Кондрат Крапива — высокий, прямой, краснолицый — ходит в толпе. Спросил, почем картошка. Возле другого воза постоял, взял в горсть ячменную муку, понюхал и высыпал обратно в мешок. Поднял с земли вязанку зеленого сена — душистого, лугового, — положил обратно, помял красными от холода пальцами. Постоял, прислушиваясь, о чем судачат дядьки, и не спеша побрел к лоткам, где тетки продают семечки...
29 марта 1963 г.
Хорошие строки прочитал в «Уставе Союза коммунистов» Маркса и Энгельса:
«...Все члены Союза равны, они — братья и, как таковые, обязаны во всех случаях помогать друг другу». Нам бы так!
6 апреля 1963 г. Разговор по телефону:
Я. Г. Миско. Слыхал? Нас прикрепили к закрытому распределителю.
— Кого это — нас?
Я. Г. Миско. Нас — значит редакторов газет.
— А что это даст бедным редакторам?
Я. Г. Миско. Как же! Яйца, например, шестьдесят копеек десяток. Свеженькие.
Масло и все прочее соответственно.
— Безобразие! Встал бы Ленин...
Я. Г. Миско. Если бы встал!
В трамвае
— Разрешите сесть рядом с вами?
— Пожалуйста!
— Ишаки, не правда ли? — показывает на сумку с мясом, сушеными грибами, на сетку с красной картошкой. Все с базара.
— Ишаки поневоле.
— Это вы хорошо сказали. Поневоле станешь ишаком, когда в магазине хоть шаром покати. Хотела мужа на базар послать, да где там! Собрал снасти — и в Гонолес. Сейчас, говорит, самый щучий клев. Ну, что ты с ним поделаешь! А привезет... Что, думаете, он привезет? Восемь ершей, ни больше ни меньше. Ему этих ершей как по карточке отпускают. Каждую неделю по восемь, И — пошла-поехала... Ехали мы вместе минут пять-десять, но и этого оказалось достаточно, чтобы я узнал чуть не всю историю ее «ишачьей» жизни.
4 июня 1964 г.
Разговор о химии. Организовала «Литературная газета». В. Захарченко, Г. Марягин, О. Кретова, К. П. Орловский, академики и т. д. Я сидел рядом с Янкой Брылем. Кто-тo упомянул М. Горького — старик однажды напутал, говоря об очерке. Я спросил:
— Иван Антонович, вы любите Горького?
— Горький большое явление, я это знаю, но люблю Чехова, Толстого, Лермонтова, Гоголя, особенно Лермонтова... Особенно, — повторил он и тут же добавил: — Хотя... некоторые горьковские вещи написаны густо — «Детство», например... А вот «Клима Самгина» читал и, кроме двух-трех деталей, ничего не помню...
9 июля 1964 г.
На даче в Теребутах. Четвертое лето. Хозяйка Саша, жена Александра Архиповича, бывшего председателя колхоза. Говорит ласково-певучим голосом:
— Он у меня такой зайздросный, — это о муже.
Или:
— Пьяный, как земля... Пьяный — ну в стелечку...
Об утятах, которые озябли, почти замерзли, и головы повесили:
— Окорчанели, бедненькие!
В комнате у нее уйма всяких картинок: рядом с «Тремя богатырями» и «Аленушкой» — вышитые гладью розы и попугай среди таких же роз, на стене — писаный маслом «ковер» — озеро не озеро, а что-то вроде озера, хижина под черепицей, желтая луна, два лебедя тянут лодку, в которой, утопая в цветах, сидят две девушки. Третья «помогает» лебедям, держа в руках тонкий шест. Еще две девушки (одна стоит, другая не то сидит на мостках, не то стоит чуть не по пояс в воде) ждут, когда лодка причалит.
Словом, тот еще «ковер»! А в шкафу — великолепные постилки и ковер — тоже великолепный — своей, ручной работы. Постелить и повесить Саша стесняется — засмеют в деревне, потому что это свое, это не модно.
Считалки
I
Чок-чок! Молчок!
Мы пойдем в соснячок,
Где живет-поживает
Молодой боровичок.
ІІ
Чок-чок! Молчок!
Ходит окунь, как волчок.
Погоди еще немного —
Попадешься на крючок.
ІІІ
Дятел
Ну и дятел —
Будто спятил!
Сел на сук
И стук да стук...
Эй, приятель,
Брось, приятель,
Слушать это недосуг.
Помолчи хоть до утра,—
Видишь, детям спать пора.
17 июня 1965 г.
Разговор в редакция «Немана»:
— Игорь, где ночевал?
Игорь Шкляревский:
— А-а, тут у одной. Я теперь знакомлюсь просто. Подхожу: «Здравствуйте!» — и молчу. Потом показываю членский билет Союза писателей и опять молчу. Думаю. Делаю вид, что думаю.
— А она?— хохочет Наум Кислик.
— А что она? Она уже дрожит: как бы не ушел, как бы не бросил...
Хорошо иметь членский билет Союза писателей! А что? Ночевать всегда пустят.
24 июня 1965 г.
Адрес Петрусю Бровке по случаю его 60-летия. Подписали Березкин, Тарас...
Кислик:
— Не хочу!
— Наум, ты же наш автор!
— Если бы кому другому, а Бровке не хочу! Слава не та!
Через полчаса является Ефимов.
— Федя, приложи руку!
Берет адрес, читает, морщится. Возвращая обратно:
— Георгий Леонтьевич, меня здесь не было! Не было и все!
Двумя или тремя днями позже.
Вечер. Пташников сидит дома. Убаюкивает сына. Я пошел с Валентиной в кино. На фильм «Зайчик». Отдаем ключи от квартиры Пташникову, спускаемся вниз, — навстречу Короткевич.
— Здравствуйте!
— Здорово, Володя!
В руках у Короткевича рюкзак, новенький, купленный в ЦУМе за одиннадцать рублей, как он сказал.
— Откуда?
— Да вот, рюкзак купил. В поход собираюсь. Я посмотрел на часы — уже шесть сорок... Значит, и этот не пошел на юбилей Бровки.
11 сентября 1965 г.
В журнале «Bohemia» (Куба), в мартовском номере, опубликовано интервью с И. Эренбургом. «Третьяковку» давно надо было сжечь... Она опоздала на двести лет...» Какая точность! Прочти такое «интервью» Достоевский, от Эренбурга не оставил бы мокрого места. А наш «патриоты» молчат. Как будто ничего не случилось.
16 сентября 1965 г.
Игорь Шкляревский рассказывал о рыбной ловле на Соже («На Сожу!» — так он выговаривает). В проводку. Рассказывал, как поэму читал!
4 декабря 1965 г.
6 ноября стало известно, что «Неман» наконец стал ежемесячником.
Сегодня 24 — и сколько слухов, сплетен уже разлилось вокруг этого события. Заявлений уйма. Кислик, Ефимов, Колос, Хорьков, Богушевич, Адамчик, даже Рудов и Шитик... И что ни день, то новые сплетни. Уже неоднократно
«смещались» Василенок и я, грешный, «назначались» Громович и Ткачев. Потом и они «смещались» и вместо них появлялись новые претенденты на наши места... Окончательно все решится в первых числах декабря, когда приедут Бровка из Кисловодска и Шамякин из Таджикистана.
* * *
Только что узнал, что вчера на квартире у Бровки состоялось совещание по поводу будущего «кабинета «Немана». Присутствовали «сам», потом Ткачев, Громович и Василенок. Наметили, говорят, так: Василенок — главный, я — заместитель, Хорьков — ответственный секретарь, Спринчан — редактор отдела поэзии и Богушевич — редактор отдела очерка и публицистики.
30 декабря 1965 г.
Заглянул в редакцию Микола Гамолка. Пополневший, краснощекий, довольный. Пишет роман «Соколы и соколята». Работа идет хорошо, и он доволен.
— Пятьдесят листов накатал! Будет немножко разве похуже, чем у Шолохова. Когда происходит действие? В первые три месяца войны... Когда все рушилось, проверялось, испытывалось...
И — после небольшой паузы:
— Что в белорусской прозе? Мележ — вершина. Брыль хорош, но читатель его не любит. Шамякин сюжетен, хотя и опускается до газеты. Хочу соединить Брыля и Шамякина — будет вещь!— и улыбается, надувая полные, как у хомяка, щеки.
* * *
Звоню в ЦК:
— Когда же все утрясется с «Неманом»?
Жанна Михайловна, работник отдела культуры, сообщает, что все, сегодня должно все решиться. Заседает бюро, если, мол, успеет, то...
В четыре дня — звонок:
— Все, Георгий, был в ЦК... Удовлетворили мою просьбу... Ухожу на «белый хлеб», как говорится...
Голос бодрый, но бодрость явно напускная.
— Завтра в двенадцать передам Макаенку ключи от стола... Хватит, поработал!
21 января 1966 г.
Вчера состоялась церемония по случаю вступления в должность главного редактора Андрея Макаенка.
Присутствовали: Кузьмин и Товстик — от ЦК, Шамякин — от Союза писателей. Потом Макаенок повел нас в ресторан «Лето» — туда пошли Шамякин, Василенок, Тарас и Колос, — где и «замочили» рождение нового, в сущности,
журнала и новой редакции.
Наконец-то мои многолетние хлопоты увенчались победой! Теперь — работа, работа, работа...
4 февраля 1966 г.
Андрей Макаенок рассказывает:
...Алесь Кучар написал сценарий о минских подпольщиках времен Великой Отечественной войны. На студии этот сценарий дали почитать ему, Макаенку. Через некоторое время Кучар встречает Макаенка, спрашивает:
— Ну как?
Макаенок сказал, что думал, Минское подполье — это реальные люди. А он, Кучар, выдумал своих подпольщиков, приписав им то, что делали когда-то «живые», настоящие подпольщики. Это спекуляция на теме, профанация, кощунство...И так далее — все в этом роде. Кучар опешил. Потом стал просить, почти умолять Макаенка:
— Хорошо... Только не говори того, что ты сказал сейчас, на совете студии. Не скажешь? Дай слово, что не скажешь, и я поверю тебе... Я знаю: ты — честный человек, — и поверю...
