– Ты побудешь со мной? – Рамут прильнула щекой к подушке, поглядывая на навью одним прищуренным глазом.
Когда-то она испугалась, увидев в своей комнате Севергу, всего лишь пришедшую пожелать ей спокойной ночи, а теперь сама не отпускала её от себя. И навья укладывала её, будто маленькую девочку, наслаждаясь этой капелькой вернувшегося детства до тонкой, как игла, боли в сердце.
– Побуду. Давай, сладких снов.
Колышущийся свет лампы разгонял сумрак, отбрасывая на щёки Рамут длинные, пушистые тени от ресниц и озаряя усталое, пересечённое шрамом лицо Северги с тёмными насупленными бровями и жестокими, беспощадно-грозными очертаниями рта. По бокам от него уже закладывались две суровые, неизгладимые складки. Слушая ровное дыхание дочери, навья думала о том, как подобраться к госпоже Раннвирд – и чтоб самой не попасться, и чтоб Темань не узнала, чьих рук это дело. То, что это мать её жены, навью не останавливало. Ни о каком родственном примирении речи быть не могло. Северга увезла Темань, чтобы в итоге сочетаться с нею законным браком, а госпожа Раннвирд с не дрогнувшим сердцем подослала к Рамут убийц и насильников... Получалось не око за око, а целая голова за око. «Дочь будет в безопасности только тогда, когда сердце этой гадины остановится навеки», – думала Северга. Она сидела на краю постели Рамут, сосредоточенная, ожесточённая, холодная, а её мысли работали, крутились, искали способы и прикидывали возможности.
Отцепив шпоры, чтоб не гремели, Северга погасила свет и тихонько вышла: Рамут спала. Бенеда ещё сидела у погасшего камина и, казалось, дремала, но при приближении Северги тут же вскинула голову.
– Ну что, успокоилась девчонка?
Северга кивнула, присаживаясь в другое кресло. Бенеда, наполняя чарки, проговорила с задумчивой усмешкой:
– А куда б она делась – в матушкиных-то объятиях... А то ведь прямо беда с нею была: не спала, не пила, не ела, всё о тебе переживала, куда, мол, ты запропастилась, не убили ли тебя эти подонки... Навыдумывала сама себе страхов. Ну... Давай-ка вздрогнем!..
Они выпили. Закуски не было, но Севергу это не заботило. Эту разбавленную настоечку, строго говоря, можно было и не закусывать: не хлебная вода, даже близко к ней не стояла. Кстати, о согревающей водице... Северга плеснула в обе чарки из фляги.
– Попробуй, тёть Беня.
– Это что? Слеза зерновая? – Костоправка понюхала, сморщилась, от души крякнула. – Хорошая вещь, но по мне – забористая уж больно. Тяжко по мозгам бьёт. Ну ладно, коли угощаешь – выпьем.
Она опрокинула в свой большой рот чарку «огненной воды», зажмурилась, встряхнула головой, зарычала:
– А-а, гр-р, бр-р! Ух, едрить!.. Крепкая, зараза, аж колом встала... И без закуси мы что-то нынче. Ладно, на сытый желудок – ничего, проскочит. После ужина-то...
Звериное в облике костоправки проступало всегда очень ярко – быть может, из-за мохнатых, гривастых щёк, которые она даже не думала брить («Вот ещё, буду я скоблиться... Охламонам своим я и в таком обличье жару в постели задаю!»), а может, из-за её кряжистой, плотной и свирепой силы – жаркой, сверкающей в волчьих пронзительных глазах.
– Тебе б помыться с дорожки, – угадывая мысль Северги, проговорила она. – Да нет сил уж баню топить, поздно, легли уж все. Коли хочешь, так ополоснись.
Северга кивнула. А Бенеда вдруг спросила:
– Ну, так что с этими гадёнышами?.. Сказки про «поговорить и отпустить» ты девчонке рассказывай, а мне правду можно. Что ты с ними сделала?
Северга выпила ещё чарку – последнюю на сегодня – и коротко ответила:
– Вздёрнула. Тела драмаукам скормила.
– Вон оно как... – Бенеда потеребила подбородок, насупившись. – Так вот куда тебя носило так долго! Это ты, что ль, в Мёртвое Нагорье таскалась? Мда-а... Сурово. А кто их послал, выведала?
Навья опять кивнула.
– Что, и эту госпожу тоже порешишь? – пронзая её пристальным взглядом из-под набрякших бровей, спросила знахарка.
– Иного выхода нет, – устало и сухо сказала Северга. – Пока она жива, Рамут в опасности.
– А из-за чего каша-то эта вся? Насолила ты ей чем-то, что ли? – Бенеда мрачнела всё более, становясь похожей на угрюмого взъерошенного волка.
– Можно и так сказать. – Северга поднялась из кресла, бледная от невыносимой усталости. – Ладно, пойду я, ополоснусь. И отдохнуть не помешало бы. Спокойной ночи, тёть Беня.
– И тебе сладко спать-почивать, угрызений совести не знать, – промычала себе под нос костоправка, щурясь в темноту за окном.
Губы Северги покривились в ухмылке, но взгляд обдавал морозом.
– Это мне не грозит. Ублюдки получили то, что заслужили. Я убийца по призванию и по природе, тётушка. Каких решений и поступков можно от меня ждать? И я буду уничтожать всех, кто посмеет угрожать Рамут. Всех до единого, без сомнений, жалости и угрызений.
Наскоро помывшись холодной водой, Северга упала в постель, несколько дней ожидавшую её. Уснула она быстро и крепко, без кошмаров.
Разбудило её прохладное прикосновение чего-то влажного к губам. За окном брезжил рассвет, а на краю постели сидела Рамут с полной миской свежевымытых плодов медового дерева и водила по рту Северги «двойняшками» на сросшихся ножках. Навья несколько мгновений делала вид, что продолжает спать, а потом резко щёлкнула зубами, ухватив сразу обе сладкие костянки. Рамут вздрогнула, но в следующий миг тихонько засмеялась:
– Фу, матушка, напугала...
Северга села. Одеяло сползло с неё, открыв нагое туловище, и девушка смущённо отвела взгляд – то ли от шрамов, то ли от обнажённой груди Северги. Когда она ухаживала за навьей после лечения сломанного хребта, она ещё и не такое видела, а тут вдруг смутилась отчего-то.
– Дай-ка мне чистую рубашку из моего мешка, – попросила Северга. – Ну, и штаны уж заодно подай, коли ты здесь.
Рамут подала всё требуемое. Северга накинула рубашку, всунула ноги в штанины, встала, поддёрнула и застегнула, обулась. Рамут стояла с миской у наполовину открытого окна и задумчиво ела желтовато-белые костянки, а косточками стреляла во двор. Северга остановилась у неё за плечом, стащила из миски сочный плод, бросила в рот. Её косточка улетела дальше раза в два.
– Учись, как надо, – усмехнулась она. И запоздало поздоровалась: – Доброе утро, детка. Благодарю тебя за приятное пробуждение.
Рамут протянула ей костянку на ладони, согревая лаской своего лучистого взгляда. Задумчивая нежность коснулась сердца Северги, и она, склонившись над рукой дочери, взяла губами костянку, при этом невольно поцеловав мягкую ладошку. Она не очень любила растительное, но не попробовать плоды дерева, посаженного руками Рамут у колодца, не могла. Из этих нежных, тёплых рук она ела бы всё.
Северга провела в Верхней Генице ещё лишь один день: она торопилась, потому что за оставшееся время отпуска нужно было успеть что-то решить с госпожой Раннвирд. Рамут расстроилась почти до слёз, узнав, что она уезжает уже на следующее утро.
– Матушка, ты совсем мало побыла... Неизвестно, когда мы в следующий раз увидимся... и увидимся ли вообще.
– Мне жаль, что так получается, – вздохнула Северга. – Очень важное и спешное дело.
Вечером, когда навья уже собиралась лечь в постель и разулась, но рубашку и штаны снять ещё не успела, к ней в комнату постучались.
– Матушка, можно? – раздался за дверью голосок Рамут. – Ты ещё не спишь?
– Не сплю, детка, – ответила Северга. – Входи.
Рамут в длинной сорочке проскользнула внутрь, кутаясь в шерстяной плед. Её коса пряталась под кружевной ночной шапочкой. Северга сидела на раскрытой постели, откинувшись на подушки, и девушка робко опустилась на краешек. В руках она теребила потрёпанный, мятый листок, преодолевая какую-то внутреннюю муку – то ли боялась заговорить, то ли просто стеснялась.
– Ну, что такое? – Северга мягко приподняла её лицо за подбородок.
– Я... – Рамут, ужасно смущаясь и избегая смотреть в глаза, протянула ей этот листок. – Я хотела спросить... вот про это.
Северга узнала своё письмо – то самое, в котором она сообщала о своей свадьбе и просила пока не рассказывать об этом Рамут.
– Не сердись на тётушку, она выполнила твою просьбу и не давала письмо мне, я сама взяла, – быстро пробормотала девушка, потупившись.
Северга и забыла об этом; точнее, она собиралась поговорить с дочерью, но в этот приезд события вокруг покушения на Рамут закрутили её и унесли в сторону от разговора. Было просто не до того. Может, она так и не вспомнила бы, если бы Рамут сама не пришла с этим вопросом.
– Да, я хотела тебе всё объяснить, – проговорила Северга, подбирая слова и с досадой чувствуя, что они идут туго, получаются кривыми и неуклюжими, какими-то кособокими и рваными, как неудачные лепёшки. – Это правда, я люблю женщин. Что поделать, такая у тебя матушка. В моей жизни был только один мужчина – твой отец. Случилось это не по какой-то там страсти, Гырдан меня просто лечил вот так... Странный способ, но это и правда чуть-чуть сработало. Ну, и вдобавок получилась ты.
