«Бедный папа! — думала Мари, упираясь локтями в подоконник выходящего в парк окна. — Мне нужно проводить с ним больше времени… Но когда есть маленький ребенок, это нелегко!»
Молодая женщина положила руку на едва выступающий живот, в котором развивалась новая жизнь.
— Хоть бы это был мальчик! — сказала она со вздохом. — Пьер так обрадуется сыну!
Пьер… С января он почти не бывал дома. Всегда элегантно одетый, с ухоженными усиками… Нанетт не без гордости повторяла, что сын «все строит из себя муссюра». Мари вышла из комнаты.
Должно быть, отец услышал, как она спускается по лестнице, потому что негромко окликнул ее из своей спальни. Он лежал на кровати. Молодая женщина вошла. Опершись спиной о подушку и водрузив на нос очки для чтения, Жан Кюзенак листал какой-то журнал.
— Наша Лизон спит, как ангел?
— Да, папа. А ты читаешь?
— В этом журнале нет ничего интересного. Мари, известно ли тебе, что ты день ото дня становишься все краше?
Она пожала плечами. Заботы о ребенке заставили ее забыть о кокетстве.
— Послушай, Мари, у меня есть и другие заботы, кроме сумасбродств нашей Леони! В Лимож я отправился в надежде встретиться со старым другом, Норбером, он был нотариусом моего отца. Вообще-то мои дела ведет Рене Гильбер, нотариус из Шабанэ, и все-таки я хотел задать Норберу несколько вопросов, чтобы привести в порядок бумаги… Оказалось, Норбер в Париже. Супруга пообещала сообщить ему о моем визите, но я, признаться, расстроился. Съезжу к нему на следующей неделе. Хочу, чтобы все было улажено.
Мари почувствовала, как у нее сжалось сердце.
— Папа, о чем ты? Можно подумать, тебе восемьдесят и самое время привести дела в порядок. Запрещаю тебе даже думать о плохом, это принесет несчастье!
— Дорогая, с самого первого дня, как ты стала жить со мной, я не перестаю радоваться жизни! И не замечаю, как летит время…
— И так будет еще очень долго! В Лимож поедешь не раньше чем через год, или я рассержусь!
Жан Кюзенак рассмеялся. Ему нравилось, когда дочь начинала говорить с ним в авторитарном тоне, хотя это было совсем не в ее духе. Внезапно с улицы донеслось ржание и бряцанье упряжи. Мари подбежала к окну.
— Папочка, это Пьер! Пойду встречу его!
* * *
Мари с Пьером слушали песню сверчка. Ночь была теплой. Окно спальни они оставили открытым, и теперь в его проеме трепетали голубоватые тени. Над вершинами сосен сияла полная луна.
— Пьер, расскажи, где ты был и что видел! Ты никогда мне ничего не рассказываешь…
Пьер погладил жену по плечу:
— Потом! Сними эту сорочку — тепло…
Мари, улыбаясь, легонько оттолкнула его:
— Нет, сначала поговорим! Если я уступлю, потом ты сразу заснешь, а завтра на рассвете снова уйдешь в конюшню.
Чего-чего, а упрямства Пьеру было не занимать: он поцеловал Мари и лег на нее, тяжело дыша от возбуждения.
— Мне больно, — попыталась протестовать она. — Я жду малыша, ты не забыл?
— Нет, не забыл! Самое время этим заняться, пока живот почти не заметен!
Губами Пьер нашел сосок под тонкой тканью, пока его руки поднимали подол сорочки жены. Мари хотелось нежности, и эта жадная, грубая ласка рассердила ее.
— Пьер! Прошу, не так быстро! Не так…
— Да что с тобой такое, Мари?
Мари выскользнула из объятий супруга и соскочила с кровати. Лампу у изголовья молодая женщина зажгла не с первой попытки, так дрожали ее пальцы.
Желтый свет лампы осветил комнату. Мари посмотрела на Пьера, и выражение его лица с резкими чертами ее испугало.
— Пьер! Папа видел тебя в Лиможе. Мне хочется верить, что в этот город ты приехал по делу, но я должна знать наверняка, не было ли у тебя другого повода…
Пьер смутился. Потом, решив, что лучшая защита — это все-таки нападение, он сказал, повысив голос почти до крика:
— Не знал, что твой отец теперь следит за мной! Браво! Вот это семейка! Ну все, мое терпение кончилось! А ты, ты думаешь только о дочке либо строишь из себя разгневанную мещанку!
Мари отшатнулась, прижав руки к груди. Она ожидала, что Пьер вспыхнет, и решила держать себя в руках:
— Не оскорбляй меня, Пьер! Не надо. Меня интересует только один вопрос. Когда Леони уехала, ты сильно изменился. Ты пытался увидеться с ней в Лиможе? Мне нужен честный ответ!
Мари не могла не пожалеть супруга. Пьер лежал на спине, сжав губы, и смотрел в потолок. Он никогда не умел жонглировать словами, поэтому сейчас, должно быть, мучительно выстраивал фразу, которая могла бы послужить оправданием.
Мари добавила:
— Пьер, я говорю это не случайно, сомнения появились давно. Леони, прощаясь со мной, выглядела очень расстроенной. Она обнимала меня снова и снова, и в глазах у нее стояли слезы. И что самое удивительное — с тех пор она ни разу не приехала в «Бори», хотя обожает этот дом! Сегодня папа сказал, что Леони съехала с квартиры в Лиможе и не оставила адреса. Хочешь знать мое мнение? Леони сбежала от тебя, потому что ты пытаешься добиться от нее того, чего никогда не получишь…
Муж не отвечал. Взяв с прикроватного столика табак, он сделал себе самокрутку.
Мари вышла из спальни. Часы в вестибюле пробили одиннадцать. Она спустилась на первый этаж и какое-то время стояла, наблюдая за движениями маятника.
— Мне нужно на воздух! Не могу здесь оставаться!
В ее истерзанном сердце проснулось детское желание увидеться с Нанетт, прижаться к ее мягкой груди. На Мари была ночная сорочка. Она сняла с вешалки какую-то куртку и, как была, в тапочках, вышла из дома.
— Может, Нан еще не легла… Только бы она не легла!
Очень скоро молодая женщина оказалась перед дверью фермерского дома. Каким облегчением для нее было увидеть, что сквозь ставни пробивается желтоватый свет! Она дважды стукнула в дверь.
Послышался звук отодвигаемого стула, потом обеспокоенный голос спросил:
— Кто там?
— Нан, это я, Мари!
Через мгновение Мари уже рыдала в объятиях Нанетт, которая похлопывала ее по спине:
— Входи в дом, моя крошка, там нам будет уютнее! Жак давным-давно спит!
Женщины сели на скамейку у стены. Нанетт заговорила приглушенным голосом:
— Даже не стану спрашивать у тебя, что случилось! Готова поспорить, мой сын снова тебя расстроил.
— Ты почти угадала, — пробормотала в ответ молодая женщина.
— Что ж, у парня с детства крутой нрав… А потом еще эта война, ампутация… Он сказал, что протез больно давит на колено. Думаю, поэтому он часто злится без повода.
Мари, всхлипнув, спросила удивленно:
— Но почему он мне об этом не говорит?
— Потому что он гордый, дурачок! Он ни с кем не говорит о своем увечье. Но я мать, а матери можно сказать все… Взять хотя бы его помешательство на лошадях — целыми днями в седле, хочет что-то себе доказать… На платочек, вытри слезы. Мне больно смотреть, как ты плачешь. Я уже не раз тебе говорила… Сначала война, потом малыш, который умер, только появившись на свет. Мужчины устроены не так, как мы, женщины, они не умеют мириться с неизбежным. Вот и Пьер до сих пор ищет виноватых. Мой Жак, когда мы похоронили нашу дочку, просто с ума сходил от гнева. Целый год он орал на меня по пустякам, перестал спать по ночам…
Мари понемногу успокаивалась. Слова Нанетт были полны здравого смысла. Но оставалось еще ужасное подозрение, связанное с Леони… Она и раньше не решалась заговорить об этом со свекровью. Такие вещи не касаются никого, кроме супругов.
— Прости меня, милая Нан, что я пришла к тебе с моей печалью, — сказала она уже спокойнее. — Думаю, ты права, я делаю из мухи слона. А еще, знаешь, я стала беспокоиться об отце. У него нет аппетита, и спит он плохо. Малышка с каждым днем требует все больше внимания. Ах да! Чуть не забыла: сегодня она сама встала на ножки!
Нанетт улыбнулась и трижды звонко поцеловала невестку — в лоб и в обе щеки.
— Возвращайся к себе, доченька! Достаточно тебе забот с отцом и Лизон. А с Пьером я поговорю. Это не дело — расстраивать беременную жену. Да смотри, чтобы он не завел себе зазнобу! Отсутствие ноги этому делу не помеха!
Эти грубоватые слова свекрови не шокировали Мари, наоборот, они ее немного успокоили. Нанетт сказала чистую правду. Быть может, Пьер стал увиваться за Леони потому, что почувствовал себя покинутым, ведь все внимание Мари теперь достается ребенку…
— Спасибо, Нан! Ты так добра ко мне! У меня камень с души свалился!
Мари пошла вверх по дороге, на которой знала каждый камешек. Странное ощущение радости охватило ее — так приятно было оказаться одной в ночи… Это ощущение свободы, как в юности, — когда она его утратила? Причиняющий боль ответ пришел незамедлительно — после замужества, точнее, после возвращения Пьера.
Молодая женщина замерла на месте, испугавшись этой мысли. Мари вспомнила начало своей преподавательской деятельности, когда она с огромной радостью открывала класс по утрам, ожидала учениц, здоровалась с ними. В полдень девочки, живущие за пределами городка, обедали в школе. Вечерами Мари задерживалась на работе, чтобы проверить тетради, а потом по этой самой дороге возвращалась в «Бори».
