время «Народное ополчение» было «под колпаком», гак что он очень испугался, что у него будут неприятности.
Жалко, что они толком не пообщались с Майком… При личном общении Башлачев произвел впечатление очень начитанного и знающего человека. Не могу сказать, откуда, но он был знаком с Бродским и Мандельштамом больше, чем кто-либо в моем кругу. Когда я приходил с работы, то заставал его за написанием песен, он что-то играл. Не помню, чтобы он что-то читал, хотя у меня дома была обычная для тех лет библиотека, популярные книги 80-х: Маркес, Воннегут. Может, он и читал, но я не запомнил. Он был знаком с текстами Моррисона. Это не было такой уж редкостью - у меня, например, в то время были переводы «King Crimson», «Genesis».
Иногда он рассказывал о Череповце, о Свердловске, но подробностей в памяти не осталось. Говорил о Тане, она тогда была от него беременна… Я с ней познакомился через несколько месяцев, когда мы вместе с Башлачевым поехали на Урал. Не знаю, была ли Таня его первой любовью, но он к ней относился очень серьезно. Это я понял на фоне другого эпизода. Однажды я был свидетелем сцены, которые Башлачеву иногда закатывали разные девушки. Приехала одна такая, по-моему, ее Марией звали. «Саша, ты мне пообещал! Мы должны жить вместе!» Он просто ушел в сторону, а она устроила истерику, и половина наших общих знакомых возмутилась: «Какже ты смеешь, Саша?!» Я тоже поддался этому впечатлению и, когда появился у Каменецкой, наехал на него. А он мне говорит: «А что такого?Я ей ничего не обещал, я ничего ей не должен. Это она что-то там для себя придумала и решила, что я должен соответствовать каким-то ее стандартам. Дима, можешь думать что угодно, но я себя должным не считаю!» Он держался очень уверенно и убедил меня.
Потом мы уже не часто виделись с Башлачевым. Последний раз, может быть, за месяц до его смерти. К большому сожалению, не удалось толком пообщаться. Он выглядел немного потерянным. Я в то время играл в «НАТЕ!» и встретил его, кажется, после концерта. Вышел со служебной лестницы и вижу в толпе перед ДК - Башлачев с Настей Рахли-ной. Подбежал: «Привет, как у тебя дела?» Он: «Привет… Ничего нового». Отвечал так грустно. Потом я уже понял: ну а что ему про «новое» было отвечать? У него в сто двадцать пятый раз квартирный концерт, прямо тупик какой-то. Время идет, а развития никакого. Москва-Питер, одни и те же люди приходят. Думаю, он не питал никаких надежд - иначе он мне бы сказал: вот, подписал контракт, классно все! Вообще, он не любил себя выворачивать наизнанку. Такого, как с моими другими знакомыми - болтать, не закрывая рот, - с ним не было. Ему это и не нужно было. Он был самодостаточным человеком, и у него не было вопросов ко мне.
Поле отечественного рок-н-ролла расширяется - и вправо, и влево. Башлачев - крайний в левом ряду, потому что сам с этой жизнью покончил, он - экстремал. Ничего негативного в этом нет. Условно говоря, если бы он дожил до старости, как Лев Толстой, и родил бы девятерых детей, тогда я сказал бы, что он ушел вправо.
Башлачев - это русский вариант Курта Кобейна. Причем на десять лет раньше… Человек не просто поет, а сгорает при этом. Мне знакомо это состояние, но я больше привязан к земле, у меня семья, ребенок, и я этим дорожу.
Поле уже несколькими слоями покрылось за это время, и на нем растут уже совсем другие растения. Но некоторые успели зацепиться корнями и пробиться наверх - сквозь эти наносные слои.
Серебряный век продолжается до сих пор, он длится с небольшими перерывами. Некоторых расстреляли, некоторые сами не захотели жить… Именно, этот век не прекращается! И Башлачев был одним из его проявлений. Налицо свой узнаваемый язык, сильно отличающийся от языка других поэтов. Башлачев - это явление. Писать такие песни можно только в состоянии сгорания, а не просто так, напевая что-то…
