Власть автора огромна. Пользуясь ею, в случае с Никой я соединяю две судьбы: «пришиваю» к началу истории Риты конец истории Жени. Отбыв срок, Женя возвращается домой, а вот Рита… В ящике моего стола лежит последнее письмо от неё.
Всего их за весь её срок я получила шесть, хотя сама писала раз десять, наверно. Её ответы приходили с запозданием, и далеко не на все мои письма. Наверно, её там проинструктировали, о чём можно писать на волю, а о чём запрещено, потому что она ни на что не жалуется, на мой вопрос: «Как ты?» – отвечает: «У меня всё более-менее». Больше всего места в её письмах занимают размышления – о смысле жизни, о смерти, о Боге. В третьем письме она рассказывает, что у них в колонии работают сотрудники какого-то центра духовного просвещения заключённых – от православной церкви, и она часто у них бывает. Дальнейшие её письма проникнуты светлой, отрешённо-спокойной интонацией, набожностью и смирением, а в пятом Рита пишет, что у неё созрело в душе решение уйти в монастырь.
«Монастырь – не реабилитационный центр и не приют для бывших заключённых. Туда идут только те, кто решил посвятить себя служению Богу, кто осознанно избрал такой путь, чувствуя к этому призвание. Знаешь, я долго думала, пыталась понять, какова же моя цель, моя стезя и судьба. Только здесь я поняла, какими суетными и смешными были все мои мечты…»
Последнее, шестое письмо – довольно короткое. В нём Рита сообщает, что через сотрудников центра договорилась о поездке в монастырь и встрече с игуменьей. Если от неё больше не будет писем – значит, всё получилось и её приняли.
«Я буду там молиться день и ночь, чтобы у тебя всё было хорошо».
Больше писем я пока не получала. Её семья – тоже.
«Щёлкают замки, отодвигаются запоры, и дверь открывается. Опустив на пол свой потёртый пакет, Ника снимает с головы кепку, и маленькая женщина в перепачканном мукой фартуке, прижавшись к её груди, всхлипывает. Наверно, не зря Ника курила у песочницы: сейчас её глаза сухи.
– Мамуля, всё хорошо, не плачь, – говорит она глухо. – Ну, ну… Всё.
Маленькая женщина смущённо улыбается, смахивает костяшками пальцев слезинки: руки у неё тоже в муке, как и фартук.
– А я тут пельмени затеяла…»
Наверно, я пытаюсь представить себе или угадать альтернативную ветку реальности, в которой Рита вернулась бы домой, и каким было бы её возвращение. У меня странное чувство, что придуманный мной вариант более реален, чем настоящий: написав его, я сама в него поверила. Но Нику всё же не стоит полностью отождествлять с моей подругой: в ней много и от Жени, персонажа из «Белых водорослей». Только на страницах книг, наверное, возможно такое слияние характеров и судеб.
«Отключенный мобильный изводил меня звонками с полуночи, и от этого сводящего с ума звука не было спасения: даже сунув голову под подушку, я ясно слышала его, как будто он звонил у меня в голове. В два часа, вконец измученная, я сдалась – взяла его и приложила к уху.
– Милая Настенька, ты от меня не спрячешься, – услышала я мужской голос. – Я найду тебя всюду.
– Что вам от меня надо? – глухо спросила я. – Зачем вы меня преследуете? Кажется, я ясно сказала: нам с вами не по пути».
Якушев ведёт себя как самый настоящий бес, донимая меня. Пока я о нём пишу, он приходит ко мне во сне, мерещится в лицах прохожих на улице, доходит даже до того, что он ведёт передачу «Малахов плюс» вместо всем известного Геннадия Петровича. Чтобы прогнать наваждение, я переключаю телевизор на другой канал, а когда возвращаюсь на Первый, вижу сияющее, пышущее здоровьем лицо ведущего. Бррр…
«Помертвев, я отшатнулась и тут же почувствовала удар в спину. Это меня стукнули пластмассовые плечики для одежды, вылетевшие из открытой дверцы шкафа. Следом за ними начала вылетать вся одежда, которая там висела, и устроила вокруг меня бешеный хоровод. Задвигались стулья, сама собой включилась настольная лампа, захлопали все дверцы в стенном гарнитуре, книги сами спрыгивали с полок – словом, начался дикий полтергейст. Я смотрела на всё это бесчинство, парализованная ужасом, и не могла вспомнить ни одной молитвы, а телефон опять надрывался: он хоть и был под подушкой, но звук шёл чёткий и громкий…»
…Вместо будильника меня возвращают в явь твои губы.
– Подъём, подъём, птенчик! Ты чего это – проспала?
Я чувствую себя так, будто во сне по мне топтался медведь. Всё отдавлено, размозжено, голова – как литая чугунная болванка с центром тяжести в затылке. Сажусь в постели, а вокруг – зимние сумерки, и не понять, то ли сейчас ночь, то ли уже утро. Видимо, я забыла поставить будильник… Чёрт, даже не могу сообразить, какой сегодня день недели. Идти ли мне на работу, или это мой выходной? Чёртов скользящий график.
Что-то многовато я чертыхаюсь. Изыди, Якушев.
– Какой сегодня день? Сколько времени?
Не дождавшись твоего ответа, хватаю мобильный… Воскресенье, восемь пятнадцать утра. А мне – к девяти на работу! Сорок пять минут, чтобы сделать все утренние дела, позавтракать, накраситься, собраться, доехать? Нереально. Ехать тут недалеко, конечно, иногда я и пешком хожу – в хорошую погоду, но сорок пять минут – это мало! Чтобы всё спокойно успеть, я встаю в семь тридцать, а иногда и раньше. Вот зараза этот Якушев. Писала про него вчера до двух часов ночи, и вот результат.
– Йолы-палы!!! Нельзя, что ли, было меня раньше в бок толкнуть?!
Конечно, ты здесь ни при чём. Сегодня твой законный выходной, и тебе совершенно не обязательно вставать в непроглядную зимне-сумеречную рань, а виновата я сама: надо было проверить телефон – есть ли там значок будильника на дисплее. Сейчас-то я уже, конечно, вижу, что его нет. Вчера надо было думать и вообще – не сидеть до двух часов. Якушев, паразит такой. Тьфу!
Я ношусь по квартире, как торнадо. Совсем как в той сцене с полтергейстом, в воздухе летает одежда: это я в дикой спешке собираюсь на работу.
– Птенчик, ты кофе хотя бы… – начинаешь было ты.
– Ой, да некогда! – отмахиваюсь я.
На макияж я обычно трачу от десяти до пятнадцати минут, но это – когда время не поджимает. Сейчас я могу себе позволить только слегка тронуть тушью ресницы и карандашом – брови, быстренько нанести блеск для губ – и вперёд, в морозное утро. Впопыхах я чуть не забываю тебя поцеловать, и только твоя сиротливо прислонившаяся к дверному косяку фигура заставляет меня опомниться.
– До вечера, Утён. Я тебя… ммм.
Крепкий, душевный чмок – и я уже мчусь, как олень, вниз по ступенькам. Это паршиво – когда ты остаёшься дома, а я ухожу, но такие уж у нас графики, чтоб им пусто было. Мороз с утра такой, что и не вздохнуть: резкий ледяной воздух заставляет меня закашляться. Это Сибирь, детка, а отнюдь не Рио-де-Жанейро.
Такие же окоченевшие, как я, люди бегут по улице. От моего дыхания мех на воротнике дублёнки седеет, покрывшись инеем. С транспортом мне везёт: нужная маршрутка подходит буквально через минуту, и я вскакиваю в неё. Сидячих мест нет, и я еду, скорчившись в три погибели под низким потолком жёлтой «газели».
Когда я выкарабкиваюсь из неё, чуть не поскользнувшись на ледяном накате у тротуара, на часах – восемь пятьдесят пять. Успела…
*
Новый год мы встретили в своём, узком семейном кругу: я, ты и Александра. Мы не ходили ни на какие праздничные мероприятия, просто посидели вместе, и нам было тепло и уютно. Ответственность за праздничный стол лежала на мне, и я отнеслась к этому со всей серьёзностью: ведь если Наталья Борисовна видела меня откуда-то из иного мира, я не должна была подкачать. Твоя сестра принесла шампанское и фрукты, а ты у нас отвечала за музыкальное оформление вечера.
Праздновали мы на даче. По сравнению с квартирой там было довольно прохладно, несмотря на газовое отопление, и за новогодним столом мы сидели в тёплых свитерах и шерстяных носках. Но так было даже уютнее – просто и по-домашнему. Твой свитер был цвета сгущёнки, с полоской из ромбиков на груди, а отпущенные на зиму волосы наполовину прикрывали уши. Летом вся эта роскошь, конечно, будет опять сострижена под ёжик, но пока я имела возможность запускать пальцы в твою шевелюру. Моё колено многообещающе касалось твоего под столом, и твои губы чуть подрагивали в улыбке.
Около одиннадцати вечера мы вылезли из-за стола и вышли на участок – лепить снеговика. Он получился большой, в человеческий рост, и оформленный по всем правилам – с угольками из камина вместо глаз и рта, морковкой вместо носа и со старым ведром на голове. Мы утыкали его бенгальскими огнями, а ровно в полночь зажгли их. Снеговик стоял, окутанный снопом искр, а в небо над всем городом то и дело взлетали фейерверки. Жаль, ты не могла видеть всё это яркое и весёлое праздничное безобразие… Наш бенгальский салют отражался искрами в твоих глазах, но ты могла только слышать его потрескивание и шипение. Александра наполнила бокалы шампанским.
