А вечером, когда укладываются спать и перед глазами нет дневных раздражителей, Екатерина начинает сыну читать сказки. Потом тихо мурлычет песенку. И засыпает малыш, вздрагивая во сне. Затем она перекладывает спящего в кроватку и перед иконой читает «Отче наш». Завершив молитву, осеняет крестом Александра, а после – себя и засыпает с добрыми надеждами на завтра.
*
Мария Николаевна забегает к Екатерине чаще, когда нет Киприяна Михайловича. Помогает делом и советом. Сегодня пришла радостная с доброй вестью, что собирается с младшей сестрой Еленой на весну и лето в Томск.
– Последним обозом из Туруханска дойдем до Енисейска, а там на тарантасе – до Томска. Думаю вернуться последней баржой. Через год Елене в школу. Пусть привыкает к городу.
– Завидую тебе, Машенька! Я сама уже лет семь как из Томска. А мама с вами собирается?
– Нет! Отец Даниил говорит, что на будущий год поедут.
Мария Николаевна показала вязание. Катюша смотрела, ахала и восторгалась ее работами.
– А мне вот недосуг! То вареги Киприяну, то носочки Александру, а до чего-то крупного, где впору развернуться умению, руки не доходят. Сама видишь: пеленки, распашонки, купание, сон, прогулки, сказки, кухня. Даже в книгу заглядываю на ходу. И читать, и вязать хочется.
Мария Николаевна укорила Катерину:
– Я говорила, семья забирает свободу. Ну ничего, Сашок подрастет – легче будет! А может, няньку пригласите? Я могу в Томске присмотреть. О недосуге не вздыхай. Я вижу, твое счастье в семье. И у тебя все получается!
– Что касаемо няньки, я бы хотела, чтобы ты перешла к нам.
– Я ответ дам после Томска. Хорошо, Катюша? Сейчас хочу зайти к полякам. Пока твоя сестричка спит. Книги поменяю.
И она, вскочив в валенки, быстро надела шубу и шапку.
– Аким, проводи Марию Николаевну! – крикнула на кухню хозяйка.
Расцеловались. Мария Николаевна на ходу натянула варежки, махнула подруге: пока!
*
На улице середина февраля. Полная луна висела над Кабацким, чуть подернутая дымкой облачной вуали, и освещала розовым светом полнеба. Мария Николаевна пошла с угора вниз, в Старую Дудинку, где жили ссыльные поляки: Збигнев и Сигизмунд. Они осуждены Варшавским судом за подготовку восстания против самодержавия и как вольнодумцы, настаивающие на отделении Польши от России. Сначала сидели в Иркутском остроге. Через год их отправили по этапу в Енисейск, а далее через Туруханск – в Дудинское. Туруханский заседатель выдал предписание: это их последнее, самое длительное место ссылки. Он даже намекнул, что надо обосновываться на новом месте по-хозяйски, создавать себе бытовые и духовные условия для облегчения нелегких испытаний, выпавших на их долю. За два года ссылки в Дудинском они обзавелись хорошей библиотекой, необходимой домашней утварью, присланными из Польши. Сигизмунд и Збышек – гусары. Но гусары они в стойкостях перед бедами, а не гусары в разгуле. Пишут сами прошения на имя государя императора: скостить им срок ссылки. Слава богу, добились того, что иркутскую каторгу заменили двадцатипятилетней ссылкой в Дудинское. Они пытались добиться смягчения приговора и разрешения выезда в родную Польшу. Сейчас копаются в полученных книгах, ходят на охоту и рыбалку. По праздникам бывают в церкви. Заниматься какой-либо службой им строжайше запрещено. Ежемесячно они получают небольшое пособие, его хватает лишь на провиант. Правда, деньги приходят и от родных из Польши. В эту навигацию ждут еще книги, деньги, теплую одежду, несколько бочонков вина и пару ружей, поскольку те, что брали кортом у Петра Сотникова, надо возвращать или выкупать за деньги.
У Сигизмунда волосы темные и кудрявые, густые широкие полосы бакенбардов и узенькая щеточка усов. Глаза черные, большие, с вечным оттенком грусти. Нос прямой. Разговаривают между собой кратко, четко и ясно. Как офицер с офицером. Друг друга понимают с полуслова. С Марией Николаевной – сама учтивость. Знают, с женщинами надо говорить особым языком. Нередко в беседах переходят на французский. Благодаря утонченным манерам, их изба напоминает светский салон.
Збигнев на год моложе. Ему двадцать три. Белокурый, с чуть вьющимися волосами и голубыми глазами, с чистым ласкающим взглядом. Говорит тихо, будто боится напугать собеседника голосом. Тихо, но убедительно. И собеседник начинает верить. А коль верит, то становится его другом.
На охоту в тундру ходят зимой на лыжах, рыбачат – на реке Дудинке. Летом там никогда нет волны. На удочку рыба хорошо идет. А зимою ставят сети на Енисее. Майны бьют с осени по тонкому льду. Куропаток ловят силками на Кабацком. Нашли место бойкое на левой стороне острова, рядом с Малым Енисеем. Без добычи никогда не возвращаются. Иногда угощают рыбой и куропаткой Марию Николаевну. Вот и сейчас, она не вошла, а впорхнула в этот, как она звала, мужской монастырь. Не успев раздеться, крикнула:
– Добрый день, господа! Я навестила вас для смены книг.
– Проходите, пани Мария! – жестом, на правах старшего, пригласил Сигизмунд и принял из рук гостьи шапку, книги и шубу.
Збигнев извинился из-за нехватки тепла в комнате, вышел в сени и вернулся с охапкой дров.
– Сейчас вас согреем, Мария Николаевна, и сами потеплеем! – покорно склонил голову перед девушкой Збигнев.
– Спасибо, господа! Вы так добры, что иногда не хочется покидать вас. Я узнаю столько интересного о вашей былой жизни, о литературе и культуре Польши, о религии и политике. Любовь ваша к Польше меня восхищает и воодушевляет любить Россию.
Мария Николаевна подошла к шкафу с книгами. Вслед за ней – Сигизмунд. И как бы невзначай ответил:
– Для вас, Мария Николаевна, Россия – Родина. Для вас Россия – великая держава. Для нас со Збигневом, как и для всех поляков, Россия – империя, Польша – ее вассал. На карте нет сейчас Польши. Есть Российская империя, куда ввели силой и нашу страну. Не один век цвет польской нации тщетно добивается самостоятельности. Пролито море крови, а Польши пока нет.
– Я не хочу спорить, пан Сигизмунд. Каждый народ имеет право на свою государственность. Но какое государство может вынести три передела? Наверное, никакое! В том числе и Россия. К первому переделу вы занимали территорию в семьсот сорок четыре тысячи квадратных верст, а после второго – почти в три раза меньше, а после третьего – уже и делить нечего. Здесь виноваты и Пруссия, и Россия. Потом Наполеон вместе с вашими правителями Юзефом Понятовским и Гуго Коллонтаем при помощи Марии Валевской создал герцогство Варшавское. А оно в 1815 году отошло к России. А где же вы, поляки, были, когда интимными услугами Марии они добились от французского императора такого мелкого снисхождения? Разве можно назвать их политиками, отстаивавшими независимость Польши? Я считаю, нет! Это позорная страница в истории вашей страны.
– Уважаемая пани Мария! Поляки восстали в одна тысяча восемьсот тридцатом и одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем годах. Россия подавила восстания. За его подготовку нас признали царскими преступниками, судили и отправили на каторгу, а потом в ссылку, – сказал Сигизмунд. – А бездарных правителей хватает и в Польше, и в России. Что же касаемо императора Наполеона, то, наверное, он ошибся, когда сказал, что Кавказ останется вечным чирьем на теле России. Этим чирьем была и остается Польша. Может быть, Россия когда-нибудь образумится да отступится от Польши и от Кавказа, даст им самостоятельно вздохнуть полной грудью? – он вопросительно посмотрел на Марию Николаевну будто она могла дать независимость Польше и Кавказу.
– Я думаю, Россия поумнеет. Но хочется, чтобы Польша устояла перед посулами Англии, Франции или Пруссии. В этом тоже интересы России. Но и на Литву не претендуйте, дорогие шляхтичи!
– Мария Николаевна, мы согласны с вашими предложениями не зариться на Литву и не вассалить ни с Англией, ни с Пруссией, ни с Францией. Нам надо восстановить былую гордость и патриотизм у каждого поляка, а в политике искоренить проституцию! – вмешался в их разговор Збигнев. – Я думаю еще вот о чем. Хватит ли нашей жизни, чтобы увидеть свободной нашу Родину.
– Я думаю, что хватит! – обнадежил Сигизмунд. – Сокрушаться не надо, Збышек! Не мы, так наши дети или внуки увидят новую возрожденную Польшу. Слава Всевышнему, есть еще в Польше люди, готовые принести в жертву личную свободу ради свободы своей страны.
На столе запел самовар. В тарелке появились пряники и баранки. Первую чашку Збышек подал Марии Николаевне.
– Господа, благодарю за чай, но я недавно из-за стола.
– У нас чай особый. У нас чай из лепестков польских роз.
– О-о-о! Из лепестков розы я еще ни разу не пила. – Она распахнула глаза, поднесла чашку с чаем к носику и втянула воздух. – Ах, какой аромат! Будто я в Томске, в оранжерее.
Мария Николаевна отхлебнула и сделала гримасу. Сигизмунд увидел неудовольствие гостьи:
