Кингсли улыбнулся в потолок. Перевернувшись, он бросил Джеки на спину,
прижав ее открытые ноги своими коленями. Он позволил головке своей твердой плоти
легко ласкать ее набухший клитор. Она ахнула и гортанно засмеялась.
Вытянув руку, девушка указала вниз на пол. Кингсли удивленно приподнял
бровь.
- Под кроватью, - сказала она.
Он наклонился и приподнял простыню. Из-под кровати он вытащил пластиковый
тюбик с какой-то жидкостью.
- C’est quoi?
- Мой отец врач-гинеколог. Это называется K-Y *( речь идет о вазелине или,
предположительно, гель-смазке фирмы Jonson&Jonson). Я слышала, как он
рассказывал маме, что с этим делают некоторые люди.
120
Принц. Тиффани Райз.
- Ты же знаешь, что сейчас я учусь в католической школе. – Кингсли снова
приподнял бровь. - Содомия не одобряется.
- Ну и..? – переспросила Джеки.
Не говоря ни слова, Кингсли перевернул девушку на живот, поставил на колени,
покрыл прохладной жидкостью и начал входить в нее. Он застонал глубоко и громко,
от давления вокруг него, от тесноты. Джеки извивалась под ним и схватила его за
руку.
- Ты уже делала это раньше, – сказал Кингсли, отметив, с какой готовностью она
приняла его внутрь себя.
Джеки хихикнула.
– Ну… никогда с кем-то, кроме себя.
Кингсли прикусил ее плечо, чтобы заглушить смех. Джеки хотела стать
библиотекарем. Конечно, библиотекарем. Эти тихони всегда такие...
После того, как они закончили, Кинг попросил оставить лубрикант себе, в
качества сувенира. Она пообещала ему дюжину тюбиков такого добра, если он придет
на этих выходных, и сделает это с ней еще раз. Обещание было с готовностью дано и с
легкостью выполнено.
Так все встало на свои места. Он горел для Сорена таким огнем, что ни девушка,
ни женщина никогда не пробуждали в нем. Сорен взял его на лесной земле. Это
случится снова. Это должно случиться снова. Кингсли умрет, если это не случится
снова.
Но повторится ли это? Прошло два месяца, и его раны полностью зажили,
Кингсли начал бояться, что все это он придумал. Это произошло, часто напоминал он
себе. Конечно, это произошло. Чем еще можно было объяснить настороженные
взгляды бабушки и дедушки, их шепот, когда он входил в комнату?
У него было одно неопровержимое доказательство, что осталось даже после того,
как все синяки выцвели. Крестик… маленький серебряный крестик, который он сорвал
с шеи Сорена и уцепился, держал, на протяжении всей ночи. Он никогда не
расставался с крестиком. Он хранил его всегда в кармане, как талисман, как бремя, как
икону.
За две недели до начала школьных занятий, Кингсли сидел на заднем крыльце
дома бабушки и дедушки, общаясь со звездами. Они утешали его... по-настоящему
утешали. Эти звезды были единственными свидетелями той ночи. Помнят ли они ее,
также как он? Кингсли начал спрашивать их, что они видели, когда услышал голоса в
кухне.
121
Принц. Тиффани Райз.
- Мне плевать, что он говорит, он не в порядке. Он определенно, не в порядке.
В словах, произнесенных бабушкой, Кингсли услышал эхо голоса покойной
матери. Как он тосковал по Maman. Кингсли знал, что бабушка винила его покойного
отца в смерти своей дочери. Она уехала в парижскую школу и влюбились в пожилого
француза. Ублюдок имел наглость полюбить ее в ответ и даже вступить в брак с
восемнадцатилетней Карен Смит и сделать ее мадам Буассоннё. Даже двое детей,
которых они вырастили, не убедили ее родителей, что отец Кингсли был никем иным,
как соблазнителем молоденьких девушек. Каков отец, таков и сын, Кингсли знал, что
дедушка и бабушка именно так думали. Если бы они только знали, что, хотя он и
соблазнял девушек, существовал другой молодой человек, которому принадлежало его
сердце.
- Что ты мне предлагаешь? – спросил дедушка, в его голосе сквозило
разочарование.
Кингсли предположил, что сегодня был не первый раз, когда они начинали этот
разговор.
- Сегодня позвонил отец Генри. Он думает, Кингсли не должен возвращаться.
Они беспокоятся о нем, о том, что произошло, о том, что он не хочет говорить об этом.
Не возвращаться? Единение Кингсли со звездами разрушилось от одной этой
мысли. Почему он не должен возвращаться? Отец Генри не говорил ему ничего о том,
чтобы он не возвращался. Откуда родилась такая идея?
Сорен… Может это была идея Сорена? Он сожалел о той ночи? Рассказал ли
Сорен отцу Генри, что он знал что-то о той ночи?
Кингсли поглотила паника. Что делать, если это было дело рук Сорена? Даже
священники считались с Сореном. На протяжении последующих нескольких дней,
Кингсли прошел через все возможные муки неуверенности в себе. Он не мог
вернуться, если Сорен не хотел, чтобы он был там. Но он должен был увидеть его
снова. Он должен был вернуться. За неделю до начала учебного года, он молча сидел
за кухонным столом с бабушкой и дедушкой, не приступая к еде.
- Тебе сегодня пришло письмо.
Бабушка передала ему белый конверт. Кингсли не взглянул на него. Несомненно,
еще одно письмо от Мари-Лауры. Он прочитает его позже.
- Скоро начнутся занятия. - Дед посмотрел на него поверх своих очков для
чтения. - Твоя бабушка и я решили оставить решение за тобой. Школа Святого
Игнатия или Старшая школа Портленда?
Выбор лежал перед ним. Оба варианта казались неприемлемыми. Он не мог
вернуться в Портленд. Там не будет Сорена. Он не мог вернуться в школу Святого
Игнатия, если Сорен не хотел, чтобы он был там.
122
Принц. Тиффани Райз.
Кингсли покачал головой, скрестив руки на груди и положив голову на стол. У
него болел живот. Голова раскалывалась. Ему нужен хоть какой-нибудь знак.
Письмо лежало у него на коленях, и он увидел, что почерк на нем не
принадлежал Мари-Лауре или любой другой женщине. Мужской почерк, сильный и
жизнеутверждающий.
Медленно, дрожащими пальцами, Кингсли открыл письмо и прочел
единственное слово, написанное на листе бумаги цвета слоновой кости.
«Reviens». Вернись.
Письмо было подписано только одной витиеватой буквой S с диагональной,
перечеркивающей её, линией.
Кингсли поднял глаза на бабушку и дедушку.
- Я возвращаюсь в школу Святого Игнатия.
Глава 17
Север
Настоящее
Пристальный взгляд Кингсли был нацелен на Сорена лишь мгновение, прежде
чем он, покачав головой с явным отвращением, ушел глубже в лес. Он услышал шаги
за спиной и не повернул назад. Сегодня Кингсли не бежал, но ему и не особенно
хотелось быть пойманным. Прошло тридцать лет с тех пор, как он проходил по этой
опасной, густо заросшей деревьями местности, которая сменялась внезапными
обрывами. Даже спустя такое количество времени, его ноги сохранили память о столь
многих прогулках этой тропой. Через полчаса он пришел к гребню горы с видом на
крутой каньон.
- Mon Dieu… - выдохнул он.
После всего этого времени… конечно, нет. Но вот он, по-прежнему здесь.
- Еще в обиходе. - Сорен подошел и встал рядом с ним. - Они отремонтировали
его. Там довольно симпатично внутри.
- Наш эрмитаж [ фр. Ermitage - уединенное место; одинокий дом]?
В сердце Кингсли хлынула давняя любовь, и он простил Сорена вполне
достаточно для того, чтобы засмеяться.
123
Принц. Тиффани Райз.
- Наш эримитаж. Он никогда не был по-настоящему нашим, ты же знаешь. Мы
просто прозвали его так.
В нижней части каньона стояла крошечная лачуга из камня. Сто лет назад первые
иезуиты, которые пришли в деревенский Мэн, построили сначала часовню, затем
жилые помещения, и, наконец, скит для отца Чарльза, который принял обет молчания.
- Довольно симпатично… - повторил Кингсли. Само собой, они перестроили его
после того, как мы перестали им пользоваться. Всегда так. Боже мой, какая это была
адская дыра.
Сорен тихо рассмеялся.
- Несомненно. Но идеально подходила для наших целей.
- Oui, - Кингсли согласился. - Parfait.
Эрмитаж был их убежищем, после возвращения Кингсли в школу, когда он и
Сорен продолжили то, на чем остановились. Кингсли оторвал взгляд от домика, где он
уступал свое тело Сорену тысячами способов так много лет назад. В сотне ярдов от
лачуги, маячил громадный замшелый утес. Целую минуту Кингсли смотрел на него.
Только когда он почувствовал руку на шее сзади, нежную руку, нежное
